Заложники (СИ) - Фомина Фанни - Страница 9

Рона свернулась калачиком, подтянув колени к животу. Ингар неторопливо поглаживал её спину; сам того не замечая, он чертил пальцами те же линии, что чувствовал сегодня на своей коже — вдоль талии, к крестцу и снизу-вверх… Как же всё так вышло, что сейчас, лёжа в постели со своей женщиной, он ощущает себя затравленным, загнанным в угол кроликом? Рона как будто подслушала его мысли:

— Так что у тебя случилось? — она повернулась и села, прикрывшись лёгкой полупрозрачной простынёй. Серые глаза её, внимательные и беспокойные, казалось, заглядывали Ингару прямо в душу, — отец что-нибудь не то сказал?

Ингар мысленно застонал. Вот так возьми да и скажи. Объясни, что только что так трахал любимую, потому что до сих пор успокоиться не можешь от прикосновений другого мужчины. Стоит вспомнить — дыхание перехватывает. Голос и слова — кажется, каждое скользит по коже маслянистой каплей — и взгляд… и тянет опять схватить рядом сидящую девушку и… он прервал эту мысль ценой весьма ощутимой физической боли — незаметно сдавив кулак так, что отполированные ногти оставили на ладони чёткие полукружья следов. Рона расценила его молчание по-своему:

— Что, обсуждался вопрос семьи и брака?

— Да, — выдавил несчастный страдалец, хватаясь за первую возможность достойно ответить на заданный вопрос. Девушка недоверчиво покачала головой:

— Вот из-за этого ты весь вечер места себе не находишь? Подумаешь, тоже трагедия. Жениться-то тебя никто не заставит, — она улыбнулась, и в уголках глаз заиграли такие же лукавые смешинки, которые зачастую сверкали в глазах советника Эйласа.

— Да, как ни странно, мне наоборот было сказано, чтоб жениться я пока не рассчитывал, — честно признался Ингар. Разговор становился доверительным. Всё возвращалось на свои места — стоило вытравить из сознания ядовитую тень Ариверна Алхасси.

— Ну и шут с ним, — махнула рукой Рона, потянулась, потеряв по дороге простыню, и поцеловала его в уголок губ, — этих советников с их бесконечными интригами разве поймёшь? А планы меняются по три раза на дню.

«Она права, — подумал Ингар, зарываясь лицом в её короткие, пахнущие луговыми цветами, волосы, — она, а не он».

— Я никогда тебя не обижу, — пробормотал он, прижимаясь всем телом, заключив её в кольцо рук, — клянусь, никогда.

Утро занялось прохладное, видно было, что день будет пасмурным. Облака густой пеной висели высоко в небе, подсвеченные низкими лучами солнца, льющимися сквозь узкую полоску чистого неба у восточного горизонта.

Рона тихо встала с постели. Ингар ещё спал, разметав по подушке золотистые волосы — девушка не удержалась и, наклонившись, прижалась губами к тонкой светлой пряди. Потом бесшумно оделась — вытащив из шкафа на ощупь бархатную курточку, оказавшуюся тёмно-зелёной. Вчерашние серые бриджи и берет, в отличие от пятнистой куртки, ничем не прогневили хозяйку, так что через минуту она уже выскользнула из комнаты, растворившись среди густых утренних теней.

Ей нужно было о многом подумать. Ноги сами понесли её к Восточной башне, но вспомнив что, вместо утреннего пейзажа, лицезреть оттуда придётся организованный лагерь, лэсса передумала, выбралась из замка, и направилась в поля, оставив лагерь по левую руку.

Через некоторое время она с сожалением вспомнила, что можно было взять из конюшни лошадь. То, что вчера лагерь показался не таким уж большим, следовало приписать сумасшедшей скорости, с которой нёс её вокруг единорог. Ей пришлось шагать никак не меньше трёх четвертей часа, прежде чем лагерь удалился на достаточное расстояние, чтобы не мешать ей утренней вознёй и незнакомыми голосами. Кроме того, на ходу ей всегда прекрасно думалось.

Вопросы войны и разведки она откинула сразу. Размышлять об этом было тяжело и не интересно, кроме того, лично её, Рону, эти политические и армейские разборки не коснутся — она ведь не некромант. Даже если б ей очень захотелось — взять в поход недоученную ведьму без аттестата по чернокнижию никто не согласится.

