Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 47

— Вы так и не ответили, — осторожно напоминает Эмили. — Папа не учил вас играть?

Кларк молча качает головой.

Учил. А как же.

*

— Папа не учил вас играть?

Папа учил ее всему: выбирать рыболовные снасти для рыбалки, курить в затяг (как настоящий мужчина), сооружать любую мебель из подручных материалов; учил открывать бутылку пива лобзиком, танцевать ирландский ривердэнс, накладывать заплаты на протершиеся джинсы; разбираться в охоте и покере.

Но играть на пианино — нет.

Обещал, да, постоянно откладывая на «завтра», и однажды это «завтра» кануло в вечность.

Умерло вместе с ним.

Лежит, погребенное тоннами воды, на дне местного озера; и Лорейн иногда так хочется позвонить ему среди ночи и поплакать, что она забывает про рыб, отвечающих на ее безмолвный входящий.

Папа бы мной не гордился.

Он вообще не знал, что значит это слово.

— Так, хорошо. — Эмили сильнее сжимает кружку. — Моя очередь.

— Очередь?..

Она ненавидит игры. Казаки-разбойники, прятки, веревочки, человеческие чувства — это все не для нее. Она не Чарли, для которого подобное — смысл жизни.

— Ну, да. — Даже в темноте видно, как щеки медсестры вспыхивают румянцем. — Вы рассказали факт о себе, теперь я…

Ей срочно надо еще выпить. Плеснуть в кофе коньяк, или виски, или ликер, засунуть туда лед, а еще лучше — наоборот, из чашки сразу в бутылку, и пить через трубочку.

Извращение какое-то.

О, нет. Извращение сейчас сидит перед ней — правда, без своей водолазки оно выглядит не так уж и плохо; испугано до чертиков (кто вообще не боится находиться в обществе такой, как Лорейн, покажите пальцем, пожалуйста), но разговаривает.

Интересно, что ее так напугало на празднике? Чье-то колкое замечание про дресс-код, неосторожный взгляд? Или паническая атака от количества людей?

Кларк тоже людей не любит, но справиться с этим ей помогает алкоголь.

И катализатор.

— Однажды Чарли придумал игру. — Лорейн меняет позу, поворачиваясь к Эмили лицом. Теперь они сидят на разных сторонах одного дивана, но взгляды направлены друг на друга, а не в абстрактную темноту вокруг. — Он называл ее «жильцами в голове», и суть сводилась к тому, что в мозгу каждого из нас пили чай пятеро человек. Каждый из них был по-своему важен и пил определенный сорт: Мидулла — с мятой, чтобы было легче дышать; Понс — пуэр для лучшей передачи информации; Церебеллум — цейлонский, приводящий все в равновесие; Мезен — с мелиссой для ровных частот импульсов; и Орбис — двуликий жилец, любивший чай с олеандром.

— Потому что он может быть ядовитым и лекарственным?

— Верно, — кивает Кларк. — И каждый раз, когда у пациента нарушалась функция мозга, он рассказывал ему про жильцов и предлагал чашку чая. Удивительно, но человеку после этого становилось чуть легче.

— Он до сих пор так делает?..

— Нет. — Собственный голос звучит глухо. — Игра закончилась, когда однажды ему пришлось заварить пациенту все сорта чая в одной чашке.

Еще одна смерть на ее голову.

Дурацкая терапия.

— Твоя очередь, Джонсон.

Значит, хочешь поиграть, Эмили?

Давай попробуем.

Она, конечно, сразу же заминается: что ей рассказывать, вся как на ладони, время для откровений явно неудачное, ну вот что ей скрывать, набор наверняка стандартен: несчастная любовь в прошлом — раз, разбитое сердце — два, неудачница по жизни — три.

Но Кларк не верит в это.

Должно быть что-то еще.

Черная коробка, хранящаяся под кроватью.

Ворохи фотографий под подушкой.

Хоть что-то, что породит боль — лучший катализатор на земле, лучшее средство для манипулирования, лучшее чувство триумфа, когда Джонсон разозлится, выйдет из себя, начнет рьяно защищать свою территорию.

Слабое место.

Чарли всегда ищет слабые места.

— Расскажи о любви, — просит Кларк, поджигая очередную сигарету.

Из ее уст слово «любовь» звучит как «рак».

