Пепел Вавилона - Кори Джеймс - Страница 68

Холден подался вперед.

— Я хотел бы, прежде чем обсуждать тактические ходы, дать каждому из вас возможность проконсультироваться, — сказал он. — Я переговорил с шефом безопасности. Мы рады будем принять всех вас на станции, или вы можете вернуться на свои корабли. Не стесняйтесь говорить друг с другом и с каждым, с кем сочтете нужным. Можете получить неотслеживаемую связь через станционный узел или использовать передатчики своих кораблей — ни глушить, ни писать вас не будут. Если вы сочтете нужным участвовать, я жду вас через двадцать часов. Тогда я буду готов обсуждать все подробности плана, но и от вас потребую лояльности и активного участия. Если вас эти условия не устраивают, вы свободны до истечения названного срока покинуть Тихо.

— А после? — спросил Уокер.

— После здесь будет другая страна, — ответил Холден, — и в ней другие порядки.

Холден, Наоми и Бобби встали все разом. Остальные поднялись с секундной задержкой. Холден наблюдал, как прощается — или не прощается — каждый. Когда за четырьмя эмиссарами закрылись двери, оставив его наедине с Наоми и Бобби, Холден мешком осел на стул.

— Черт побери, — выдавил он. — Как она терпит это целыми днями и день за днем? Тут всего–то было минут двадцать от начала до конца, а у меня уже мозги всмятку.

— Я же говорила — дрянное дело, — напомнила Бобби. — А вы уверены, что не напрасно дали им свободный выход со станции? Неизвестно ведь, кому они проговорятся.

— Мы им помешать не сумели бы, — объяснила Наоми, — так что с нашей стороны это просто красивый жест.

— Ну да, театр и дворцовые интриги, — кивнула Бобби.

— Пока что — да, — сказал Холден. — Но только пока они не купились. Когда ввяжутся, мы сможем перейти к своему плану.

— К плану Джонсона, — напомнила Бобби. И спросила, помолчав: — Только между нами: у Фреда Джонсона в самом деле был план?

— Я в этом почти уверен. — Холден словно стал меньше ростом. — Только я не знаю какой.

— Так что за план мы им продаем?

— Я как раз его сочиняю.

Тела не выставляли для обозрения. Фред Джонсон — палач станции Андерсон — завещал утилизировать свое тело в системе станции Тихо. Вода из его крови уже текла в кранах и вентилях по всей станции. Мел из его костей вошел в пищевой цикл гидропонных бассейнов. Более сложные липиды и протеины со временем станут питательной средой грибных ферм. Фред Джонсон, подобно всем умершим до него, распался на составные части, чтобы рассеяться по миру и войти в него сызнова измененным до неузнаваемости.

Вместо тела на стенах часовни висели печатные портреты. Полковник земной армии. Лицо человека постарше — с теми же волевыми чертами, но в глаза закралась усталость. Забавный мальчуган — не старше десяти лет, держит в одной руке книгу, а другой машет, улыбаясь по–мальчишески, до ушей. Уши и глаза у него были те самые, но Доуз так и не смог поверить, что этот счастливый ребенок вырос в непростого человека, которого он знал, называл другом и предал.

Поминание проходило в маленькой часовенке, агрессивная внеконфессиональность которой доходила до сходства с приемной врача. Вместо икон здесь были трезвые, абстрактные фигуры: золотые круги, квадраты лиственной зелени. Преднамеренно пустые символы позволяли каждому наполнить их своим содержанием. Больше смысла крылось в производственном логотипе Тихо, висевшем у входа.

Скамьи для молящихся изготовили из бамбука, придав ему текстуру какой–то древесины: осины, дуба или сосны. Доуз видел живые деревья разве что на картинах и не отличил бы одну породу от другой, но маленькому помещению эти скамьи придавали подобие основательности. Он, впрочем, не стал садиться. Прошел мимо изображений Фреда Джонсона, заглядывая в глаза, не отвечавшие на его взгляд. В груди мешало дышать что–то густое и сложное.