Куда злободневнее были вопросы её так называемой личной жизни. И именно эти вопросы никто — кроме одной очаровательной юной лэссы — обдумывать не станет. Дело вовсе не в том, что досточтимый граф Эргасский счёл её кандидатуру недостойной его сына. Сын у него хоть и менестрель, но один. Наследник титула. Тут всё понятно. Интереснее вопрос: что же такое творится со вчерашнего дня с Ингаром?

Она присела на траву, обхватив колени руками и вдумчиво глядя на замок — как всегда, сказочно красивый в утренних лучах. Вот и выпал повод полюбоваться…

С утра они не виделись. Общение началось со сцены ревности, с участием Верна, которая, впрочем, быстро угасла, когда молодые лэрды познакомились. Они втроём шутили, потом Рону усадили на этого бесовского коня… всё. Ровно с того момента, как она слезла — живая и невредимая — со спины единорога, довольно беззаботный Ингар превратился в обиженного, кажется, даже испуганного подростка, весь оставшийся день вёл себя необычно зажато, а ночью клялся её не обижать. Значит ли это, что повод для обид появился утром — ещё до того, как любимого водил на серьёзный мужской разговор отец? Может, всё-таки ревнует к Верну?

От этих увлекательных раздумий её самым грубым образом отвлекли.

— Вам нельзя здесь находиться, — голос был довольно высокий, холодный, начисто лишенный эмоций и поэтому на редкость неприятный.

— Вам нельзя здесь находиться, — голос был довольно высокий, холодный, начисто лишенный эмоций и поэтому на редкость неприятный. Говоривший подошел со спины совершенно бесшумно. Рона подхватилась с кочки, на которой так уютно устроилась, быстро развернулась в поисках источника опасности, разумеется, тут же оступилась, потому что левая нога затекла, скомкала в ладонях бесполезный берет и упёрлась взглядом в широкую, обтянутую матово-серой сеткой кольчуги, грудь, — я сказал, уходите. Сейчас позову кого-нибудь.

Рона отступила ещё на шаг, снова неловко оперевшись на ватную ногу, чтобы видеть лицо незнакомца. Всё что она успела заметить — это то, что он исключительно высок. Лица разглядеть не удалось — лэрд не стал дожидаться, пока неуклюжая девица послушается его совета, развернулся на каблуках, и зашагал по холму — вверх, забирая в сторону лагеря. По ветру колыхался серый плащ с обтрёпанным краем, и невообразимая грива белых — почти пепельных волос до пояса. Половина знакомых Роне девушек, увидев такие волосы, удавились бы на своих собственных — от зависти.

— Эй, подожди, — запоздало крикнула она вслед уходящему, спешно пытаясь сообразить хоть что-нибудь: кто этот хам, почему так разговаривает, почему ей нельзя здесь находиться?! Срочно продумывая гневную отповедь, лэсса заковыляла вслед за воином, но за широким размашистым шагом не поспела бы, даже если б обе ноги были в порядке, так что пришлось дохромать аж до вершины холма… — ох! — невольно выдала вообще-то не склонная к театральным эффектам девушка.

Холм, на котором она пристроилась отдохнуть и предалась размышлениям, был, оказывается, на пару метров выше своих ближайших собратьев. И со скошенной, как бок спелой тыквы, верхушки были отлично видны окрестности — лагерь вдалеке, приснопамятные вольеры с диковинной живностью, а прямо перед ней… прямо перед ней на соседнем холме трепыхалось по ветру оборванное серое знамя на неструганном колу. То ли вчера она неверно оценила расстояние до становища Бессмертного Полка, то ли сегодня ушла дальше, чем рассчитывала, то ли прав был Эйлас, когда попросил пожилого мага её сюда и близко не подпускать, но уж совершенно точно она получила по заслугам за все свои вольные трактовки родительских запретов.

В лагере никто не смеялся, почти не разговаривали. Ветер доносил дым от костров, но он почему-то навевал не мысли о вкусном завтраке, который наверняка сейчас готовят, а образ вычерненного пожаром поля, где даже несколько колосьев стоит, не согнувшись, только они уже не живые.