Метастаза.

Злокачественная опухоль.

Но она попадает в цель — Эмили шумно выдыхает, комкает край футболки, делает глоток кофе, замолкает на несколько секунд. Ну конечно, думает Лорейн, хочешь боли — спроси о любви; нет ничего болезненнее этого чувства.

Ну, кроме первой стадии некроза, конечно же.

— Однажды летом мама познакомила меня с Дэвидом, — тихо говорит Эмили. — Он был очень милым и добрым, дарил цветы, мы много гуляли по лесу, собирали ягоды — у нас так много ягод, вы не представляете даже, полные корзины. Мама смеялась и говорила, что мы как Элизабет и Дарси — Дэвид действительно был на него очень похож: такой же статный, красивый, богатый. Сильно старше меня. Сначала он мне не нравился, но потом мы как-то сдружились и стали проводить все дни вместе.

Лорейн вскидывает брови — типичная британская история любви не несет в себе никакого смысла, и она готова поспорить, что сейчас они разойдутся потому, что кто-то уедет.

Но голос Эмили совсем гаснет, срываясь на едва слышный хрип:

— Я должна была уже уезжать, когда все случилось. Странно, но я ничего не помню, словно выпила, но я точно знаю, что нет, хотя сейчас это уже неважно, наверное. Больше домой я не возвращалась. Это так… глупо, да? — Эмили поднимает на нее глаза-блюдца, в темноте кажущиеся черными провалами. — Я такая дура, да?

О, черт. Когда она вскрывала ее черную коробку, то ожидала увидеть там что угодно, но никак не это. Не собственные страхи, от которых Кларк сама когда-то сбежала, спасаясь бегством.

Надо что-то сделать. Дать обратную реакцию.

Если Кларк сейчас встанет — то упадет, но она делает это усилие, стоящее ей остатков разума, проваливаясь в алкогольный туман.

Мозг находит, наконец, время на отдых и предательски отключается.

Она поднимается, чудом устояв на каблуках, такой же магией удерживая шнурок платья на шее, вообще вся только на слепой вере и держащаяся, подходит — ноги в стороны, едва стоит на своих худых длинных ногах, присаживается на корточки — на деле просто падает на колени, господи, какой стыд, зачем поднялась, странно, что не проткнула Джонсон тлеющей сигаретой.

Чтобы предотвратить позорное соприкосновение всего тела с полом, Кларк кладет ладони Эмили на колени, превращая их в точки опоры.

Она хотела выпить еще?

Она передумала.

Кларк смотрит на Эмили — так доверчиво распахнувшую душу, читай-вырывай-делай-что-хочешь, и думает, что та не заслужила такого дерьма. Что такого никто не заслужил. И пропитывается щемящей жалостью к ней, пальцами вычерчивая круги на ее коленках.

Игра еще даже не началась.

А кто-то из них двоих

заранее

проиграл.

*

Эмили думает о том, что готова наизнанку вывернуться, если Кларк каждый раз будет рядом — правда, хотелось бы, чтобы не такая пьяная, но для Джонсон это все мелочи, потому что теплые пальцы нейрохирурга так трогают ее голые колени, что внутри все дрожит.

И если это жалость — то пусть.

Пусть это будет самое отъявленное чувство, которое только есть, самое унизительное, отвратительное, ядовитое; это неважно.

Потому что Кларк в сантиметре от нее.

Кларк безбожно пьяна.

И ничего, кажется, не соображает.

Эмили знает, что если она сейчас толкнет ту в плечо, то Лорейн завалится назад и так и останется лежать на полу, разглядывая белоснежный потолок.

Но все же лучше так не делать, наверное.

— Пойдемте, я положу вас.

— Куда?

— На кровать? — Эмили осторожно придерживает Кларк под мышки. — Вы что, платье к себе, что ли, приклеили? Да как оно вообще держится?!

Конечно, она же Эмили Джонсон, такое только у нее может случиться — сначала она распахнется, разбередит старые раны, а потом будет смеяться над какой-то странной вещью, забыв, что минуту назад еще вспоминала, как широкие мужские ладони трогают ее кожу, как…

Дальше мысли обрываются, потому что злополучный шнурок на шее у Кларк все-таки развязывается, но та успевает подхватить платье за секунду до.