Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 29

Привычное серое здание Лондон Роял Хоспитал недружелюбно встречает ее суетой коридоров и запахом булочек в комнате отдыха.

То, что Лорейн нет на работе, она понимает сразу.

И вовсе не потому, что дверь в кабинет нейрохирурга наглухо закрыта, нет, все гораздо хуже — она как раз таки открыта нараспашку, словно Кларк вышла всего минуту назад.

Вот только оба халата находятся в таком же виде, в каком были оставлены вчера, а разбитый стакан все еще ловит отражения хмурого неба в свои осколки. Вещи вокруг Эмили разбросаны в хаосе — папки смешиваются с мятыми бумагами, валяются ручки-карандаши, мерно отсчитывают время упавшие электронные часы.

Белая ткань, грязная и помятая, скомкана посередине кабинета, и Эмили почему-то подхватывает первой именно ее, словно она все еще может быть к чему-то пригодна; но разум подсказывает: без профессиональной чистки здесь не обойтись — и медсестра просто разжимает кулак, позволяя халатам с мягким шорохом упасть к ногам.

Сзади слышатся шаги, звенят ключи, щелкает замок; Эмили чувствует донесшийся до нее сквозь такое расстояние горький запах и впадает в панику: если Мосс увидит ее здесь, то уволит сразу же, без причины, и плевать ему будет на Кларк.

Но везет, беда проходит мимо, опалив дыханием — начальник неврологии захлопывает свою дверь с внутренней стороны, и в главном коридоре вновь становится тихо.

Эмили выдыхает.

— Здесь надо убрать. — Тяжелая рука ложится на ее плечо.

Она тихонько взвизгивает от неожиданности и резко оборачивается; кое-как собранные в пучок каштановые волосы рассыпаются локонами, с металлическим стуком на пол падают шпильки.

Гилмор, сохраняющий абсолютное спокойствие, откровенно зевает:

— Мы сегодня работаем с Нилом, и ты еще со мной на общих плановых. — Еще один зевок. — Чего ты на меня так смотришь? Я спал шесть часов, — бурчит он.

Эмили ожидает, что Райли скажет что-то по поводу бардака.

Или спросит, что тут произошло.

Или попросит ее вызвать кого-нибудь убрать.

Но вместо этого хирург бросает взгляд на наручные часы и задает один-единственный вопрос:

— А разве ты не взяла наш график?..

И ее рабочий день начинает вертеться.

За последующий час до первой операции Эмили совмещает работу секретаря и уборщика: носится, как сумасшедшая, из неврологии в приемную и обратно, снова и снова, по сотому кругу.

Все те же тысячи мелких листочков, кое-как сунутых в карманы неизменных джинсов, все та же водолазка пресно-болотного цвета, все те же взгляды на нее — пустое место, туманная серость, проросший сквозь бетон сорняк.

Эмили берет график на сегодняшний день — непонятные цифры, инициалы, обозначения; чертыхается, наскоро переделывает на одном из свободных компьютеров в три графы — время, состав бригады, код пациента; и никаких дурацких сокращений, в которых ничего нельзя понять. Подумав, она добавляет пустые строки — пусть будут, внесет потом внеплановые, будет ей для отчета и Саре в помощь.

Забирает папки, относит в архив, заверяет, ставит подписи; тыкает бейджиком, который приносит-передает Хармон — ее гордость: серый фон, фотография, Эмили Джонсон, медсестра, Блок F.

Хоть фотографируй и отправляй матери — посмотри, мам, чего я добилась, как теперь могу.

Не ко дну, а по прямой.

С Гилмором она то и дело сталкивается в коридорах — хирург непривычно мрачен и неразговорчив, меняет стаканы с кофе каждый час, хмурится, разговаривая по телефону, а за несколько минут до начала подготовки к операции вообще ловит Эмили за плечи и заталкивает в свой кабинет.

И если Кларк — безупречная лаконичность и отточенный минимализм, а Чарли — отчаянная дань хиппи, то Гилмор оказывается настоящим нарциссом.

Видимо, он делит кабинет с еще двумя врачами: простотой лофтовой отделки мешает насладиться стена, полностью увешанная дипломами и фотографиями. Эмили не удивилась, если бы увидела здесь кубок под стеклом — титул «самый самовлюбленный Хирург — 2018», определенно, достался бы Гилмору.

