По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 2

— Бен, ***! Где, ***, этот Гиппократ? — окликал его кто-то, пока он наспех лепил на потное плечо пирата пластырь из походной аптечки. Все-таки какие-то медикаменты и аппаратуру этим выродкам поставляли. Логично: отлаженная система, поток торговли. Великая и ужасная глобализация. Но громкие слова здесь смысла не имели. Верные законы, моральные принципы, любая вера. Может, здесь вообще ничего не имело смысла. Джунгли стучали листьями пальм, скалились зубами хищников, океан плескался о скалы, донося протяжный гул издалека. И волны не просили смысла. Все текло без смысла.

Снова его кто-то окликал грубым голосом и снова с ругательствами.

Редкий день проходил без работы. Перестрелки велись часто, такого понятия, как перемирие, уже лет десять не знали, вернее, за все не очень долгое время своего пребывания на острове Бен никогда не видел прекращения этой войны с древним племенем ракьят. И главное, хирург встал не на ту сторону, но считал, что ему еще повезло в какой-то мере. Чуть ли не каждый день происходили перестрелки возле аванпостов, но племени мало чего удавалось добиться. И оставалось только наблюдать за их медленной агонией. По крайней мере, они не сдавались.

«Вообще-то полное мое имя Бенджамин. Бенджамин Йоффе. Но главарь, когда узнал, что я хирург, прозвал меня Гиппократ, или просто Гип. Гип или Бен — вот и все, что осталось от меня на этом проклятом куске суши. О том, что такое главарь, Ваас, вспоминать лишний раз не хочется, пока его здесь нет…»

Вокруг качались пальмы, и «проклятый кусок суши» казался раем посреди океана. Видимо поэтому группе молодых археологов и паре неудачливых этнографов показалось прекрасной затеей собрать материал именно на архипелаге Рук. Они еще удивлялись, почему остров последние двадцать лет никто не исследовал. Бенджамина мало волновали особенности культуры древнего племени. Он просто дал клятву Гиппократа и, раз уж предложили работу, решил не отказываться, надеясь, что непосредственной работы окажется мало. Ошибся. Они все ошиблись. Что случалось с людьми после продажи, знать не хотелось. Он-то считал себя смелым, а когда джунгли вдруг ожили и из них, как саранча, налетели пираты, у Бена в глазах потемнело. Скрутили его быстро, даже бить не пришлось. А вот бывшего пехотинца — который отправился в качестве охраны экспедиции — и капитана корабля практически сразу застрелили, так как они пытались оказать сопротивление.

Бен не успел тогда оценить, он просто потерял сознание. И пугал не факт убийства, скорее собственное отношение к произошедшему — он нагло радовался тому, что сам остался жив, хоть и пытался мучить себя угрызениями совести.

— Еще думаешь о своем благородстве? Ты дешевая ***, продажная ***! Не хочешь быть чьей-то шл*хой? Не хочешь продавать тело — продавай душу! Так всегда, брат, ты просто не замечал, ты ни*** не замечал там, у себя, — посмеивался Ваас чуть позже роковых событий, выпуская из клетки уже обессилевшего от голода и жажды Бенджамина. Уже совсем не того Бенджамина, который шел на остров, аккуратно ведя дневник, надеясь опубликовать его потом в своем блоге. Выпускал уже некого Гипа или Бена, готового сотрудничать, несмотря на то, что его товарищей бесчеловечно растащили по найденным покупателям. Кого-то продали даже на органы… Глобализация. Развитие медицины.

Гиппократ. Клятва.

Бен решил, что если от него ничего не осталось, то хотя бы эту последнюю клятву он не предаст, тем более и не заставляли. Но что-то он неумолимо нарушал. Мораль, этика? Солидарность с друзьями? Вроде нет, а вроде и да. Но прежний Бенджамин умер в тот вечер.

Главарь выпускал из клетки, вился вокруг, точно темный дух пустынь — искуситель Ариман — скалил крепкие белые зубы, раскачиваясь из стороны в сторону, отчего казалось, будто он нигде и повсюду.

