Ожог любовью (СИ) - Карат Татьяна - Страница 5

Ходила, наверное, в сотый раз по комнате, нарезая круги и держась руками за виски. Голова жутко разболелась, и не было никаких сил придумать что-то вразумительное. Вот что ей сказать? Что у меня случилось помутнение рассудка? А ведь это был единственный правдивый ответ. В какой-то момент я просто свалилась с ног и как была в спортивках и футболке, так и уснула, лежа в поперек кровати.

Мама меня разбудила поздно вечером. Я сразу, испугавшись, уставилась на нее, пытаясь сообразить, что же ответить. Но потом поняла, что она меня просто разбудила поесть и принять душ.

За ужином отец с мамой о чем-то разговаривали, а я просто уставилась в тарелку и нервно ковыряла ее содержимое. Родители переговаривались о самых обычных вещах — делились событиями минувшего дня, а я нервно вслушивалась в их разговор, боясь услышать что-то брошенное в мой адрес. Они не могли не знать, просто не могли. Им уже должен был позвонить директор или завуч. Да на худой конец сам Петр Васильевич мог сообщить.

Да, Петр Васильевич! Чем грозит ему все это? Скорее всего, выговор, а может даже уволят. Чувство вины усилилось в несколько раз. Постаралась себя успокоить тем, что он как учитель был на хорошем счету. Возможно, все утрясется. Да, скорее всего так и будет.

Я обратила внимание на неестественную тишину за столом и подняла виноватые глаза на маму. Потом перевела взгляд на отца. Его всегда боялась больше и о каких-то казусах и промахах старалась в первую очередь рассказать маме, а уж она потом во все посвящала отца. Посвящала, и с тонким подходом психолога урезонивала его бурный темперамент.

Родители украдкой поглядывали на меня и подозрительно пересматривались между собой. Раньше в подобных ситуациях я задавала вечный вопрос «Что?», сейчас же радовалась благодатному неведению и боялась даже спрашивать.

— Мариночка, не стоит так переживать по поводу тестов. Ты у нас отличница, все у тебя будет хорошо.

Мама сочувственно произнесла эти слова, накрыла рукою мою руку. А я себя почувствовала такой дрянью. Слезы сами собой выступили на глазах. Придумала родителям сказку, они волнуются, а я забыла, когда в последний раз заглядывала в учебник без постыдных мыслей о своем учителе. Нет, вчера точно я думала еще и об учебе, не только о нем.

А сегодняшний день лучше не вспоминать. Такой длинный день. Почему совершать безумия так легко, но последствия давят морально не хуже самого затяжного похмелья? Я сейчас себя чувствовала именно так. Уставшая, измученная, голова болела, и так хотелось ото всех спрятаться и уснуть. А больше всего хотелось спрятаться от себя, от того поступка, который совершила, но увы, время воротить вспять еще ни у кого не получалось.

Отец приподнялся из-за стола и подошел ко мне сзади. Коснулся руками плеч, стиснул, только так как он это умеет делать, достаточно сильно, но не больно — я бы сказала «надежно». Наклонился и коснулся поцелуем моего виска.

— Все будет хорошо, доченька, я в этом уверен. Маме спасибо за ужин и спокойной ночи вам мои девочки. Я устал, лягу пораньше.

Мама посмотрела на него понимающе, в ответ тоже пожелала спокойной ночи. И я автоматически произнесла эти же слова, начиная придумывать план по избеганию душевного разговора с мамой. Раньше меня это только радовало. Маме одной было на много проще открыться, и не важно, что она потом все расскажет папе, он никогда не показывал, что в курсе наших душевных, сопливых разговоров.

Но сейчас было все по-другому. Я не желала рассказывать волнующую меня правду никому, даже маме. Нет, особенно маме.

— Мам, я тоже хочу выспаться.

Быстро поднялась, собрала тарелки, вилки и понесла их в раковину. Я так быстро еще никогда не мыла посуду, чувствуя мамин испытывающий взгляд в спину. Но она не настаивала на разговоре, она всегда очень тонко меня чувствовала. И сейчас я была за это ей безумно благодарна.

Пойти на второй день в школу было самым настоящим испытанием. Каждый шаг, приближающий меня к этому огромному трехэтажному зданию, давался с невероятным трудом. Вернее не само здание, меня пугали люди находящиеся там.

