Милосердие (СИ) - "kakas" - Страница 64

— Доброе утро.

— Утречка, ковбой.

Ниган перехватывает протянутую чашку с кофе и делает большой глоток. Он внимательно наблюдает за Карлом, который уже устроился на стуле в ожидании отца — завтраки в этом доме готовил только Рик. Граймса старшего не видать, а потому терапевт достает из холодильника маленькую упаковку с шоколадным пудингом. Сейчас парню необходимо набрать хоть немного мышечной массы, поэтому в его рационе уже давно нет детских сладостей. Карл с тем же упорством пытается перекроить свое тело, как когда-то это делал его отец. Но подросток вышел куда более ладным, чем собственный родитель, поэтому Ниган бросает ему пудинг и делает вид, что не замечает, как быстро он сдирает фольгу с крышки.

— Что за диверсия? — Рик застегивает часы на ходу, быстро сбегая с лестницы. — Доброе утро.

— Доброе, пап.

— С пробуждением, детка.

Ниган ухмыляется, перехватывая Граймса за талию и притягивая вплотную. Карл видит, как пятерня терапевта собственнически сжимает ягодицу отца, а после поднимается к пояснице. Парень только ведет бровью; он неторопливо вышкребает пудинг из пластиковой коробочки, наблюдая за мужчинами.

— Ниган, мы идем на стрельбища сегодня?

— Нет, ковбой, у меня самолет вечером.

Мужчина следует за Граймсом старшим по пятам, так и держа за талию. Он наблюдает через его плечо, как руки с браслетами из запекшейся крови разбивают яйца на сковородку, крошат томаты до бурой пасты, обрывают зелень. Колючий подбородок покоится на пустом погоне форменной рубашки — так близко, что Рик чувствует теплое дыхание.

— У меня сегодня тренировка в центре. Хочешь пойти?

— Нет.

— Почему ты никогда не ходишь со мной?

Карл только молчит в ответ. Рик не оборачивается, но слышит, как парень полез в свой рюкзак; зашуршала бумага перелистываемых страниц — на продолжение разговора можно не рассчитывать. Вдруг к самому уху прикасаются губы терапевта.

— Детка, конечно он не хочет идти с тобой, — Ниган говорит едва различимым шепотом и в его голосе звучит насмешка. — Думаешь, ему нравится махать грифом штанги, пока папаша в компании своих дружков таскает шины и превращает в котлеты боксерские мешки, которые ему даже с места не сдвинуть? Черт, ебал он в рот ваше снисхождение.

— Это не снисхождение.

— Не для него.

— Тогда почему он решил пойти на стрельбища с тобой?

— Ну, как бы это ни было прискорбно, я не вхожу в круг элиты, как ты, детка. Передо мной обосраться как-то не стыдно. Стой, — сухие губы крепко прижимаются к шее, — если обернешься, он поймет, о чем мы так мило воркуем.

— И как твое самолюбие позволило тебе озвучить эту мысль.

— Самолюбие позволило мне покрасоваться перед тобой в своих педагогических успехах.

— Надеюсь, оно позволит тебе не кричать сейчас.

Нагретая от сковороды пластиковая лопатка бьет по вцепившимся в талию пальцам. Ниган едва успевает одернуть руку, однако горячий скребок все равно обжигает костяшки. Терапевт шипит, зло усмехается, но молчит; его руки возвращаются на место, сдавив Граймса до тошноты.

— Я сейчас нагну тебя прямо при сыне, мать твою.

— Если бы он ходил в центр, то через месяц даже не пикнул бы, — Рик тихо отчеканивает слова, повернув голову и сдвинув брови. — Карл обязан быть лучше остальных. Не давать фору и не быть на уровне, а быть лучше. В разы. И ты сам знаешь, почему.

Постукивает чайная ложка, кофеварка вновь засигналила о готовности новой порции. Ниган шумно выдохнул и вжался в широкую спину. Его хватка слабнет, ладони блуждают по животу, спускаются ниже. Мужчина рассеянно перебирает пальцами по паху Граймса, легко проскальзывая между нестройных ног. Карл не может видеть, что происходит перед самым его носом, а потому страницы по-прежнему шелестят, а карандаш тихо скрипит о бумагу. Рик легко толкается затылком о щеку — Ниган с улыбкой ведет бровью в ответ на это формальное извинение.

— Становишься ручным песиком, Рик? — рука Граймса перехватывается крепкой пятерней: бутылка тут же выскальзывает, масло брызгает на столешницу. Губы терапевта бегло прикасаются к пальцам и задерживаются на кольце.

