Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 46

Хорошо, что рядом Чарли — в его фиолетовом костюме столько карманов, как раз можно было заныкать пару пачек сигарет и любимую потертую зажигалку, чтобы, извинившись, выходить на террасу, закутываться в плотный уютный хлопок заботливо накинутого на плечи пиджака брата и делать спасительные затяжки.

Как будто ее могли поймать.

Как будто кому-то есть дело до того, сколько она курит.

Хотелось бы, да.

Потому что сейчас, кажется, закончится вторая пачка за день.

А Джонсон все сидит, поджав под себя ноги в джинсах, спрятав ладони в подмышках, опустив глаза в пол; едва разговаривает, вся в своих мыслях — таких же невзрачных и серых, как и она сама, и Лорейн до жути хочется на нее накричать.

Наорать.

Вывести из равновесия.

Потому что — ну, сколько уже можно быть такой?

Она пьяна, и эта мысль кажется ей еще более удачной; что-что, а выводить людей из себя она умеет; да Лорейн сама по себе ходячая провокация, чего стоит только шнурок вокруг шеи, который вот-вот развяжется.

Дурацкое платье.

Она тянется к сигарете и буквально вгрызается в фильтр.

— Ты когда-нибудь пробовала курить?

Черт, если у нее получится вывести эту девчонку из себя, то она сделает ее своей правой рукой.

Конечно, не в буквальном смысле.

Подождите, это она сейчас о чем подумала?..

Конечно, Джонсон качает головой; какое курить, она даже вряд ли пила в жизни что-то крепче глотка виски, а тут — сигареты.

Чарли называет их «кусочками рака».

Будто его дурь, с которой он когда-то едва-едва расстался, полезнее.

— Возьми. — Она протягивает свою. — Попробуй. Это не больно.

Шаткая система, думает Лорейн, чертова шаткая человеческая система: виски, ликер, сигареты, безвольная девочка, комкающая в руках сигарету, дрожащими пальцами подносящая ее к губам, делающая первый глубокий вдох — сразу же кашляя, отплевываясь, прикрывая рот рукавом водолазки.

Вздохнув, Кларк забирает сигарету у нее из рук.

Нет, на эту систему так не воздействовать.

Алкоголь она отметает сразу — Джонсон в таком неврозе либо моментально отрубится, либо побежит к унитазу.

Черт, ей нужен Чарли.

Чарли может выбить почву из-под ног одним словом.

Что бы он сделал?..

Катализатор. Он бы использовал катализатор.

А лучший человеческий катализатор — это…

— Тебе не холодно?

Эмили, едва прокашлявшись, давится еще раз от неожиданной заботы.

— Нет, я…

— Как насчет переодеться?

И мне тоже помоги, потому что если я сейчас встану — я упаду.

— Разве мне не нужно ехать домой?

Оленьи глаза. В этой темноте у Джонсон оленьи глаза-блюдца, слишком теплые, даже горячие; под таким взглядом шоколад начинает плавиться и течь.

Хорошо, что она не шоколад.

— Тебя ждут?

Она мотает головой:

— Нет, я живу одна, но…

— Останешься до утра.

*

— Останешься до утра.

Эмили глотает ртом воздух.

Словно ее заставляют заново воскреснуть.

Кларк сидит перед ней — вечернее платье, пьяные губы с остатками фиолетовой помады, растрепанные волосы, тонкие пальцы и пронзительный взгляд — словно греческая статуя; сжимает сигарету, на которой еще хранится тепло губ Эмили.

Она безбожно.

Бесспорно.

Бесстыдно.

Красива.

И, конечно же, пьяна.

Потому что трезвые не говорят таких слов.

Не спрашивает. Не уточняет. Ставит перед фактом — до утра. До первых лучей солнца, если, конечно, солнце вообще бывает в Лондоне в такое время года; но карман жжется.

Да; только в такое время года и бывает.

Кларк показывает на зеркальный шкаф, Эмили послушно вскакивает с дивана, отодвигает дверцу, играет в «горячо-холодно», пока Лорейн немо курит, общаясь только кивками; выуживает футболку — чистую, пахнущую стиральным порошком, конечно же, черную и широкую.

Чарли.

Таким же образом она находит и полотенце (улыбается: с песочного фона на нее смотрят разноцветные альпаки); а потом бредет в ванную.

