Цена на материнство (СИ) - Грант Эмилия - Страница 1

Игорь

– Отойди от нее! Немедленно!

– Это ты мне? – я медленно повернул голову и оглядел худощавого ботана с тонкой длинной шеей, похожей на ножку поганки.

– Убери свои грязные руки!

– Кто это у нас наелся таблеток для храбости, а, очкарито? – я расхохотался. – Шел бы ты! У нас с Алиной свои дела.

– Игорь, пожалуйста… – мое имя, произнесенное ее хрипловатым от волнения голосом… М-м-м… До мурашек…

Я провел рукой по ее щеке, нежно погладил острую скулу большим пальцем, заправил прядь за изящное ушко. Моя Алина. Моя снегурочка. Кажется, тронешь ее – и растает. Такая хрупкая, воздушная… Неземная. Девочка-эльф. Балетная осанка, длинная шея, узкие плечики… Она должна принадлежать только мне – и знает об этом. Ее сердечко трепещется, бьется учащенно, губки маняще приоткрылись, дыхание прерывистое. И в глубине хрустальных голубых глаз уже плавится лед, уже разгорается, тлеет желание. Я ждал этого три года. Выпускной, нам обоим восемнадцать. Внизу – дискотека, пьяные дебилы-одноклассники. А мы вдвоем, в пустом кабинете физики. И больше никто, ни одна училка не посмеет сказать нам что-то поперек… Я подготовился. Свечи, одеяло, шампанское, украденное у завуча. Презервативы. Сегодня она будет моей. Моя Алина…

И нет, надо было притащиться этому смешному очкарику.

– Отпусти ее, она же просит! – не унимался Витя.

– Шел бы ты лучше… – с тихой угрозой сказал я. – Прямо сейчас. А то новые очки, поди, дорогие, а старые ты долго будешь доставать из задницы!

– Игорь, не надо… – умоляющий шепот застыл на ее губах.

Она просила не о том, чтобы я оставил ее в покое. Защищала этого ушлепка, эту ошибку природы. Но зря она боялась. Я бы не стал марать руки. В любой другой день – да, но не сегодня. Пусть только свалит уже в туман.

– Вить, уходи, – теперь Алина обращалась к нему. – Не доставай его…

– Я тебя тут не оставлю! – Витя выпятил грудь, даже не догадываясь, как комично бликуют стекла его очков. Рыцарь недоделанный! Насмотрелся плохих фильмов?

– Ты здесь лишний, – я крепче прижался к Алине. – Сдрисни. Я сегодня добрый, уйдешь сейчас – даже бить не буду…

– Ты урод, ясно?! – видимо, Витю целый скелет ну никак не устраивал. Или он решил за мой счет заработать отмазку от армии? – Ты не имеешь право так с ней…

Ты ее недостоин! Иди вон, трахайся с такими же проститутками, как твоя мать!

– Гар, нет, он сам не понимает… – зашептала Алина, вцепилась в мои плечи, но было поздно. Я резко оторвался от нее и двинулся на Витька. Прости, любимая, ему уже ничто не поможет.

– Что ты сказал? – процедил я, сжав челюсти.

– Что слышал! – очкастое недоразумение задрало подбородок. – Это все знают! Врет всем, что твой отец – Ещенко, а сама просто не может вспомнить, дальнобойщик или крановщик!

– Ты бы заткнулся сейчас, – я подошел к нему вплотную, навис над дрожащим дрыщом, но он продолжал нарываться.

– Она всем дает, даже когда трезвая! Спроси физрука, трудовика, ОБЖшника… Да полгорода через нее уже родня! Теть Маринь, ноги раздвинь… У тебя половина ее венерических врожденные!

Это было последнее, что он сказал. А я ведь предупреждал! С разворота двинул в челюсть, очки хрустнули, съехали на бок.

– Гар, пусти его! – истошный вопль в спину. – Не надо!

– Не смей. Говорить. О моей. Матери, – выплевывал слова в такт ударам.

Ритмично, как танце, отвешивал по ребрам, рукам, шее, уху… С глухим стуком упал на пол его зуб, Витек молчал. Закрывался руками, жмурился, даже отбиться не пытался. Чмо, а не парень. И с чего он вообще взял, что у него есть какие-то права на Алину? Мою Алину!

Она ведь любит меня. И ей плевать на условности, на мою мать, на все. Я знаю, она ни за что не променяет меня на такого чмыря, как Витек. Моя снегурочка.

