Жених из тихого омута (СИ) - Кармальская Елена - Страница 10

– …эта задавака вырядилась в платье с морскими желудями. Хочет показать, что она на коротком плавнике с морскими русалками… – две похожих на Марину ведьмочки обсуждают чье-то платье.

– О, их я вчера выловила, правда, смотреть в них больно, но зато – красивые! – гордо показывает на погнутые очки одна водяница.

– Дорогой, может, ты скажешь нашей дочери, что в платье с закрытой спиной она выглядит нелепо? Она же мавка! Она не должна стесняться своей спины! – шипит толстая мавка на пузатого, длинноволосого мужа.

– Я говорю, что перепотребление – бич нашего времени, – с заумным видом вещает двум таким же как он, какой-то речной чертик. – Даже водяной из самого захолустного озерца имеет столько человеческих вещей, сколько и не снилось его папаше…

Гости смеются, едят и пьют со столов, не замечая меня, словно меня не существует. Наблюдать за ними даже забавно: один с виду приличный дядечка украдкой сцапывает длинным лягушачьим языком душу с украшенной стены и принимается задумчиво ее жевать.

Ой, а это кто там, в углу? Какой-то молодой человек, кхм, то есть нечисть, с выпученными глазами и усами, как у сома. Но главное в нем не это.

Из-под складок непонятной юбки, которая на нем напялена торчит огромный… Хм, кальмар…

Когда до меня доходит, что это вовсе не кальмар, а извращенец пялится на меня во все свои рыбьи глаза, мне становится дурно. Надеюсь, у них не у всех такие штуки? У Сашки, честно говоря, в два, а то и три раза меньше, и то мне хватает, а если у моего подводного жениха тоже что-то в этом роде… Я еле удерживаюсь на ногах.

В это время я замечаю Марью, которая идет ко мне. Ее черные волосы уложены так, словно расплываются в воде, а платье такое, что и я бы не отказалась – современное, узкое черное с серебристой вышивкой, асимметричное с открытым плечом.

– Пора встретиться с женихом, – она глядит на меня с мерзенькой улыбочкой, касается купола ладонями (по-прежнему, одна рука когтистая, а вторая – наполовину нет), и он словно растворяется.

Она тянет меня за руку, но от нее так сильно разит тиной, что меня выворачивает прямо ей на коленки и стекает дизайнерские туфельки.

В зале воцаряется молчание.

Глаза Марьи вспыхивают отвращением, но бить меня она сдерживается и идет, подталкивая меня вперед, словно ничего не произошло.

Мы доходим почти до самых дверей, как они растворяются и четверо слуг вносят массивные носилки, на которых восседает Озерный владыка.

У него зеленая кожа, но рот выглядит нормальным, а не широкой лягушачьей пастью, носа, правда нет, только две дырочки-ноздри, а под подбородком, вместо бороды, растут полупрозрачные зеленые плавники. Уши у него такие же, как у Марины и Софьи. Он обнажен до пояса, довольно мускулист, хотя тело его уже начинает дряхлеть. Щупалец, слава богу, не видно.

– Здравствуй, нареченная моя… – ласково говорит он с булькающим акцентом.

***

Я, вместо поклона, неожиданно для самой себя, падаю перед ним на колени.

– Помогите мне, Владыка! – выпаливаю я и обмираю, что могу говорить. Кажется, это большой сюрприз для Марьи.

– Меррзавка! – вырывается у нее из груди.

– Погоди, – сурово останавливает ее приемный отец. – Пусть скажет.

– Я прошу вас, отпустите меня, – заламываю я руки. – Я не смогу быть вам хорошей женой, я не буду есть души, я все равно тут помру быстро!

Озерный владыка озадаченно супит свои широкие, кустистые брови и поворачивается в Марье.

– Я требую объяснений, дочь моя.

Марья стоит и, кажется, еще больше зеленеет от злости, но врать отцу не решается, а потому молчит.

– Я повторяю, я требую объяснений, – в его голосе гремят раскаты грома, даже мне не по себе.

– Я могу объяснить, ваше владычие, – раздается вкрадчивый голос, и из толпы ошарашенных гостей выбирается молодцеватый старичок в русской рубашке, подпоясанной рыжим кушаком.

– А ты что тут делаешь, домовый хозяин? – удивляется Озерный владыка. – Не задумал ли ты нарушить худой мир, что между нашими сородичами?

