Сказка о спящем красавце или Леськино счастье (СИ) - Цыпленкова Юлия - Страница 10

— Злись, сокол ясный, — говорю ему, а сама по щеке глажу. — Злость — она тоже силу дает. Видать, нашла я дорожку, коль оживать начал.

После опять к устам его прижалась, да только и успела вскрикнуть. Спину болью обожгло. Обернулась, а ветви мои уж прахом черным осыпались — погубила жизнь новую колдовка. Стоит передо мной баба страшная, глазами черными сверкает. Молода, иль стара, и не скажешь. Волосы клоками на пол летят, нос клювом коршуна загнулся, и зубы острые скалит. Вот она суть оборотня, разом все сущности наружу полезли. А от проклятья ее мне спину сворачивает, стоять уж мочи нет.

Вскрикнула я и на пол упала, света не вижу. А колдовка снова силу собирает, того гляди ударит. Хочу в ответ силушку позвать, да боль разум застит. Двинуться с места не могу, руки-ноги посводило. Видать погибель пришла кудеснице. Так и не узнала, каково счастливой жить. Закрыла глаза, чтоб смерть не видеть, да только крик услышала мерзкий.

Глаза открыла, а из груди колдовки рукоять ножа торчит. Обернулась, а то князюшка мой очнулся. Глаза синие, ясные, а в руке второй нож держит. Замахнулся уже, да колдовка к окну метнулась. Ножик из груди вытянула и на окно заскочила.

— Не видать вам счастья, окаянные, — прокаркала оборотница. — С каждым поквитаюсь.

А ей вдогонку уж второй нож летит. Да и попал бы, коли б гадина вороной не обернулась. Велеслав ко мне кинулся:

— Что ты, Лесенька?

— К окну неси, — только и велела. — Покуда гадина не упорхнула.

Взял он меня на руки, да и сделал, как сказала. А со двора уж стрелы острые летят, в ворону метят, а первый средь стрелков Никуша. В палаты не попал, так с улицы зайти решил, вот и сгодились луки тугие. Мечется колдовка промеж жал смертоносных, едва уворачивается, да только всё жива змеюка. Наконец-таки извернулась да и взмыла в небо. Только тут я и осклабилась и свистнула залихватски.

Взмыли в небо все птицы окрестные, а больше всех ворон было. Уж они нагнали поганую, да давай ее клювами причесывать. Мечется оборотница, а улететь не может. Где ж сбежать, коль судилище ей честное учинили? Не будет позорить птиц настоящий, за их ликом дела черные творить. А как обессилила, так камнем вниз и полетела. А тут уж опять Никуша лук свой натягивает.

— За князя-батюшку, — крикнул, да и выстрелил.

Так и упала злодейка ощипанная, стрелой пронзенная. И чем она слабей становится, тем ко мне больше сил возвращается. Вот уж и боль утихла, руки-ноги опять родными стали. Хотела с рук княжьих слезть, так он на ноги поставил, а из объятий крепких не выпустил. К себе повернул да и спросил плут синеглазый:

— Неужто и вправду сказала, что люб я тебе, или сон намороченный грезу сладкую показал?

— Сон, — киваю.

— И прощения не просила?

— За что это? — я подбоченилась. — То ты себе девок натащил, жениться удумал, а я прощенья проси? Вот уж нет.

Прищурился Велеслав, а там и отвечает:

— А ведь врешь, кудесница. То не сон был, то ты со мной говорила. И про то, что свет без меня не мил, и что днем и ночью обо мне думаешь.

— Вот еще, — сложила я руки на груди, а нос уж до потолка почти достал от важности. — Это пусть тебе твои невесты говорят, а мне зачем?

— Значит, не любишь?

— Нет.

— И свет тебе тьмой без меня не кажется?

— Нет.

— И прощенья не просила?

— Нет.

— И не откажешься за меня пойти?

— Нет…

Тут я рот и открыла. Ах, ты ж змей коварный, даром что князь! Обхитрил все-таки. Слово нерушимое взял и радуется, поглядите на него, люди добрые. Заманили девицу честную в хоромы княжеские. Теперь придется замуж идти. Охо-хонюшки…

— Чудо ты лесное, кудесница, — говорит Велеслав, а сам улыбается. — То за меня умереть готова, а то нос задираешь.

— А вот его я опускать не обещала, даже во сне, — отвечаю, едва улыбку сдерживаю.

— Стало быть, люб?

