С тенью на мосту (СИ) - Рос Наталия - Страница 22

— Тут-тук-тук, солнце давно стоит, а хозяин все еще спит. Вставай! — гаркнул мерзкий голос. — Тебя что, не учили гостей встречать?

Я вернулся к осознанию того, что все это время я еще спал.

— Ну и бедлам здесь. Да и холодина какая! Где Бахмен, а? Прибили лопатой и закопали беднягу? Ну, чего ты молчишь и смотришь на меня одним глазом? Вставай! Я сюда не шутки пришел шутить, — Милон подскочил ко мне и с силой отлепил от лавки, как прилипшую ко льду дохлую тушу барана. — Ого! Да ты выглядишь так же отвратительно, как и моя бабка перед смертью! Да и жаром от тебя веет сильнее, чем от котла с грешниками в аду. Знатно же ты захирел. Что? Ты что-то хочешь? Не могу понять…

— Воды, — мне удалось разлепить слипшиеся, запеченные губы.

— Эй, Малый, зачерпни-ка в колодце воды, — приказал он высоченному детине, с интересом заглядывающему в дом.

Когда Милон поднес к моим губам кружку с ледяной водой, я жадностью глотнул, и вода обожгла мои воспаленные гланды.

— Еще воды?

Я кивнул.

— Ну, вот. Так должно быть лучше. Видишь, дорогой мальчик, что случается, когда убиваешь своих родных? И кружку воды некому подать. Хочешь сказать, что ты не убивал их? Понимаешь, Иларий, я, допустим, тебе верю, — он водрузил свое грузное тело на хлипкий табурет, — например, тут к гадалке не ходи, старик Бахмен мог умереть от старости в любой день и в любой час. Он мог сгинуть в холмах, когда пошел туда за своими корешками, его могли загрызть волки. Его никто бы и не хватился, потому что он был просто старым сумасшедшим стариком, собирающим всякую траву. Дальше. Твои родные могли схватить какую-нибудь опасную болезнь. Мало ли людей помирает сейчас от всяких хворей? А дом мог случайно загореться, например, твоя мать по неосторожности, из-за болезни, не уследила за печкой. Боже, да то угодно могло случиться! Но, понимаешь, в чем вся соль. Если я захочу, то смогу убедить всех как в этой теории, так и в обратном. Ах, да, — Милон театрально хлопнул себя по лбу, — ты же безграмотный пастух и не знаешь, что такое теория. Но, это не важно. Важно то, что я здесь главный. И будет все так, как я захочу. Моим словам все поверят. Твоим — никто. Ну, может быть наш местный дурачок звонарь или сварливая собака Петруська примут твою сторону. Но кто их будет слушать? Звонарь — чокнутый, а Петруська — просто глупая шавка. Все решат, что ты замешан в этом деле. И одним из доказательств будет спешный отъезд цыгана с семейством на твоей лошади. Да-да, я все знаю. Наведывался сегодня к нему с утра. Он поступил так, как я и предполагал, сбежал, как подлая крыса. Понимаешь, между всеми произошедшими событиями есть определенная связь. Между тобой и цыганом… Черт, как же ты погано выглядишь! Вот-вот и дуба дашь. Так, что смотри, хочешь жить, тебе лучше со мной дружить, — Милон вдруг умилился и рассмеялся. — Как же складно я сегодня говорю-то! День определенно выдастся удачным. Ну, вернемся к нашим баранам. Да что ж такое, опять метко сказал! Малый ты слышишь, как я складно говорю? Что ни слово, то прямо картофелина в лунку! Кстати, — он опять обратился ко мне, понизив голос, — видишь там Малого?

Детина стоял, опершись могучей спиной на шаткую деревянную стену дома, которая и так была завалена на сторону, и с наслаждением жевал сухую ветку травы. Он время от времени втягивал из носа воздух и смачно харкал вперед, словно тренировался, насколько далеко может улететь плевок.

— Вид производит отвратительный, — продолжил Милон, — но он делает все так, как я скажу. Незаменим в работе, можно сказать, мой раб и слуга. И знаешь, ему неплохо живется у меня. Потому что, если бы не я, он был давно уже вздернут. Это он, тот самый мальчик, который когда-то убил своих родителей, братьев и сестер. Зарубил их топором. Вот так вот, взял топор, который он, к слову сказать, точил несколько дней, чтобы он был настолько острым, что мог разрезать волосинку поперек. И в одну из ночей всех и прикончил. Кровищи было тьма. И все доказывало, что это он сделал. Но я подстроил так, чтобы Малый был невиновен. Так все и затихло, все решили, что бедная семья стала жертвами бродяг.

