Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 43

Эмили стоит рядом — застегивает пуговицы пальто, заматывается шарфом, возится с лямкой рюкзака; надеется: если верить часам, то успеет заскочить в канцелярскую лавочку за ежедневником.

— Что, Джонсон, по домам? О, черт. — Кларк вдруг резко дергается, и сигарета падает на пол. — Вот же…

— Я так и знал, что забудешь!

Гилмор — в гигантском пуховике, байкерских перчатках и смешной неоново-зеленой шапке — кладет ей на голову два чехла с халатами.

Кларк закатывает глаза:

— Я тебя…

— Не благодари! — Он машет ей рукой и бегом выбегает на улицу. — Увидимся у Марка! — доносится его звонкий голос.

Лорейн перекидывает чехлы через руку, цокает языком и выходит вслед за хирургом.

Вместо ожидаемого дождя их встречает затишье — лондонский вечер обещает быть умиротворенным и спокойным; и Эмили жмурится: глоток свежего воздуха после стерильной больницы сейчас кажется ей настоящим счастьем.

— Джонсон, так и будешь стоять?

Не очень долгим.

— А?

Кларк без шарфа, и ее тонкая шея с каучуковым шнурком в полумраке кажется почти белоснежной; она вообще вся неаккуратная, небрежная — распахнутый плащ, рюкзак на одну лямку, криво сложенные чехлы, какой-то черный, перевязанный белой лентой сверток, дымящаяся сигарета.

Она смотрит на Эмили так, словно чего-то ждет.

— Довезу до дома, так и быть.

Медсестра сияет.

Темно-синий MINI Cooper приветливо мигает фарами, тихонько откликаясь на щелчок сигнализации. Кларк забрасывает все вещи в багажник (у Эмили при виде такого обращения с халатами чуть не случается сердечный приступ) и жестом приглашает сесть.

Внутри все лаконичное и простое, в духе черной операционной. Кожа, пластик и ничего лишнего, даже кнопок переключения радио нет: вместо приборной панели и магнитолы — сенсорные экраны с приглушенной матовой подсветкой.

Если бы Эмили была писателем или вела личный дневник, она бы сказала, что Кларк ведет машину сексуально. Тонкие пальцы уверенно обхватывают отделанный кожей руль, большое кольцо ловит отражения бегущих навстречу фар, на хрупком запястье поблескивает бессменная цепочка; Кларк сжимает губами дымящуюся сигарету, открывает окно, стряхивая пепел.

И, конечно, музыка.

Холодный дом, белый свет, желтые огни в черных небесах;

Шерстяные худи, темно-карие глаза.

Я пою тебе песню, которая, я думаю, тебе нравится,

И мы идем в места, в которые ходим всегда,

Где есть миллионы лиц, незнакомых мне.

— Помнишь мой iPod? — спрашивает Кларк, видимо вспомнив сама.

— До сих пор, — улыбается Эмили.

Нейрохирург только усмехается, ничего не говоря.

От Лорейн пахнет горькой полынью и древесной корой, а еще мятой и сигаретным дымом, но она кажется теплой и почти домашней, ловко выруливая на Комершал Стрит.

И сразу же попадая в пробку.

Эмили не задает никаких вопросов, только молча, неотрывно смотрит в окно, разглядывая окрашенную всеми цветами радуги улицу с тысячей магазинов, вслушиваясь в музыку — один и тот же исполнитель, снова и снова, медленно, плавно, совсем не подходящий холодной Кларк.

Холодной?

Сейчас Лорейн какая угодно — уставшая, замученная, сонная, но не холодная. Она, наоборот, оживляется, выстукивая пальцами по рулю в такт песне, чуть качая головой, то и дело глубоко затягиваясь.

— Что ты любишь, Джонсон? — вдруг говорит она, и медсестра не сразу понимает суть вопроса. — Что тебе нравится?

— Из чего?

— Из всего.

Вы.

— Кофе со сливками, — начинает перечислять Эмили. — Чтобы много сиропа, молока и…

— Как Чарли?

— Да-да! — Она поворачивается к Кларк. — Как ваш брат. Еще я люблю пасту. Знаете, чтобы было много-много бекона и сыра, такую подают в «Хоксворе», что у вокзала. Я люблю слушать музыку… одна и с вами. — Она краснеет. — Мне нравится идти до метро вечером после работы, чувствовать, как гудят ноги. И кофе мистера Коннорса в разноцветных стаканчиках!.. А еще я видела у вашего брата в кабинете журавликов — так вот, они мне тоже понравились. И запах халата…

— Халата? — Кларк вскидывает брови.

