Вера. Надежда. Любовь (СИ) - ЛетАл "Gothic & - Страница 38

— Я уж думал, ты не придешь, — поблескивая штангой в брови, смеется мужчина, и в его козлиной бородке, разделенной на три тоненькие косички, трясутся вплетенные бусины. Я уже и забыл, как Миронов выглядит без всех этих цацек, но для него они что-то типа амулетов, масок, ну или стены отчуждения.

— Я тоже так думал, — отшучиваюсь, заходя в отдельный кабинет и чувствуя, как сразу начинаю мандражировать при виде пыточных инструментов, с маниакальной аккуратностью заплечных дел мастера разложенных на столике.

У него все уже готово. Мой эскиз перенесен на трансферную бумагу. Из колонок льется релаксирующее музло, но почему-то производит обратный эффект — откровенно бесит. Да и нахуй оно надо? Ведь в ближайшие часы я ничего, кроме звука машинки, не услышу. Кресло готово принять меня на очередные муки. Маленькие «кнопочки» с красками, машинки, иглы, вода — все под рукой. Мирон натягивает черные латексные перчатки, на которых не видно цвета крови. И понеслось…

Машинка жужжит, я стискиваю зубы, потея, как монашка в борделе. Кожу раз за разом словно вскрывают чем-то горячим, я шиплю, временами отпуская смачные маты. Салфетки, сначала с разводами красок, а после и окровавленные, постепенно наполняют корзину рядом, а невозмутимый Мирон пропускает мои сдавленные стоны через тоннели в мочках своих ушей.

Время растягивается. Кажется, это никогда не кончится, но в какой-то момент срабатывает защитный механизм, выплескивая в кровь адреналин, и постепенно жгучая боль притупляется. И уже не так сильно чувствуется, сколько в мою кожу впивается игл — три, пять или девять.

Ровно до того момента, пока мой Мастер не сменяет машинку и не берет иглы «вуду»*. Эти пятнадцать жал, словно заклинатели боли, возносят ощущения на новый рубеж. Терпение на исходе, как и силы. Стискиваю челюсти так, что кажется: еще секунда — и раскрошу все зубы к ебеням. Стону, слышу успокаивающие слова Мирона «знаю, знаю, больно» в ответ, и диссонансом к ним сильнейший нажим, словно мужик старается забить как можно больше кожи, пока я не сдамся. Сжимаю кулаки до белеющих костяшек. Ничего не помогает.

— Бля-я-я, я, наверное, никогда к этому звуку не привыкну, — что уж говорить о боли, кислотой разъедающей кожу, которую невозможно терпеть, но терплю. А по шрамам — это адская пытка, от которой начинает сотрясать все тело, когда мышцы неконтролируемо сокращаются и уже не получается отключить сознание, разложить в своей голове чувства, переключиться, так сказать, на другой канал. Боль затмевает все. Контур можно терпеть, закрас — нереально.

— Мирон, а ты на члене тоже татуху набил? — пытаюсь отвлечься от суровости происходящего.

— Показать? — ржет в голос этот извращенец, а мне не до смеху. Мне даже страшно представить, сколько боли он вытерпел, покрывая себя несмываемыми узорами.

— Мирон, долго еще? — Чувствую, как к горлу подкатывает тошнота.

— Терпи, казак, и так я тебе удовольствие на три сеанса растянул, — ворчит бугай, стирая выступающую через проколы кровь. Руку так разбарабанило, словно в нее рой пчел вонзился разом, хотя это недалеко от истины. А мне уже дурно. ВСЕ!

— Мирон… СТОП! — Я готов заорать и «Красный!», лишь бы увлекшийся иглоукалыванием Мастер прекратил свою злоебучую сессию.

— У-у-у, Дэн, что-то тебе взбледнулось, — опытный в этих делах мужик сует мне под нос ватку с нашатырем. — Дружбан, только давай без обмороков, как в тот раз. Ты хоть и дрыщ, но мне тебя, как барышню, на руках на свежий воздух тащить влом, — продолжает заговаривать мне зубы, смазывая горящую руку заживляйкой и накладывая поверх впитывающую пеленку, концы которой крепит простым скотчем. — Все, пиздуй домой. До следующего раза.

— Ага, как только, так сразу, — выдыхая боль, словно дым сигарет, обещаю Мирону не появляться в его адском бункере как минимум пару месяцев.

— Вот нахуя взялся, если боишься иголок?! — ловя меня у выхода, задает извечный вопрос. — Через две недели заживет, и жду тебя снова.