Заходя в парадную дверь, а потом и в класс отдергивала себя и заставляла поднять виновато опущенный взгляд. В который раз распрямляла ссутулившиеся плечи, и старалась не оглядываться по сторонам, выискивая насмешливые взгляды.

Щукин не упустил своего и встретил меня с порога своей очередной подколкой.

— О, Маринка, расстегни пиджак, дай нам насладиться твоими прелестями.

— Обломаешься. Бери плейбой, иди в туалет и наслаждайся, сколько влезет.

Невзирая на то, что чувствовала себя хуже не куда, ставить на место слишком обнаглевших парней я всегда умела. И Щукин смолчал. Удивительно. Было бы ему что-либо известно о вчерашних событиях, он бы так просто не отступил.

Маргарита Алексеевна, преподаватель зарубежной литературы, тоже вела себя очень даже дружелюбно. А в ее шестьдесят с хвостиком она очень эмоционально относилась, к подобного рода, происшествиям. Не скажу, что у нас в школе что-то такое бывало, но вот новости смотрели все. И когда что-то где-то подобное случалось, пол урока литературы уходило на то, чтобы обсудить данное событие.

День прошел как обычно. Меня не вызывали к директору, школьный психолог тоже проходя мимо даже не смотрела в мою сторону. Все это волновало еще больше. Не скажу, что была не рада этому, но вот подсознательно все же ждала бури.

Весь день думала об одном и том же — заходить к Петру Васильевичу или нет. А после пятого урока просто струсила и ушла домой. И только через два дня, когда по расписанию должна была быть физкультура, узнала о том, что Петр Васильевич ушел на больничный.

Несколько дней ходила в полном напряжении, ожидая и вместе с тем страшась встречи с ним. Боялась его взгляда, обвинительных слов. Боялась разоблачения одноклассников. С испугом оборачивалась на громкие крики, страшась услышать обвинение. А смех, я стала болезненно на него реагировать — каждый раз оборачивалась и присматривалась, не на меня ли глядят смеющиеся.

Говорят время лечит все, и нервы в том числе. Особенно когда тебе восемнадцать лет и когда множество новых событий закручивают в жизненный водоворот. Нет, я не забыла, но как-то просто отпустила это событие. И только Евгению Евгеньевичу и Светлане Викторовне по-прежнему не могла смотреть в глаза.

В суете и волнении прошел месяц. Последний звонок отзвенел, тесты сданы, впереди остался только громкий праздник, которого с нетерпением ждет каждый школьник — выпускной.

Делая в салоне прическу и макияж, я зачарованно смотрела в зеркало, постепенно не узнавая себя. Каждая черточка, каждый едва ощутимый мазок кисточки по моему лицу совершенно менял образ. Из застенчивой юной девушки спустя час превратилась во взрослую женщину. Макияж совершено изменил меня. Я выглядела слишком по-взрослому, как-то надменно. Меня не очень обрадовало творение рук мастера, но что-то менять было слишком поздно.

Вот чем я была полностью довольна, так это прическа. Светло русые локоны были уложены в высокую прическу и украшены веточкой сверкающих камней. Уши и шею также ощутимо отяжелял серебренный набор, с темно синими камнями, привезенный отцом из какой-то командировки. Он тогда говорил, что просто не смог удержаться и не купить этот набор, когда увидел оттенок камней, так сильно напоминающий цвет моих глаз.

Все это время я так ни разу и не встретилась с Петром Васильевичем. Безумно боялась, страшилась встречи и вместе с тем очень скучала. Не было возможности спросить у кого-то о нем, а неизвестность порою хуже самой горькой правды.

Торжественная часть выпускного бала подходила к концу. Мероприятие проходило на улице около школы. Собралась большая толпа, но даже она в своем плотном кругу не могла уберечь от пронзительного холодного ветра. Не помню, чтобы раньше июнь так низко опускал столбики градусников.

Платье с открытыми плечами, еще несколько часов назад казалось прекраснейшим. Сейчас же я отдала бы его за любую более-менее теплую кофту. В начале вечера мы с девочками гордо восседали на креслах, напоминая королев, но спустя два часа скукожились и дрожали как бродячие собаки на зимнем морозе.