— Помните, вы давали мне ваш халат?.. Он пах лимоном, мятой и больницей.

Зачем она это говорит? Почему она вообще разговаривает с Кларк об этом? Нет, не так: почему Кларк с ней разговаривает? Будто ей действительно интересно, что любит Эмили.

А если и так?..

— Ты никогда его не купишь.

— Кого?

— Халат, Джонсон. Ты его не купишь. Ставлю десятку. — Кларк пользуется светофором и протягивает ей руку. — Пожимай. Поспорим.

— Вы проиграете! — Эмили пожимает теплую ладонь. — Потому что… — Секунды хватает, чтобы осечься.

Ощутить, как мурашки бегут по спине.

Как бросает в жар.

— Потому что?.. — Кларк кладет руку обратно на коробку передач.

— Я… Я…

Она давится словами.

— Ты в порядке?

Ей требуется усилие, чтобы заставить себя сложить отрывки слогов в целое предложение из четырех слов:

— А что нравится вам?..

Олд-стрит переходит в Сити-роуд, сменяется кольцом у станции, делает крюк на Барон-стрит, упирается в еще одну пробку у Галереи Амар, а потом останавливается на Шарлотт-террас.

Кларк рассказывает: любит бегать босиком по траве, курить в одиночестве; любит звонить брату ночью с дурацкими вопросами или заказывать ему пиццу в тот момент, когда он очень занят, и обязательно самую дурацкую — с ананасами или анчоусами, а однажды отправила ему букет красных роз, притворившись мужем, вот смеху было, хохочет Лори, вся больница три дня не могла успокоиться; любит музыку — такую, как сейчас играет, ненавидит японскую кухню, но может бесконечно есть тайскую; хотя вообще все эти дорогие рестораны, машины и люди не для нее, Кларк любит все простое и понятное, ну, кроме мозга, конечно.

Хлопает ладонями по рулю: если бы могла, завела бы игуану или хамелеона и ходила бы с ним гулять по улицам; купила бы себе дом в горах и закрылась бы там на неделю; только вот там, добавляет Кларк, пациенты и тупой Мосс все равно бы меня достали.

Мосса она не любит — или просто не хочет о нем говорить, зато с радостью делится моментами с Чарли: ух и дел мы натворили, когда пошли учиться, чего только не было: и стулья клеем мазали, представляешь, Джонсон, клеем, ну, как дети, бога ради! И записки писали, и сводили одногруппников вместе, и на вечеринки таскались; а потом на практике в морге рисовали трупам усы, господи, как стыдно; хотя нет, ни черта не стыдно, классное было время; а однажды Дональд решил, что нас неплохо бы научить этикету — вот мы бешеные были, громкие, необузданные, курили на крыше, притворялись пациентами, симулировали постоянно — так вот, он решил, что надо нас научить, как себя вести, и отправил на какой-то тупой корпоративный тренинг, где надо было общаться. Общаться, Джонсон. С людьми разговаривать. Посмотри на меня, я похожа на социального человека?.. Вот и я так же говорила: да ты сдурел, Дональд, а он только смеялся и руки потирал. Я думала, я там сдохну, на этом чертовом тренинге, мы заполняли анкеты и играли в дурацкие игры, и в конце концов мы просто слиняли есть пиццу…

Последний поворот, воздушные кристаллики затихающего смеха, и Лорейн останавливается в самом начале улицы — глушит мотор, выбирается из машины, открывает багажник.

Эмили закидывает рюкзак за спину.

— Спасибо, — искренне говорит она. — Это было… потрясающе. Вам теперь домой добираться…

— Брось. — Кларк закуривает, опираясь на капот. — Мелочи. Пятнадцать минут — и я дома.

Эмили еще раз кивает, собираясь уходить, но любопытство берет верх прежде, чем она успевает подумать:

— Доктор Кларк?..

— Да? — Нейрохирург переводит на нее взгляд.

— А почему вы предложили меня подвезти? — зажмуривается Эмили.

Ну и кто опять за язык тянул…

— Хотела узнать тебя получше. — Кларк не может сдержать улыбку, глядя на вытянувшееся лицо медсестры. — Ты же идешь к Марку? Кажется, он собирает всех в Эдинбург-холле после шести.