Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 50

Как он там сказал?

Побочный эффект.

— Они меня ненавидят, — отчаянно шепчет Эмили просто потому, что ей нужно это сказать.

Выплеснуть.

Опереться на чье-то плечо.

Потому что она не знает, что делать дальше, и с каждой секундой идет ко дну все больше и больше.

— Кто? — Хирург снимает горячий чайник с подставки. — Кто вас ненавидит?

— Доктор Кларк. Доктор Мосс. Даже Мелисса.

Райли всплескивает руками.

— Помилуй боже. Вы думаете, они сидят у себя в кабинетах, вынашивая план мести некой Эмили Джонсон? Клуб ненавистников операционистки из неврологии? Да с чего бы им вообще вас ненавидеть?

— Я не знаю почему. Я просто работаю…

— Давайте начистоту, Эмили. Вы не работаете. — Гилмор присаживается на стул. — Вы ноете.

Эмили застегивает халат на среднюю пуговицу и непонимающе смотрит на хирурга:

— Простите?..

— Вы не работаете, — повторяет Райли, размешивая сахар.

— Но…

— Никаких «но» тут быть не может. — Он прихлебывает кофе. — Вы ни черта не делаете, или делаете, но так незаметно, что вас саму никто не замечает. Мало стоять в оперблоке и подавать инструменты. Мало один раз попасть в почки, ляпнув диагноз наудачу. Не задумывались, почему в случае с теми тремя пациентами вы оказались первой, кто высказал более-менее логичное предположение? Потому что пока остальные думали, вы, Эмили, сказали первое, что пришло в голову. Слава богу, что попали в цель. Потому что реши вы, что будет здорово посмотреть ему левую коленку, Лорейн бы отправила их всех на рентгены. А это, между прочим, время и деньги, которых у нас не так много.

— Я просто подумала…

— Нет, Джонсон. Вы не думали. Не лгите хотя бы другим; себя можете тешить сколько угодно.

Гилмор, некогда казавшийся ей веселым и беззаботным, за одно мгновение оказывается ходячей школой цинизма. От мягкости в его взгляде и задорном голосе не остается и следа; теперь хирург становится таким же, как и остальные, — скалой непонимания; и никакие факторы не убедят Эмили в обратном.

Еще один человек, пытающийся сказать, какое она ничтожество; да только поздно — она уже и так это знает.

Идеально, Джонсон; мы нашли твое место в жизненной цепи.

Но что-то шевелится внутри нее, покусывая изнутри, наполняя рот горечью; а что, если Райли прав и она действительно не работает?

— Я делаю что-то не так?

— Отличный вопрос! И ведь вы только чуть-чуть опоздали с ним: всего-то на пару недель; но главное — осознание проблемы. Задумайтесь, Джонсон, над собственными словами: пару минут назад вы утверждали, что вас все ненавидят. Чтобы внушить себе такую мысль — а вы именно внушили себе это — нужны веские основания. Итак…

Ей хочется сбежать.

Залезть на стенку, просочиться в вентиляционную шахту и остаться там до тех пор, пока жалость к себе не сожрет все ее органы.

Ну, кроме сердца.

Потому что сердце осталось у…

— Сядьте. — Гилмор показывает на соседний стул. — Вы действительно делаете что-то не так, Джонсон. Подумайте что.

— Я работаю, — каким-то глупым, детским голосом говорит Эмили, и становится тошно от самой себя.