Она осторожно садится на один из двух стульев у его стола — такого же стеклянного, как у Кларк — и вопросительно смотрит на врача.

— У нас проблемы.

Эмили сверяется с листочком:

— Мы в одиннадцать должны оперировать мисс Миллс. Глиома ствола, первая стадия, вместе с бригадой доктора Нила и…

— У нее анемия, — перебивает ее плюхнувшийся в кресло Гилмор. — И она зороастриец.

— Это болезнь?

— Хуже. Религия.

Эмили пожимает плечами:

— И что?

— Ее… э-э-э… Бог? Как они там называют своего жреца? Не суть. В общем, он запрещает переливание крови, а мы не можем рисковать и класть ее под нож с анемией. — Райли стучит пальцами по столешнице.

— Можно использовать заменитель, — предлагает Эмили. — Консервант…

— Ты не поняла. Ее религия вообще запрещает медицинские вмешательства. — Он протягивает ей тонкую папку со всего одним листом. — Клетки этой дряни уже вросли в здоровую ткань и кое-где даже заместили ее. Мы, конечно, купировали развитие, но глиальные клетки не хотят нормально функционировать — поэтому то, что внутри нее, уже не остановить. Только резать.

Эмили вспоминает томик Библии, бережно лежащий в верхнем ящике тумбочки, и ей почему-то становится стыдно.

— Неужели без вариантов?

— Да там комбо, Джонсон: и атаксия, и гипертензия, и даже нистагм. Доставили ночью с судорогами, поставили на план в окно, вот и вышло — план-то, конечно, занят, а пациента как бы и нет. Утром пришли ее… э-э-э… коллеги, сообщили радостную новость.

— А что она сама? — Эмили хмурится, возвращая папку: из одного листка много не узнаешь, а снимки и основные бумаги уже, наверное, в самой операционной.

— Она фанатик. — Хирург поджимает губы. — Ничего не сделать. Мы же не будем ее бить, чтобы получить согласие. Так что, возможно, нам не нужно пытаться заваривать чай в холодной воде, а стоит отдохнуть?

Эмили удивленно смотрит на него.

— То есть, — медленно говорит она, хмурясь, — просто сдаться? Так, получается? А что говорит доктор Хиггинс?

— Хиггинс? — Гилмор машинально поправляет все предметы, лежащие на столе. — А что Хиггинс? Он диагноз поставил, операцию назначил, что мы еще от него можем получить?

— А Мосс?

Выразительный взгляд хирурга отвечает на все вопросы.

— Но мы же не можем взять и бросить ее!

— А что прикажешь делать? — Гилмор разводит руками. — Поставим все растворы, которые можем, но операция без согласия пациента противоречит всем законам.

— Даже если на кону ее жизнь?

Он на секунду задумывается, а потом медленно-медленно качает головой:

— Между религией и жизнью она выбрала религию, — только и говорит Райли.

— Может, хотя бы…

Договорить Эмили не успевает: на столе хирурга звонит внутренний телефон, он рывком поднимает трубку, слушает собеседника, а затем, не прощаясь, кладет хлипкий пластик на место.

— У нее припадок, который не сняли даже двадцать кубиков немиазина. — Он трет виски. — Либо в наркоз, либо смерть.

— Но как же?.. — Эмили широко распахивает глаза. — Как же?..

— Оперируйте, — раздается сзади знакомый голос.

Эмили оборачивается.

Кларк стоит, прислонившись плечом к дверному косяку — бледная как полотно, только лихорадочный румянец едва-едва проступает на скулах, и глаза болезненно-влажно блестят. Бескровные сухие губы чуть приоткрыты, голова наклонена — фирменный жест удается хирургу даже в таком состоянии.

А еще Эмили откуда-то знает: у Кларк сейчас ледяные руки.

Она без халата — словно посетитель, а не врач, и до чертиков непривычно видеть вместо футболки цветной, в разноцветную полоску, вязаный свитер на несколько размеров больше ее — в широких подворотах рукавов прячутся замерзшие запястья.

В остальном Кларк совершенна, как и всегда: черные джинсы, лодочки, тонкая цепочка браслета, виднеющаяся сквозь крупную вязку свитера.

Эмили думает, что из-за таких женщин, наверное, развязывались войны.