Дети, которые хотят умереть (СИ) - Гаd Григорий - Страница 45

Пластиковая сидушка скрипнула под Чушкиным. В окне поверх черного неба отражалась худая женщина в строгом костюме на экране компьютера. Светлана Говкина, в юности — двухкратная Олимпийская чемпионка-конькобежка, ныне — референт Контрольного управления Президента.

— Поверьте, — сказала Говкина, — вы пожалеете. Я устрою.

— Чем же я вас огорчил? — спросил Баюнов.

На другом конце IP-канала Говкина хлопнула ладонью по столу, ее изображение задрожало.

— Теперь играете дурака? — крикнула референт. — Я доверила вылечить его, а не угробить!

Жевательные мышцы на массивной челюсти директора скрутились бурыми червями.

— Тогда вы неверно понимаете, чем мы здесь занимаемся, — медленно сказал Баюнов. — Мы не лечим людей, мы их создаем.

Вранье. На самом деле, мы только их гробим.

— Цель нашей работы — привить пациентам социально-значимые восточные ценности: искренность, долг, благодарность.

Разве что в параллельной вселенной.

— Наши воспитательные методики подражают системе обязанностей и общественного долга Японии — страны с самым меньшим количеством убийств. Посредством духовных практик даосизма мы учим пациентов преодолевать свои желания, вместе с канонами конфуцианства прививаем им верность обществу, а через заповеди буддизма убеждаем их в греховности человекоубийства.

Это не было бы враньем только в мире, где министерством правды называют орган, который беспрерывно фальсифицирует статистику и исторические факты.

— Когда пациент прибывает к нам, первые четыре года персонал контролирует его во всем. Жизнь пациента до пятого класса полностью безопасна.

Щепотка правды.

— Так было и с вашим сыном, Светлана.

Ого. Открылся конкурс на звание «самой высокопоставленной матери чудовища».

Лицо Говкиной вытянулось, нижняя губа оттопырилась, обнажив тонкие зубы с просевшими деснами.

А вот наши пациенты не болеют пародонтозом — похвастался бы Сошин.

— Вы — дьявол! — прошипела референт. — Место ваше в тюрьме, и я отправлю вас туда намного раньше, чем через четыре года.

В черном стекле окна губы Говкиной растянулись в кислотном оскале Ехидны, уродливой матери Цербера, Химеры, Сфинкса и других монстров.

— Все мерзости, что вы скрываете в стенах вашего склепа, откроются на публичном суде, — сказала Говкина.

Вряд ли. Все, что происходит на территории школы, строго засекречено правительством.

— Моя школа ничего не скрывает от общественности, — сказал Баюнов.

Черпак вранья.

— С пятого года пациентам дается некоторая свобода действий внутри стен школы, — сказал Баюнов, — так мы должны убедиться, что пациенты знают свое должное место и прониклись ценностями, которым их учили.

Суп с враками почти готов.

Говкина сказала:

— Он умер на одиннадцатом году жизни! Кто его убил?

— Такой же пациент.

— Вы допустили это!

— Мы не видели смысла его спасать. Ваш сын еще не стал человеком.

Никогда не стал бы.

Глаза Говкиной сузились. Референт президента сказала:

— Прежде чем я вырублю связь и займусь тем, чтобы низвергнуть вас в ад, скажите мне последнюю вещь.

— Не сосчитать, — сказал директор. — Выпускаются всего около полтора процента от числа поступивших.

Говкина пошатнулась на стуле. Директор подумал и уточнил:

— Меньше процента. Десяток голов из тысячи.

Говкина молчала. Уголки ее губ опустились почти до горизонтальной линии подбородка.

— Этот один процент обычно подписывает контракт с армией, — сказал Баюнов.

Всегда, выпускников всегда отправляют в горячие точки. Где они пропадают в пучинах войн. Пушечное мясо. Хворост для розжига боевого огня. Прах, бесследно развеянный по ветру.

Говкина потянула руку вперед — видимо прервать звонок.

— Хотите увидеть, как умер ваш сын? — вдруг сказал Баюнов.

Рука Говкиной замерла, потом убралась под стол. Одно тихое слово вылетело из динамиков:

— Показывайте.

Директор нажал всего две клавиши на клавиатуре. Файл с записью лежал наготове.