— Вы не боитесь, что он однажды вас порубит на кусочки? — прошептал я.

— О, это исключено, я все предусмотрел, но сейчас мы о другом. Видишь, ты болен, и судя по всему, очень болен. Ты, возможно, даже умрешь без помощи. Родных рядом с тобой нет, Бахмен сгинул, цыган сбежал, ты теперь один. Тебе нужен лекарь. А если и выживешь, то тебя будут судить. Со всякой стороны незавидное положение.

— Я знаю, чего вы хотите. Вам нужно стадо.

— Да, дорогой, мне нужно стадо. И не только, мне еще нужен ты. Понимаешь, Малый есть Малый. Он не особо сообразителен и умен. А вот ты, мне нужен, такой как ты. Я одинок, у меня нет детей, моя старуха померла уже лет, как пять, но я еще полон сил и идей. Милон не сдается старости. В самом деле, не могу же я передать все дела остолопу Малому? — Милон обернулся: детина находился на безопасном расстоянии, чтобы слышать разговор. Он стоял возле старого деревянного колодца и от всей души туда смачно харкал. — Ты только посмотри, этот оболтус плюется в колодец и даже не знает пословицы — не плюй в колодец, пригодится воды напиться. И к тому же он укокошил всю свою семейку. Как же такому нехристю довериться-то? Понимаешь, — Милон зашептал мне прямо в ухо, — ты у меня на крючке, тебе некуда деваться. Соглашайся на мои условия или ты умрешь здесь в одиночестве, вместе со своими овцами, или если выживешь, то все равно сделаю так, что ты умрешь, или на виселице, или просто пропадешь. Здесь выбор у тебя маленький. Ну что, согласен?

— Да… — прошептал я, и с этим словом меня покинули все силы. Моя шея будто надломилась, и раскаленная голова упала на грудь.

— Малый! — рявкнул Милон. — Забирай!

В дом, бухая сапожищами, вошел детина, ловко поднял мое тело в воздух и словно младенца вынес на улицу.

— После придешь овец перегонять, — приказал Милон. — Клади его в коляску, так, хорошо. Поехали. Ну, здесь и помойка.

16.

Несколько дней я провел в бреду. Слышал, как кто-то приходил, прикладывал ко лбу тряпки, смоченные в холодной воде, протирал мое тело раствором, пахнувшим омерзительным резким запахом, схожим с тухлятиной замоченной в уксусе. Каждый день в рот мне вливали различные жидкости: горькие, сладкие, воняющие ягодными клопами, укропом и нафталином. Потом я забывался. Как-то я открыл глаза и увидел склоненную надо мной девушку, она приподняла меня и напоила наваристым отваром пряных трав.

— Ничего, ты поправишься, — приговаривала она, — доктор сказал, что ты крепкий. Справишься. Надо только держаться, — она мурлыкала какую-то приятную мелодию, а я снова засыпал. Надолго засыпал.

Мне снился мой дом и холмы. Я снова пасу овец, и Орик заливисто лает, снуется между ног и ждет своей порции сырной лепешки. Я бегу с ним наперегонки по полю, усыпанному ромашками и голубыми нежными васильками. «Орик, вперед, догоняй меня, Орик!» И он, высунув свой длинный розовый язык, стремительно бежит, как косматый, дикий зверь, и как всегда меня настигает. А потом мы падаем на траву и катимся с холма, как сумасшедшие. А неподалеку, облокотившись на палку, стоит улыбающийся Бахмен, его косматые брови приподнимаются домиком, он снимает с головы свой драный, старый картуз и задорно машет им и кричит: «Эх, сорванцы! Куда покатились!».

В моих снах был мой добрый мир, который я так любил, и в котором не было место чужим. И каждый раз, когда меня вырывали из него, я внутренне негодовал: «Нет-нет, оставьте меня в покое, я хочу вернуться».

Однажды, я открыл глаза и больше не захотел их закрывать. Сознание прояснилось. Я огляделся вокруг. Слева было большое окно, практически на всю стену, ярко светило солнце, на деревьях еще виднелись небольшие ярко-желтые островки листьев. «Значит, еще осень», — подумал я. Рядом с моей кроватью стоял столик из красного дерева, и я с удивлением увидел, что на нем стоят отцовские часы. Я никогда не бывал раньше в таких дорого обставленных комнатах, и снова удивился, силясь понять, где я нахожусь. И только созерцая минут пятнадцать обстановку, я вспомнил последние случившиеся со мной события.