Ожог любовью (СИ) - Карат Татьяна - Страница 4

— Что ты творишь?

Он слегка встряхнул мои плечи, пытаясь облагоразумить, но было поздно.

— Не знаю…

Я это сказала или просто подумала? Пересохшие губы совершенно не слушались.

Передо мной был не учитель, передо мной был мужчина. Взрослый мужчина — знающий чего он хочет, и умеющий этого добиться. Его глаза пылали огнем, там были злость, желание, нетерпение — дикие неприкрытые инстинкты, обжигающие меня огнем. Пути назад больше не было, он не позволит отступить — уже не позволит.

И я испугалась. Холодный липкий страх прошелся по телу, сковывая все мои движения. Застыла, но голодный, раскаленный мною же мужчина этого не заметил. Он сжал мои волосы на затылке в кулак одной руки, второй стиснул полушарие моей попы и с силой прижал к так и не открывшейся двери. Его губы обожгли мои поцелуем, горячим, жгучим. Это нельзя было сравнить с моей попыткой его поцеловать. Он не целовал — клеймил, страстно сминая и прикусывая нежную плоть.

Это было безумие, я не знала, что поцелуи бывают такими. Не скажу, что у меня имелся опыт, но все же кое-что о поцелуях знала. Так вот сейчас был не поцелуй, вернее не только поцелуй. Это сумасшествие. Он сминал мои губы в страстном порыве, слегка посасывал нижнюю, а потом касался ее зубами и прикусывал. Не больно, но чувствительно, посылая россыпь искрящих покалываний по всему телу.

Меня пробивала дрожь. Тело подрагивало, руки тряслись, я сама себе казалась куклой, марионеткой в его опытных руках. Был ли причиной тому испуг, или буря неведомых до этого ощущений захлестнула меня с головой, не знаю, но я не принадлежала сейчас сама себе. Видела себя со стороны — развратную соблазнительницу в руках страстного мужчины.

А потом его язык проник в мой рот. Не просто проник — ворвался. Видя раньше подобные поцелуи не находила в этом ничего привлекательного. Но сейчас это был ураган, сметающий на своем пути все остатки здравого смысла. Он ворвался — заполняя, исследуя, лаская, возбуждая. Затевал дикую пляску с моим языком, провоцируя на более смелые поступки. И я шла у него на поводу, шла на поводу у своих желаний.

Трепет переполнял меня, дрожь рук и гулкие удары пульса в ушах. Страстное желание вперемешку с диким страхом. Страхом неизвестности и бесповоротности. Несмело касалась его плечей, груди, пробежала пальцами по твердым буграм мышц. Робкие прикосновения, покалывающие кончики пальцев, и томные стоны, незаметно для меня рождающиеся где-то там глубоко, в самой груди. Он пил эти стоны, глотал их, как капли росы поутру, на лепестках розы. В ответ, рождая что-то подобное, но уже более резкое, жесткое — мужское рычание едва сдерживаемого желания.

Впитывала, старалась запомнить каждое его касание, звук и аромат дыхания, хотела запомнить бой его сердца, отдающий эхом в моих ушах, запомнить его всего целиком и каждую клеточку по отдельности.

А его руки, большие крепкие руки взрослого мужчины, слегка шершавые, но такие желанные для меня. Касались, ласкали, исследовали. Он сминал мои бедра, с силой прижимая к себе, вдавливал в меня возбужденный член, не оставляя никаких сомнений в своих намерениях.

— Марина, убегай, пока еще можешь.

Слова на ухо, срывающимся шепотом, с хрипом, с рычанием…

По мне вновь пробежались мурашки, сосредотачиваясь стайкой внизу живота, оставляя покалывания и дрожь в кончиках пальцев. Тело переполняло томление, страстное ожидание чего-то большего, намного большего. Я задыхалась от нахлынувших эмоций. Бедра сами терлись о выступающий бугор его возбужденного члена в каком-то древнем вульгарном танце.

Думать и говорить? Нет, дышалось с трудом. Ощущала удары сердца о грудную клетку, как что-то внешнее, как стук в дверь. Его рука сминала мою грудь, и кажется, что мое сердце билось в этой руке.

Я кусала губы в кровь, пока он оставлял следы своих поцелуев на моей шее. Бежать, как, куда? Для того, чтобы бежать, нужно было хотя бы сформулировать эту мысль у себя в голове, а я сейчас была не способна на это. Я плыла в потоке удовольствия и, казалось, просто падала в пропасть.