– Остановись, Гар!

– Верещагин, отойди, – прогремело генеральское контральто завуча, но у меня уже шумела кровь в ушах, перед глазами стелился туман.

Как во сне до меня доносились чужие крики, учительские аханья, слово «милиция».

Но отчего-то громче остальных звуков был плач Алины. Почти беззвучный, он врезался в мозг пожарной сиреной, и руки опустились. Я сел на пол, как пьяный, как контуженный. Ничего не видя перед собой. Витя валялся рядом без сознания, лицо Алины белело в полумраке. В интимном полумраке, который я готовил совсем для другого… А теперь она смотрела на меня, как на монстра, прижав дрожащие пальчики к губам…

– Снегурочка моя, прости… – то ли прошептал, то ли выдохнул я.

Но она только коротко мотнула головой, глаза влажно блеснули от слез.

– Девочка моя…

И реальность вдруг обрушилась на меня снова, со всеми запахами, звуками, цветами. Ментоловые сигареты завуча, перегар трудовика, удушливый одеколон географички… Кто-то включил свет, вокруг меня собралась толпа: в первых рядах учителя, за ними мои любопытные одноклассники… Бесплатный цирк.

– Ты меня доконал со своими выходками, Верещагин!

– Пусть только очнется – и пишет заявление! Хватит, восемнадцать уже.

– Да тюрьма по нему плачет!

– Светлана Пална, вы матери позвонили?

– Да-да, Верочка, выехали…

– А я давно говорила: в специнтернат его!..

– Олег Петрович, спуститесь, встретьте скорую…

Скорая… Да какая ему скорая? Так, пара оплеух. Встанет, очухается. Да я и по голове особо не бил! Размял бока. Меня и сильнее за школой метелили год назад, и хоть бы в медпункт кто отвел! Витенька, медалист, чтоб его…

– Ну что ты смотришь волком, Верещагин? – завучиха прожигает меня презрением.

– Я тебе давно говорила: и в ПТУ…

– Да что вы с ним разговариваете, Наталья Владимировна, – цедит яд русичка. – Он же натуральный люмпен. Маргинал. Еще и наркоман, наверняка…

А я сижу на полу кучей дерьма, как преступник, которого кинули в яму. Сквозняк, холодный запах лекарств…

– Кому плохо? – врачиха метр с кепкой врезается в учительскую толпу ледоколом.

Суетится вокруг Витька, пульс, давление, фонарик.

Алина, не выдержав напряжения, громко всхлипывает и кидается вон из класса, отчаянно стучат ее каблучки…

– Подожди! – вырывается из моей груди полукрик, полухрип. – Алина, пожалуйста!..

И я бы догнал ее в два шага, но чьи-то руки клещами сжимаются на моих плечах.

– А ну, стоять! Куда собрался! Милиция уже едет! – и снова перегар трудовика.

– АЛИНА! – я кричу так громко, что у самого уши закладывает, и вокруг меня становится тихо-тихо, только слышно, как откашливается доходяга Витька.

Она замирает, споткнувшись. Оборачивается. Смогу ли я когда-нибудь забыть это выражение лица? Искаженного ненавистью, болью, обидой и… брезгливостью. Она смотрит на меня, чуть вздернув верхнюю губу, словно перед ней опрокинули мусорный бак с дохлыми крысами.

– Алина, ты же видела! Он оскорблял мою мать, Алина…

Она молчит секунду, другую, взвешивая, стоит ли вообще говорить со мной.

– Он говорил правду, Гар.

– Да как ты можешь! – я вырываюсь, что есть сил, но Алина только трясет головой, а хватка трудовика становится крепче. – Я же люблю тебя!

Она затыкает уши, мотает головой, как безумная, побелевшие губы что-то бормочут.

– Заберите его, заберите… Увезите… Пожалуйста… Заберите…

Смотрит на кого-то за моей спиной. Пытаюсь обернуться, разглядеть, но меня выворачивают в орла, на запястьях защелкиваются браслеты.

Приехали.

Меня ведут по коридору, по лестнице, снова по коридору. Я даже не могу выпрямиться, поднять голову. Вижу только обувь, бесконечные нарядные ноги.

Лакированные ботинки, туфли с блестками, замшевые, красные, черные…

Выпускной, блин. Что, довольны, чертовы пижоны? Будет, что обсудить на встрече лет через десять? Не благодарите. Потому что свой первый трах, эту мышиную возню, вам вспоминать не захочется.