Чушкин подался ближе к окну. На черном зеркале нарисовалась темная комната с витками труб и ржавыми потеками на стенах. На одном стуле сидели двое: ученик повзрослей залез на колени младшему. Кто именно — в отражении не разглядеть. Старший ученик навалился всем телом на маленького мальчика и душил его. Чушкин просто смотрел в окно, и у него в голове начала всплывать задача № 13 из старого задачника:

«Ваш несовершеннолетний сын достает из рюкзака ружье…»

В это время ученик, который душил, кричал в объектив камеры что-то про учителей, которым нравится куда-то смотреть.

«…Вопрос: Убьете вы вашего сына?

Говкина закрыла лицо руками.

— Боже мой, — сказала антимать века, затем ее словно прорвало, она закричала:

Нет!

Господи!

Нет!

О боже!

Бедный ребенок!

Прости!

Я не виновата!

Сынок!

Я не хотела этого!

Дорогой!

Интересно, как доктор Сошин лечит приступы истерии у пациентов. Дает валерьянку? Поит метаквалоном? Колет морфий? Шоколадная подачка — заесть тревогу?

В черном окне зареванная Ехидна лупила кулаками по столу и орала:

— Ты, кусок дерьма, ты убил его! Загубил мое дитя! Я посажу тебя на электрический стул! Изжарю до треска костей нахрен! Или твою жирную тушу расстреляют! По меньшей мере жди укол смерти! Как-нибудь ты сдохнешь, сволочь!

Директор сказал:

— Светлана, не хотите посмотреть, как референт президента говорит «дерьмо» и «нахрен»?

Говкина плюнула в камеру и потянулась, чтобы выключить связь.

— А как она называет «бедным ребенком» существо с положительным тестом Кассандры? — сказал Баюнов. — Я записал весь разговор. Всю вашу женскую истерию.

Ладонь Говкиной упала на стол.

— И что? — сказала она, бегая взглядом. — Это будет только доказательством, как вы доводите до смерти…

— Тех, кого фактически вычеркнули из вида «человек», — прервал Баюнов. — Бывали на скотобойне? Разница небольшая. Зато вы, Светлана, угрожали настоящему человеку. Мне. Это значит, что вас проверят на тест Кассандры повторно.

— Да пошел ты, — сказала Говкина, — я не попаду в твою живодерню. Я не больная.

— Конечно, нет, здоровы, — сказал Баюнов, — но ваш сын был патологичным гомицидоманом, а вы любите его, вы плачете по нему, страшно подумать, вы могли бы использовать свою власть и тайком выпустить таких, как он, на волю. К беззащитным людям. К настоящим людям. Из ненормального сострадания вы способны устроить побег сотен пациентов. Составить свой список Шиндлера. Вы опасны для страны не меньше существа, которого породили.

Говкина прошипела:

— Говнюк, ты показал видео, зная, что я сорвусь.

— Я тратил на вас время не чтобы выслушивать оскорбления, — сказал директор. — Сейчас глава Администрации Президента получит полтора гигабайта вашего трогательного плача по сыночку Гренделю. И бурных угроз мне, заслуженному специалисту. Завтра попрощаетесь с карьерой в правительстве. Можете начинать чистить свои олимпийские медали для ломбарда. Всё. Теперь я обрываю звонок.

— Стой… те. Говорите, ради чего это?

— А вы готовы слушать? — спросил Баюнов, — или еще думаете, как прижать меня? Какой год сейчас, по-вашему? В курсе хоть, что все современное материальное право основывается на принципе гуманизма? Я только ответственный работник. Все это началось еще целых пятьдесят лет назад, когда Верховный суд в Великобритании приказал убить Мэри, чтобы спасти Джоди.

Рука Ехидны медленно поползла по столу. Ее голова была повернута в прямо противоположную сторону, сидеть так со скрученной шеей явно было неудобно, так что она выдавала себя с потрохами.

— Не стесняйтесь. Хотите также включить запись нашей беседы? Пожалуйста, — сказал директор. Говкина вздрогнула и убрала руку под стол.

— Мэри и Джоди, не слышали? — говорил директор. — Две близняшки, которые срослись в области таза. Мэри — отсталый субъект с неразвитым мозгом и слабым телом, которое высасывало жизненные соки из органов сестры, и Джоди — нормальный живой ребенок. Соединенные вместе, девочки умирали, сердце Джоди не выдерживало снабжать кровью обеих. Но разделить их — значило убить Мэри. И суд убил Мэри. Тот самый публичный суд, которым вы меня стращали. Хотя ее родители были против.