Все такое кристальное.

Стерильное.

Ледяное.

В ушах звенят колокола, когда Эмили стаскивает водолазку, прячет носки в карман джинсов, сворачивает одежду в сверток и забирается в футболку — такую гигантскую и длинную, что в нее могли бы влезть с десяток Чарли.

Автоматическая раковина — только руки поднеси, польется вода — производит на Эмили неизгладимое впечатление: ей казалось, что такие бывают только в фильмах, и она ощущает какой-то детский секундный восторг, глядя на плоскую струю, умывая лицо и руки, вытираясь полотенцем; а потом достает шпильки из пучка — два десятка, словно специально заточенные, чтобы царапать кожу головы сильнее.

Когда Эмили выходит из ванной, Кларк никуда не перемещается — сидит в той же позе, разве что сигарета новая; и голову поворачивает, смотря на вспышку света за спиной.

Лампочки позади быстро гаснут, погружая квартиру в полумрак, но Эмили успевает заметить:

— Пианино? Вы играете?

Кларк издает странный звук — сдавленный полувсхлип-полустон, словно этот вопрос ей задают по тысяче раз в день.

— Это моего отца.

— Он играл?

— Он чинил.

— Значит, вы знали своего отца до…

Кларк, заметно напрягаясь, выпрямляет спину:

— Хотите поговорить о моем прошлом?

Эмили испуганно вжимает голову в плечи.

— Нет. Я просто… Если я здесь… То мы могли бы узнать друг друга получше… О, черт. Простите. Это плохая идея, я просто… Я…

Кларк поднимает ладонь, заставляя ее замолкнуть:

— Мне нравится твоя идея.

Ей надо что-то сейчас сделать.

Что-то сказать.

Потому что Кларк с ней согласилась, а это значит…

— Я могу сделать кофе?

Кивок.

— Я мигом.

Она проходит в арку, отделяющую кухню от комнаты, интуитивно водит правой ладонью по стене и радостно щелкает выключателем — правда, свет только внутренний, встроенный в шкафчики, но его вполне хватит на то, чтобы сделать пару чашек без ущерба для этого помещения.

Чертов минимализм!

Эмили приходится открыть с десяток маленьких и больших лаковых белых дверок, чтобы найти капсулы для кофемашины; а потом еще несколько минут тупить над тем, как туда заливается вода; поиски холодильника завершились бы только к утру, если бы не его тихое гудение.

Чашки находятся в шкафу над посудомойкой, молоко все-таки обнаруживается в холодильнике, и Эмили, мысленно повторяя молитву: «Это не сложнее, чем в операционной, это не сложнее, чем в операционной», нажимает на кнопку.

Если она сломает кофемашину Кларк, будет грустно.

Грустно?!

Молоко взбивается само по себе, остается только достать наполненную кружку и залить его туда; и все действительно оказывается не сложнее, чем в операционной.

Взяв в руки пузатые светло-фиолетовые кружки из IKEA, Эмили возвращается обратно, локтем выключая свет.

Кларк, конечно, это не поможет — ей вообще уже ничего не поможет после такого количества выпитого, — но медсестра предпочитает об этом не думать.

Лорейн сидит все в той же позе, разве что от сигарет, по всей видимости, уже успела устать; но кофе пьет жадно, опустошая почти треть чашки за один глоток, и Эмили улыбается:

— У вас волшебная кофемашина. Если бы у меня была такая, я бы возвращалась домой только ради нее.

Даже в темноте видно, как Кларк перекашивает.

— Это кофе, а не человек.

— Я не… Я не знаю, как возвращаться к человеку, — говорит Эмили. — Поэтому я бы возвращалась к вещам. И я опять несу чушь, не слушайте меня.

В груди саднит.

— Отец занимался роялями. — Кларк внезапно переводит тему. — Он и его друг мастерили на заказ только их, но однажды он сам сделал пианино. Эдакий эксперимент — сможет ли собрать из того, что валялось на складе, музыкальную машину. Собрал, как видишь.

Эмили затаивает дыхание, боясь спугнуть момент.

— Мне было семь, когда он утонул; мать я свою не знала. Инструмент так и стоял в нашем доме, пока я его не забрала… И все эти бесконечные молоточки, детали, отвертки тоже.