— Пей свой кофе.

***

Прямой рейс до Атланты занимал час с небольшим — как раз столько, чтобы поздний вечер превратился в ночь. В иллюминаторе видно вспышки города, расползающегося яркой паутиной по черной земле. Мигают красные огни высоток и башен, виднеется бесконечный сверкающий шпиль Американ Плаза**. Ниган без особого интереса посматривает в маленькое окно, глотая содовую, чтобы перебить кислый привкус во рту — самолет пошел на снижение.

Судно долго стоит, ожидая своей очереди на высадке. В столице Джорджии вечный ажиотаж: самый перегруженный в мире аэропорт всегда напоминал терапевту даже не муравейник, а заполненное червями брюхо дохлой птицы: тесно, душно и много движения. Но он привык, а потому не обращает внимания на возмущенный гомон, толкотню локтями и круговую проверку ручной клади на верхних полках.

Мужчина раз за разом пробегается по строкам письма от Альваро. Ему даже не нужны очки, чтобы читать — короткое послание отскакивает от зубов, как добросовестно выученный стишок. Ниган разглаживает примятые листы; он не торопится, пропуская толпу к выходу. И только когда стюардесса облегченно вздыхает, пожелав приятного вечера последним пассажирам, мужчина может потянуться и размять плечи. На трапе в лицо бьет прохладный, но совсем не свежий ветер; вдыхая пыльный воздух Атланты, он хочет лишь одного — закурить.

На выходе его уже ждут. Ниган бегло улыбается, пожимает протянутую руку.

— Давно не виделись, приятель. Как там старик Карсон?

— Убрал пепельницы из конференц-залов, что еще он мог сделать.

— Черт, хрен с ним, — Ниган с глухим смешком садится в машину и щелкает зажигалкой. Он давно не покидал спокойного дома, поэтому его раздражают блики фар, движущиеся по выездным площадкам нескончаемым потоком. Кто-то уже сигналит сзади и им приходится резко тронуться с места.

— Так что за личное дело?

— Когда это ты скакал с места в карьер? Дай мне, блядь, докурить. Рули к себе.

Они долго едут сначала по широкой автомагистрали, а после ныряют на окольную дорогу и петляют по городским улицам. Все кругом было огромным: торговые центры, высотки, разровненные под будущее строительство площадки. Но чувства простора ускользало — только давящая духота. Стремительная смена пейзажей вызывает у Нигана раздраженную усмешку: ему никогда не нравилась Атланта с ее контрастами, где можно получить нож в бок, только делая пару шагов в районе Блаффа, и вместе с тем спокойно выгуливать детишек в Грант Парке или обжиматься с трансвеститами Мидтауна***.

Гевин молча крутит руль. Его лицо, как и всегда, выражает лишь усталость. Однако каждый раз, когда он бросает взгляд в сторону прикрывшего веки терапевта, в его по-рыбьему отрешенных глазах мелькает странная кротость. Молчание Нигана давит, хотя Гевину сложно сказать, становится ли ему легче, когда тот начинает говорить. Они резко тормозят на барахлящем светофоре — чертыхнувшись, терапевт выныривает из дремоты.

— Уже скоро.

Ниган рассеянно кивает, поднося к свету пальцы, припечатанные ровным ожогом. Гевин чувствует, что ему просто не следует смотреть в эту сторону: он вжимает педаль газа и безэмоционально следит за дорогой.

— Где Саймон? Его служебный телефон в Вашингтоне молчит как с месяц, — врач прочищает горло и снова прикладывается к содовой. Мужчина предпринимает попытки вытянуться, однако машина слишком тесная для человека его роста.

— Уехал в Джексонвилл. Вцепился там в какую-то девку, даже не сказал, в чем дело. Наверняка, что-то серьезное, раз его не видно.

— А ты?

— А я по-прежнему здесь.

— Черт, торчишь в Атланте уже сколько? Лет так с пять? Семь? Охренеть.

— Мне здесь нравится.

— Еще бы.

Гевин едва заметно вздрагивает в ответ на многозначительную усмешку. Неоновые вывески бросают в салон кислотные отблески, сменяя друг друга так быстро, что в глазах начинает рябить. Но вот неприметный Шевроле ‘93 ныряет в арку и все погружается в спасительную темноту. Они молча выходят, так же без слов поднимаются по сырой подъездной лестнице в квартиру Гевина. Та ютилась едва ли не на самом чердаке муниципальной пятиэтажки, отгороженная от немногочисленных соседей мощной железной дверью.