Бенджамина вскоре услали на дальний аванпост, где он и пересиживал атаку ракьят. Потом отправили дальше с отрядом пиратов, не особенно следя за ним, будто зная, что не сбежит. Так его возили по всему острову, но он долго не мог взять в толк, как там все устроено. Уяснил только, что Ваас главный, но над ним есть еще босс по имени Хойт, который базировался на южном острове чуть ли не с армией профессиональных наемников. Вроде как с Хойта все и началось. Но эти подробности не волновали. Не волновала и судьба тех, из кого он удалял пули. Ничего не волновало. Вскоре и своя судьба стала казаться чем-то отдельным от него. Обращались нормально, нередкие тумаки он как-то терпел, зато кормили прилично: дичи всякой водилось много. Оказалось, духовные потребности не так уж важны. А сознание греха… Он вроде и не грешил, хоть понимал, что вокруг него не то что грешники — нелюди. И еще этот Ариман, то есть Ваас.

«За несколько стремительно пролетевших месяцев я получил столько практических навыков, что хватило бы на две докторские. А меня уже, наверное, вычеркнули, как умершего, из всех списков. Меня вычеркнули из жизни, как и весь этот остров. Хотя я не ошибся в свое время, что выбрал хирургию, а не фармацевтику. Признаться, последняя здесь ценится, несколько ее специфических отраслей — на острове изготавливают наркотики, выращивают и сбывают коноплю. И изучают заодно, что еще из нее можно получить, какую-нибудь новую адскую смесь. Этим заставляют заниматься одного свихнутого химика с западной части острова. Я в этом отношении остаюсь хоть немного более честен с самим собой: я давал клятву, значит, не важно, к какому лагерю принадлежал человек, я обязан помогать в случае ранения. Хотя, признаться, никогда не думал, что есть такие люди, которых и за людей-то трудно считать».

Так он планировал начать новую страницу дневника, но не начинал: времени не было, необходимости тоже. К компьютерам его не пускали, экспедицию их по-прежнему не могли найти, так как не послали сигнал бедствия. Иными словами, ни единого шанса выбраться. И Бен почти смирился. Клятва так клятва, раны так раны. Вроде и с собой честен, если бы оставались хоть какие-то понятия о чести и справедливости. Он коротал время своей жизни, точно ожидал чего-то, только изредка осознавая, что и ждать-то нечего. И почти смирился. Ничего не менялось, изо дня в день повторение бессмысленных действий с ложной надеждой на изменение.

Вскоре он осознал, что стал совершенно беспощадным. Нет, он не потрошил людей саперной лопаткой, не гонялся за пленниками с ухмылкой маньяка, чем любили забавляться пираты. Но он никого не жалел, разучился, забыл это ощущение. Резал, вытаскивал пули, зашивал раны, отрубал конечности, если это требовалось, но в душе не испытывал никакого сострадания к поганым пациентам, словно не видел их. И не видел никого, в том числе себя самого, точно ослепла его душа.

Есть спирт для дезинфекции — хорошо. Нет? Помрет какой-нибудь бандит от сепсиса? Тоже хорошо. Главное, что своя шкура без заплаток.

Есть обезболивающее? Хорошо! Нет? Да и потерпит, даже если от болевого шока скончается, еще бы просить для какого-то быдла. Главное, самому не взвыть от боли побоев.

И Бен тихо ненавидел себя. Ненавидела его память, тот Бен, который называл себя Бенджамином. Жизнь длилась, время застыло, увязло. Прошел год. Может, два. Может, пять лет. Нет, наверное, не больше года. Но когда один день похож на другой, когда нет смены времен года, когда нет изменения рода деятельности, сложно отличать, сколько времени прокатилось по стрелкам часов, да и запоминать это время нет смысла. Достаточно молодая оболочка радовалась не умирать — печать человеческой трусости пред неизведанным. Вот и все. Все, как сказал Ваас. Ум-разум никого не спасал. Клеткой стала сама свобода, где оставалось лишь цинично мелко радоваться за каждый ухваченный кусок, постепенно сливаясь с безликой толпой пиратов.

Сочувствия в нем не осталось, как и многих ощущений, что делают человека человеком.

«А потом я узнал о Салли…»

Впрочем, на тот момент мало что изменилось: те же пираты, тот же дальний лагерь-аванпост в восточной части острова у лагуны, тот же Ваас. Но все же…