Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 45

Эмили пытается справиться с чувствами, обвивающими ребра, но только и делает, что смотрит-смотрит-смотрит, и крыша едет параллельно полу каждый раз, когда Кларк поворачивается спиной.

Ей надо выбираться отсюда, потому что самое главное, самое заветное, самое желанное она уже видела, и ни одно чувство в мире не сравнится с…

Кто-то трогает ее за плечо, и Эмили вздрагивает, обрывая связь между мыслями.

— Мисс Джонсон, — елейный голос Мосса пробирает до костей, — вас разве приглашали?

Как он к ней подошел? Давно ли наблюдает? Когда вообще успело все это произойти?..

Ее охватывает паника.

— Я…

— Видимо, нет. — Невролог легонько сжимает пальцы на плече. — Но, вероятно, вы решили, что можете здесь находиться?

— Я не…

Она снова это делает: скукоживается, превращаясь в кофейное зернышко, в семечку, в вишневую косточку; возводит стену вокруг себя, но недостаточно крепкую, чтобы выдержать напор Мосса, и он снова и снова, по кирпичику, болезненно медленно ее разрушает.

— Не окажете любезность прогуляться?

Будто бы у загнанной в ловушку мыши есть выбор.

В своем черном костюме-двойке и расшитой золотой нитью по воротнику рубашке Эндрю Мосс кажется ей хищной птицей, готовой вонзить в нее острые когти; и этот сладкий голос не дает Эмили нормально выдохнуть.

Он словно ведет ее на казнь.

Может быть, ей везет — самую малость, крупинка в сегодняшнем вечере, — но на террасе никого не оказывается, и они остаются одни среди растений, крошечных фонтанов и небольших напольных светильников.

Здесь не курят — значок висит прямо около двери, но Мосс все равно достает портсигар из нагрудного кармана.

Знакомый запах горького ментола бьет в нос.

Совпадение?..

Она нервничает: переминается с ноги на ногу, оттягивает рукава водолазки, прячет лицо в волосах и чувствует, как гулко бьется сердце, отдаваясь глубоко в голове.

Эндрю облокачивается на невысокую оградку, затягивается и сразу же выдыхает дым в воздух.

— Я уйду, — вырывается у Эмили. — Прямо сейчас, только…

— Не стоит. — Невролог качает головой. — Пока еще слишком рано для вашего ухода. Всему свое время, как любил повторять профессор Рэй.

Он ее сейчас сожрет. Прямо сейчас. Еще минута — и растерзает на мелкие клочки, а потом сожрет, не подавившись.

Такие, как он, питаются падалью.

— Знаете, в университете меня учили находить объяснение всему: проблемам, вопросам, диагнозам. Поведению, в конце концов. Это мой основной профиль — объяснять. Не так, как делает психиатр, нет, отнюдь, совсем иначе. Меня учили никогда не разглядывать поверхность, понимаете, Э-ми-ли?

Он так говорит ее имя, так произносит это «Э-ми-ли», по слогам, по буквам, что у нее в горле образовывается комок, мешающий говорить, и она только кивает.

— Но вот что интересно, мисс Джонсон. Слабость, которую питает к вам доктор Кларк, необъяснима ничем.

Ее перекручивает.

Перелопачивает.

Перемалывает.

Слабость?

Доктор Кларк испытывает к ней слабость?

— Я не понимаю, о чем вы…

Губы ее не слушаются. Голос дрожит. Все обрывается, идет не так. Все катится к чертям.

— Сначала я думал, что ей вас жалко. — Эндрю внимательно смотрит на Эмили, и у той подкашиваются колени. — Потом — что она пытается вам помочь. Но после того, как вы стали так тесно общаться, я начинаю думать, что наша Лори переключилась на… другую сторону.

Другую сторону?..

— Я не…

— Я объясню. — Мосс делает шаг ей навстречу. — На данный момент, Э-ми-ли, вы мешающий фактор. Побочный эффект. Раздражающий импульс. Бесполезный и ненужный. Вы выполняете базовые функции не потому, что это ваша работа. Просто ни на что другое вы не способны. Вы просто не можете быть значимы ни на работе, ни для человека. И эта увлеченность — зараза, что поселилась в ней. Возможно, вы просто напоминаете ей Чарли в детстве.