— Больше жизни, — говорю, а сама глаз от князя моего отвести не могу. Да чего ж пригожий он у меня, до чего ладный.

— И замуж пойдешь?

— Да куда ж от тебя денешься? — и глаза закатила, вроде как милость оказала.

— Никуда ты от меня не денешься, — Велеслав отвечает. — Один раз решил отступить, теперь уж не выпущу. Отвык я за зиму и весну жить спокойно. Мне без твоего жала осиного скучно будет.

А я так и застыла со ртом открытым. Это ж он меня, саму Лесовику Берендеевну, осой обозвал, выходит? Ну, так я отвечу… когда придумаю что. А пока некогда думать было. Князь-то в долгах ходить не любит, вот и поспешил вернуть, что я ему наотдавала, пока пробудить хотела. А когда дело такое, в голове ни одной складной мысли нет, все таракашками разбегаются. Так нас Никуша с прислужниками да стражниками и застал, за поцелуем сладким.

— Ну и хвала богам, — говорит воевода, — а у нас на завтра к обряду всё готово будет, а там и на пир честной весь мир созвать можно. Зря я что ли столько кухарей согнал? — После подождал немного, вздохнул и спросил: — Так быть ли свадьбе?

Велеслав от меня оторвался, да рукой махнул:

— Прочь идите.

— А свадьба?

— Будет, — князь ответил да опять к устам моим прижался. Как теперь расплачиваться буду, и не знаю, разве что сокол мой подскажет.

Как ушли прислужники с воеводой, уж не слышали. У нас и поважней дело нашлось, за другими следить некогда.

— Леся!

А в ответ тишина, только лес заповедный листьями шепчется…

— Госпожа Лесовика!

Ишь, надрывается. Да еще с какой стороны зашел! В самое слабое место бьет, змей коварный.

— Лесовика Берендеевна! Сделай милость, покажись мужу законному!

Ну, вот еще. Мало звал, всех нужных слов не сказал. А там еще и подумаю, что дальше делать стану. Может и высуну нос из леса любимого, а может и еще посижу. Вот и продолжаю на Велеслава глазеть. А на закорках у меня лешонок младший пристроился, подбородок на материнскую макушку уложил и глаза на батьку таращит, а на его макушке белка уселась и тоже на князя смотрит. Сидим и молчим, чтоб не прознал кормилец наш, где его семейство скрывается.

Старший-то сынок уж на коне отцовском восседает, нахохлившись. Сам виноват, лучше прятаться надо было. А он нос высунул, вот батька-то и заприметил наследничка. Князь Велеслав уж давно про все мои тайники прознал, да отыскивать жену научился. Вот и приходится новые места отыскивать.

— Нет в тебе совести, кудесница, — а супружник-то не унимается. — Ты на два дня отпросилась, а уж третий заканчивается. Князь твой тоскует! Гляди, со скуки войной на соседа пойду, так днем с огнем не сыщешь. Будешь слезы лить, да поздно — улетел соколик силушкой мериться. Будешь грамоты слать, домой зазывать, а я только носом воротить стану, пока не натешусь, в хоромы родные ни ногой.

Дернулась я, да опомнилась. Пойдет он, как же. Поглядите, люди добрые, чем пугать удумал. Хотел бы силушкой мериться, мне б ни словечка не сказал, чтоб мешать не стала. Врешь, плут синеглазый, тебе и в мире хорошо живется. И с соседями давно передружился — не с кем воевать-то!

— Это где ж такое видано, чтоб жена по лесам шастала, а муж, словно девица в тереме, куковал. Еще и детей сманиваешь, а мне Никушу уму-разуму учить? Так он и без того ученый, сам, кого хочешь, научит.

Ой, наговариваешь, князюшка! Я ж сыночкам передых от науки отцовой даю, вот в лес и бегаем, чтоб мхом лешата от разумности лишней не поросли. Ну и проведать дом родимый, конечно. А как его бросишь? Чай, свое хозяйство, а лешие добром не разбрасываются, даже если другой хозяин появился.

Вот и стоит он за нами, головой качает. Выдаст, как есть выдаст, но пока ждет, авось, сами признаемся.

— В тебе не только совести нет, но и жалости, — не молчит князь-батюшка. — Мужик в одиночку дни коротает при жене живой. А вокруг баб полным полно молодых да сочных. А ну как приголубить кто решит, да обогреть, пока супружница в лесу в прятки играет? А бабы-то настойчивые бывают…