– Ваше владычие, наоборот, жалобу хотел подать, чтобы пресекли вы беззаконие от ваших собратьев, – он достает из-за кушака аккуратный свиток, честное слово, берестяной!

Царек внезапно властно тянет руку, и услужливая рыбка подает ему лупу, через которую он глядит на развернутую грамотку, и чем дальше он смотрит, тем больше суровеет его лицо и тем сильнее перекашивает Марью.

– Ну что ж, дочь моя, ты все еще будешь молчать? – рявкает суровый отец так, что рыбки-официанты в панике роняют разносимое и прячутся под столы.

Марья молчит, только ее грудь тяжело вздымается.

– Это как понимать? – кипятится отец. – Двенадцать нападений на душных, вопреки уговору, причем семь из них – на потомков Степана? Я вырастил тебя, как родную, а ты мне такой политический позор устраиваешь?

– Ты вырастил меня, как родную, потому что я ее дочь, – с горечью заявляет Марья. – Потому что ты так потерял голову от моей мамаши, что готов был признать своими хоть дюжину ее детей от кого бы то ни было! А то, что ей было на меня наплевать, тебя не заботило!

– Не смей обижать память своей матери! – гремит водяной. – Скажи, и эту девушку ты заманила обманом?

– Она не смогла перейти мост обратно, значит, она моя по праву! – вскрикивает Марья.

Водяной неожиданно молчит и выдает совсем другое:

– Почему ты заперла Марину и Софью?

– Я этого не делала! – отпирается она, но владыка снова некоторое время молчит и отдает приказ слугам:

– Плывите в старый грот и освободите моих дочерей, а Марью пока заприте там.

Марья цепенеет. Она что, совсем дура, раз не понимала, что Марина может читать мысли и передавать свои?

А может, она этого и не знала?

“Не знала, – звучит у меня в голове голос Марины. – Марья никогда не считала нас равными. Марья всегда была со-сре-до-то-че-на на себе. Я не доверяла ей секрет.”

“Марина, спасибо!” – мысленно благодарю ее я.

– Ну так что, ваше Владычие, – подает голос домовой. – Отпусти тогда девушку, недоразумение вышло. Ее суженый ждет, Степанов потомок, между прочим. И, – добавляет он лукаво и подмигивает мне, а я без всяких магических штучек теряю дар речи, – беременна она от него.

– Ох, Степан-Степан, сынишка мой единственный, – качает головой Озерный владыка. – Хоть бы глазом посмотреть одним на потомка его, да не могу я наверх подыматься…

– У меня есть его портрет, если вы принесете мои вещи, – вдруг говорю я.

– В самом деле? – оживляется водяной. – Ну-ка, принесите!

Пара слуг-водяных резво бегут выполнять просьбу, и тут в зал вкатывается Софья.

– Мама? – говорит она на меня, и тут же добавляет грустно. – Нет, не мама. Катя!

Я обнимаю ее, как родную. Честное слово, мне даже не противно. Она молодец!

– Вот, ваше владычие, – один из запыхавшихся слуг подает ему мой рюкзачок, но он мотает головой в мою сторону.

Содержимое там сильно перемешано, словно в нем рылись или играли рюкзаком в баскетбол. Из клапана выпадает бутылка святой воды.

– Вот, – наконец-то я достаю прошлогоднее фото, где мы стоим в обнимку с Сашкой на берегу реки. С замиранием сердца подаю ему драгоценный снимок.

Озерный владыка долго им любуется с умилением.

– Да… не перепутаешь… точно Степанова порода. Моя порода, – горделиво приосанивается он, и неожиданно его рот растягивается в широкой зубастой улыбке, точь-в-точь как у его дочерей.

– Хотите, берите на память, – предлагаю я. – А меня отпустите к нему.

– Я бы рад тебя отпустить, но не могу, – огорошивает меня владыка, и мои глаза наливаются слезами.

***

– По… почему? – выдыхаю я. Домовой за моей спиной ощетинивается, словно рассерженный кот.

– Видишь ли, дитя, – отвечает владыка. – Марья дала тебе съесть пузырек с душой. Если бы не это, отпустил бы я тебя, а так – нельзя, уговор запрещает.

Я потрясенно сползаю на пол. Вот стерва! Злобная завистливая стерва!