Он не говорит ничего нового. Не открывает Америку. Не снимает с нее розовые очки. Но почему тогда она чувствует это — обреченное отчаяние быть нужной хоть кому-то? Почему она продрогла напрочь, почему чувствует, как осколки прорезают кожу изнутри?

— Вы, мисс Джонсон, делаете то, что делать не нужно: вы лезете не к тому человеку. И человек этот с вами просто потому, что ему вас жалко. Вам некуда идти, в отличие от нее. Вас никто не ждет. У вас ничего нет. Вы ведь себя видели. До сих пор надеетесь, что если будете скакать вокруг нее, ловя каждый звук, то она обратит на вас внимание?..

У нее внутри все закипает так, что в легких образуется торнадо. Шторм, готовый проломить ребра в любой момент.

И в сердце что-то откликается болью, что-то шевелится, предательски поддакивая словами Мосса: да, ты видела себя, Э-ми-ли?..

— Я даже не могу вас уволить, — продолжает Мосс. — Она расстроится. Будет ходить за вами. Или за мной, что еще хуже; будет просить оставить вас, потому что, кроме работы, у вас ничего нет. Потому что она всегда была у меня такой.

— У вас? — Эмили непонимающе качает головой.

— О, она вам не сказала?.. — Мосс наигранно и громко смеется. — Мы когда-то тесно общались. Даже слишком. — Он усмехается. — Впрочем, это уже не имеет значения. Я вот что хочу донести до вас, Э-ми-ли: оставьте это. Оставьте ее в покое. Вы ей не нужны. У нее уже есть одна обуза, второй быть не должно. Подумайте, может, вам все-таки сменить…

Дальше она не слушает.

Внутри что-то лопается. Взрывается. Распадается на тысячу киловольт, ватт и люменов.

Перегоревшая лампочка.

Лишний человек.

— Хватит. Замолчите. Пожалуйста!

— Я лишь просто хотел вам сказать, — он приближает свое лицо к ее и выдыхает, выплевывает слова вперемешку с дымом ей прямо в губы: — Лорейн никогда не обратит внимание на такую неудачницу, как вы.

— Оставьте меня в покое!..

Она вырывается, разворачивается и выбегает, рывком распахивая дверь; врезаясь в людей, опрокидывая на себя какой-то поднос; и, с силой впечатав кого-то в стену, застывает, как парализованная; прирастает пятками к полу, сливается с бетонными массивами, стоя на лестнице — той самой, ведущей к первому этажу.

Оглушенная Кларк — пьяная до чертиков, даже догадываться не нужно — на автомате потирает ушибленное плечо.

Эмили ловит ее недоуменный взгляд и сразу же опускает глаза в пол.

Испуганная медсестра обнимает себя руками и всхлипывает едва слышно, но не плачет — нет, просто окончательно прячет лицо в каштановых кудрях, рассыпанных по плечам.

И водолазка пахнет спиртом.

— Поехали, — говорит Лорейн голосом, не терпящим возражений, а ей только это и нужно — уехать отсюда, убраться куда подальше, и перед глазами мелькает светлая кожа в черном обрамлении.

В такси она впивается пальцами в ладони Кларк и молчит, чувствуя, как к горлу подкатывает все тот же комок, что подкатывал тогда на террасе, и легкие — ее чертовы легкие, прокуренные, пропаренные, продымленные ядовитым ментолом, рвутся на лоскуты.

Ей так хочется быть сильной.

Но она не может.

*

У Лорейн голова идет кругом: пьяна до безумия, до гула самолетов в висках; а дома так холодно и остро, словно она живет в ледяном замке, а не на Квин Энн Стрит.

Как можно было столько выпить?

И как много она выпила вообще?

Вероятно, много, потому что после шампанского шел хороший, крепкий виски, быстро сменившийся сладким ликером, сливочный привкус которого до сих пор остался во рту.

И пока ее с головой накрывало волной дешевого лицемерия, крепкого алкоголя и вымученно-искусственных улыбок (как будто в этом мире есть вещи сильнее наркотиков, да кого она обманывает?), в зале появилась Джонсон.

В своей отвратительно болотной водолазке, от которой сразу же тянет вывернуться наизнанку.

Кого ты обманываешь, несколько лет назад ты ходила в такой же.

Тянет курить.

Она за этот вечер вообще только два состояния помнит: надо выпить и хочется курить.