— Окей. — Райли делает еще пару глотков. — Давайте я расскажу вам о вашей работе: вы приходите, пьете кофе, затем убегаете в оперблок, где нажимаете на десять кнопок в определенной последовательности, сверяете инструменты по тетрадке — о, простите, без нее, хорошо — стерилизуете их, если нет свободных санитаров. Верно? А потом выполняете определенную последовательность действий, даже не задумываясь над ней: подать, принести, убрать. Вы даже не знаете, почему трепанацию всегда делаю я, а не доктор Кларк, хотя, казалось бы, она должна делать все одна. Вы даже размеры сверл выучили только после того, как пришли к нам; видимо, во всем остальном вы полагаетесь на Сару? Сара без проблем может занять мое место, к слову. Затем вы уходите на перерыв, во время которого вам нужно поставить с десяток подписей и — о боже мой! — заполнить несколько карт. Все. На этом ваша работа, Джонсон, заканчивается. И после всего этого вы ждете, что доктор Кларк придет и погладит вас по головке? Да знаете ли вы, Эмили, что у доктора Хармона шесть интернов, ставка в учебном корпусе и собственная ординатура? А наш Дилан проводит в день больше трех десятков наркозов, и это без его добровольной подработки в педиатрии! У Сары есть грант в онкохирургии, который она написала еще в университете, и сейчас она с доктором Хиллом вовсю работает над реализацией своего проекта. Про Кларк рассказывать не нужно, но напомню, что сейчас она тащит на себе все бумаги по неврологии, потому что Мосса дергают каждый раз, когда что-то идет не так. А оно постоянно идет, Джонсон. Это больница, а не курорт. А что делаете вы?.. И не говорите мне про образование, — сразу же пресекает болезненную тему Гилмор. — Учебный блок работает каждый день, а доктор Хармон может отправить вас на любые курсы, которые вы сами пожелаете. Разве через два месяца вам не предстоит экзамен на повышение? Возьмите курс лечебного дела, после выберете свое направление. Года через три сможете быть как Джеймс, через пять — как доктор Нил, если захотите в хирургию, конечно. У вас отличная база для практики, я уверен, что даже эти сроки можно сократить. Но вы ничего не делаете, Джонсон. Вы ноете.

Эмили закрывает лицо руками в тщетных попытках скрыть пунцовые щеки, чувствуя, как кто-то в один момент распахнул мышеловку и в ее уголке, наполненном жалостью к себе, появился чужак.

Райли Гилмор прав.

Она действительно ни черта не делает.

— Вы правы, — высказывает она вслух свои мысли. — Я ничего не делаю.

— Вот и славно. — Хирург потирает руки и поправляет халат на широких плечах. — Хотя бы чего-то я от вас добился. Пойдемте работать, Джонсон.

*

Она запоминает: интубацию ложкой; вентиляцию пациента вручную из-за внезапно вырубившегося электричества (аккумуляторы в аппаратах ИВЛ? давно не работают!); пойманный на операционном столе анафилактический шок и бронхоспазм одновременно; реанимацию (часто — успешную, иногда — наполовину); установку кардиостимулятора за несколько минут; полуторачасовые поиски подключичной вены; вызов в приемное отделение всей бригады — больная двадцати лет с установленными пломбами от стоматолога, температурой тридцать девять и болью в верхней челюсти; запоминает вопль Кларк — на хера вам хирурги, идите к челюстно-лицевому; бесконечный кофе Гилмора; шуточки Кемпа, иногда неудачные, но в основном смешные; заляпанный кровью халат Сары; отборный мат Хармона при виде десятисантиметровой кисты и отказа от госпитализации; собственные гудящие ноги; стремительно стерилизующиеся операционные; постоянно меняющиеся инструменты; бесконечные папки, бумаги, брошюрки, стикеры, закладки, файлы.

В памяти отпечатывается рассвет: четыре тридцать на часах, солнечное зарево и Кларк, выбегающая покурить, стоящая чуть поодаль от входа в приемные, словно с головы до ног облитая алой краской. На улице так холодно, что дыхание изо рта превращается в пар, а она долго-долго стоит, прислонившись лопатками к стенке, в своем темно-синем хирургическом костюме, и на обнаженных руках турмалином поблескивает серебряная цепочка браслета.

Черный квадрат iPod лежит в кармане, в ухе один наушник, чтобы, если что, сразу же откликнуться на вызов, и горький дым сигарет окутывает все вокруг в плотную вуаль.

Эмили ей любуется.

Кларк словно помещают в другую среду, меняют фон, на котором она кажется еще более хрупкой, но спина остается прямой, губы — сжатыми в напряжении, и только ноги — натруженные, гудящие от постоянной беготни, — непривычно расслаблены, чуть подогнуты в коленях.

Восходящее солнце льет на нее оттенки оранжевого, окрашивая волосы в золотой; Кларк делает глубокий вдох — ключицы выделяются в вырезе костюма — и подставляет лицо первым лучам.

Все вокруг наполнено кристаллами чистого воздуха, и звук превращается в атомы.

Кажется, легкие вот-вот разорвутся, пытаясь поглотить золотисто-алый силуэт Кларк, впитать его в себя — момент полного покоя, абсолютного равновесия и тишины между ними двумя — легкой и невесомой, словно перья.