— Тогда тебе точно придется бригаду скорой помощи вызывать, — отшучиваюсь, собираясь в обратный путь, на собственном опыте зная, что набивать по подсохшей корочке в разы больнее. — Спасибо, друг, что терпишь меня. — Брофист, и я выскакиваю из «преисподней» на свет, который на этот раз вызывает у меня та-а-а-ко-о-ой облегченный вздох.

Еще пара обязательных пунктов в моем маршруте, и можно будет надолго замуроваться в своей спасительной обители.

Мясная лавка. Звонкий дреньк китайского колокольчика над дверью. Блять, народу полно! Исподтишка наблюдаю за красивой продавщицей. Улыбается, пока очередь не доходит до меня.

«Да не нарик я и не грабитель. Чего так напряглась?» — Легко читаю эмоции, молча тыча пальцем в куски вырезки для своей хищницы. Голос сразу пропадает, а может, это просто откровенное нежелание разговаривать. Расплачиваюсь и быстро ухожу, разглядывая серую плитку пола.

Снова улица. Ряд фонарей. Торец дома. Маленькая коммерческая аптека — спасение для таких, как я, которым проще сдохнуть, чем к врачу за новым рецептом идти. Нахер! Опять осуждающий тон, поучающие разговоры, как мне не полезно забивать тело тату. Блять! Жить вообще вредно! И уж кто-кто, а я точно ни в чьих советах не нуждаюсь и со своим телом сам решу, что делать.

Затарившись анальгетиками, спешу домой, как-то сразу забыв о нелегких испытаниях. Мыслями уже в своем мире, где я один и не один. Где я безлик и многолик. Где я Бог и Сатана. Где обитает столько симпатичных Бесовочек и один прикольный Ведьмак.

«Интересно, он думает обо мне? Может, ждет?» — ухмыляюсь от собственных мыслей. Я так конкретно на него подсел. Мне кажется, я думаю о нем, даже когда не хочу ни о чем думать. Впрочем, я так не умею. В голове постоянно какой-то гудящий рой мыслей. Помнится, как одна дама пыталась научить меня практике «тишины ума». Я поржал. Это точно не для моего «процессора», который выключит только фатально-черная кнопка, с нарисованной косой.

Что бы ему сегодня такого наплести? Чем бы до опупения удивить? Может, показать ему новое тату? Тут же осекаюсь. А я бы показал ему? Ведь на свои фото в Сети я давно наложил табу, но с ним меня то и дело торкает нарушить собственные запреты.

День пролетает махом, обыденные хлопоты и работа неизменно вырывают половину суток из жизни. А сегодня и глазом не успеваю моргнуть, как вечер опускается на город, и во мне с каждым мигом все сильнее разгорается азарт. Битый час треплюсь ни о чем со знакомыми и жду его, постоянно переключая диалог на Лиса. Но сегодня что-то не так. Он в Сети, но не пишет. Ну что ж, если гора не идет к Магомету…

— Лис, привет, — сам иду к «горе». — Знаешь, я часто думаю о тебе. А вот сейчас понял, что не знаю твоего настоящего имени. Ну не Лисом же тебя зовут. Может, это производная от фамилии? Лисицын, Лисаев, Лисань? Или все же от имени? Елистрат? Елисей? А может, Алиса или Василиса?.. — Ну а чего? Неожиданно ошарашить человека — мой любимый приемчик.

— Все шутишь? — отзывается Лис, и меня окатывает холодом отчуждения.

— Ну не рыдать же мне в твою футболку, — отбалтываюсь, пытаясь пробиться через эти льды, и, кажется, сам начинаю мерзнуть. — С тобой можно заняться вещами поинтересней.

— Да неужели? — новый порыв северного ветра. — После твоего ухода по-английски я подумал, что таким образом ты решил мне продемонстрировать, насколько я тебе безынтересен.

— Лис, не еби мозг. — Понимаю, что поступил тогда неправильно, и от этого на душе становится муторно. Но что сделано, то сделано, сейчас надо просто сгладить углы. — Раз ушел, значит, у меня были на то веские причины, — пишу, и не хочу вспоминать, как «хлопнул дверью», не попрощавшись. Не хочу, но, блять, вспоминается.

— Например… — не унимается Лис, заставляя меня нервно елозить в кресле.

— Например, отлить приспичило.

Ну не буду же я ему сейчас расписывать, как почувствовал, что теряю с ним маски, что сам тянусь навстречу и сам разрушаю стены. А делать этого мне нельзя. Потому что знаю: я снова полюблю и сделаю больно себе и — самое главное — ему. А я не хочу причинять ему боль. Хотя неосознанно уже причинил…