Стоп! Мне это не просто казалось. Я действительно падала и не в пропасть, а на пол. Сзади отворилась дверь и от напора Петра Васильевича я начала просто падать назад. Это длилось доли секунды, не успев сориентироваться, и прийти в себя, просто кулем полетела вниз. В последнюю секунду мое здоровье, спасла быстрая реакция Петра Васильевича. Он подставил одну руку мне под голову, уберегая от ранения, а вторую выпрямил, смягчая силу удара от падения.

Мы все же оказались на полу — я внизу, он сверху, но никаких физических ранений не было, по крайней мере, у меня. Первое, что увидела, были чьи-то ноги, в брюках и туфлях. Рядом стояли еще одни — женские — в красных босоножках и бежевых чулках. Поднимать голову выше и смотреть, кто же это стоит рядом, было до жути страшно. Я как можно дольше оттягивала этот момент.

Но Петр Васильевич смело поднялся на ноги, открывая мои оголенные бедра с задранной на пояс юбкой. Боже, какой стыд! Я попыталась отдернуть юбку, но он опередил меня. Дернул вниз юбку и вместе с тем подал мне руку. Не смело приняла ее, желая только одного, провалиться сквозь землю в эту же минуту. Уже стоя на ногах, взглянула на так не вовремя, зашедших посетителей. Директор и завуч. Кто бы сомневался, я если влипаю, то по полной.

— Дымкина идите домой, нам с Евгением Евгеньевичем и Светланой Викторовной нужно поговорить.

И я ушла, даже не взглянув в его сторону. Боже, какой ужас! Все возбуждение схлынуло, и накатила волна понимания всего, что я только что натворила. Безумие, по-другому все это просто не назовешь.

ЧЕМ Я ДУМАЛА? В который раз за этот день задаю себе этот вопрос, а ответа не нахожу. Что же теперь будет? А если узнают мама и папа? Почему «если»? Им скорее всего сообщат обо всем еще до того как я домой дойду. Мне хоть экзамены дадут сдать, или просто исключат из школы? У страха глаза велики, и пока дошла домой нарисовала себе картины возможного будущего одну хуже другой.

Заходила в дом с такой опаской, как вроде возвращаюсь не из школы, а с дискотеки в предрассветный час. Дверцу тихонечко закрыла и на носочках пошла в направлении своей комнаты.

— И чего это мы та тихонько крадемся? Неужели двойку несешь?

Я даже подпрыгнула от неожиданности. Оглянулась. Мама стояла в дверях кухни и улыбалась. Она всегда меня дразнила двойками, хоть я их ни разу не приносила. Накрученные нервы напрочь отшибли мозги, поэтому я стояла с распахнутыми глазами и смотрела на маму, соображая, что же ей ответить.

— Мариночка, что-то случилось в школе?

Мама соображала явно быстрее меня.

— Нет, с чего ты взяла? — Я сильнее сжала руками запахнутый пиджак, интуитивно пытаясь скрыть свой развратный наряд.

— Меня ты можешь не обманывать, я же вижу, что что-то случилось.

Мама вытерла руки о фартук и направилась ко мне с распростертыми объятиями. Только не это. Она сейчас точно увидит, во что я одета.

— Мама, я волнуюсь из-за тестов.

Настороженность и тревога в ее глазах сменились снисходительностью. Ответ подобран правильно!

— Солнышко, ты же у меня отличница, у тебя все получится.

— Знаю, мам, знаю, но все равно боюсь. Извини, я пойду к себе позаниматься.

Я так быстро развернулась, что испугалась, не слетит ли с меня, этот чертов пиджак.

— Ты голодная?

— Нет, мам, чуть позже покушаю, сейчас не хочу.

Дверца хлопнула за моей спиной, и я прижалась к ней, медленно сползая вниз.

Так трудно осознать, что я тебя не знала,

Что все не так как есть, а лучше представляла.

Не видела насквозь, не принимала правду,

А тешила себя любовной пропагандой.

Sharprunner

Весь вечер была на нервах, каждую минуту ожидала, что войдет мама и попросит объяснений. Ей обязательно позвонят, по-другому просто быть не может. Что же я натворила? Что?