— Я приготовил речь, — сказал он. Голос отозвался слабым эхом — пустота заменяла глубину. — Хорошую речь, вам бы понравилась. О природе политики и тонкостях гуманизма, которыми мы меняем окружающую нас среду. Мы — средство, с чьей помощью вселенная меняет себя. О неизбежности поражения и великом умении снова вставать на ноги. — Он выкашлял смешок. Вышло похоже на всхлип. — На самом деле я хотел сказать о том, как жалею. Не о том жалею, что поставил не на ту лошадь. Хотя и об этом тоже. Но жалею я о том, что подвел вас.

Он помолчал, словно ждал ответа от Фреда, и покачал головой.

— Думаю, моя речь бы вас убедила. У нас с вами столько общего за спиной. Странно подумать. Я вас когда–то учил. Ну, на глиняных ногах — вы знаете, как там говорится: Все же мне кажется, вы понимали, как важно меня вернуть. А этот хрен Холден? — Доуз покачал головой. — Не вовремя вы решили умереть, друг мой.

Дверь у него за спиной открылась. Вошла молодая женщина в промасленной спецовке станции Тихо и темно–зеленом хиджабе, кивнула ему и, склонив голову, села на скамью. Доуз отошел от портрета покойного. Ему хотелось еще поговорить. Видимо, теперь это навсегда.

Он сел через проход от женщины, сложил руки на коленях, склонил голову. Было в их общей печали что–то глубоко будничное. Набор правил, строгих, как любой этикет, не позволил ему продолжать одинокий разговор. Во всяком случае, вслух.

Свободный флот мог стать — и должен был стать — величием Пояса. Инарос смастерил для них из ничего настоящую военную силу. Тогда Доуз уверял себя: то, что Инарос — совсем не политическое животное, — не проблема. А наоборот, шанс. Доуз, будучи членом внутреннего круга, мог на него влиять. Стать делателем королей. Да, цена была высока, но и о такой награде раньше приходилось только мечтать. Независимость Пояса, свобода от внутренних планет. Угрожающая сеть колец под контролем — под их контролем. Да, Инарос — павлин, всю жизнь державшийся на харизме и насилии. Да, в Розен- фелде всегда чувствовалось что–то скользкое. Зато Санджрани — умник, а Па — способный и преданный капитан. А откажись он, все бы пошло своим путем и без него.

Так говорил он себе. Так оправдывался. Лучше, чтобы корабли достались не одному Инаросу. Если не это, так хотя бы войти во внутренний круг его советников и наставников. А если и не это?

С тех пор как они бросили Цереру, Доуз продолжал играть роль старшего советника, даже после восстания Па, когда уже нельзя стало делать вид, будто все идет по плану. Когда Эйми Остман разыскала его и рассказала, что Фред Джонсон собирает совет на Тихо, он увидел шанс на примирение. Если не между Землей и Свободным флотом, так хоть среди остатков АВП. Это был способ, опираясь на Фреда, выбить себе место за столом.

Появилась еще одна женщина, села рядом с первой, в хиджабе. Они негромко заговорили. Вошли двое мужчин, сели сзади. Пересменок — люди будут заходить сюда, чтобы помянуть Фреда, по пути с работы или на работу. Доузу стало обидно: почему ему не дадут побыть в часовне одному. Он понимал, что обида эта иррациональна.

И все же Фред Джонсон ясно, даже если непреднамеренно, дал понять, чего хочет. А Доуз отдал полковнику не все долги.

— Дерьмо сраное, — говорила Эйми Остман. — Пусть этот Джеймс пинче Холден сам себя оттрахает.

Доуз отхлебнул эспрессо, кивнул. Холден начал с того, что унизил ее. По понятным Доузу причинам, но все равно терять лицо всегда тяжело.

— Простите его, — посоветовал Доуз. — Я простил и вам советую.

— С какой стати?

Эйми Остман хмуро скребла себе подбородок. На станции ей отвели просторную роскошную квартиру. Одну стену целиком занимал экран, привязанный к наружной камере и с таким высоким разрешением, что выглядел настоящим окном в космос. Кремовый диван был без пятнышка, в воздухе витали летучие молекулы, подражавшие сандаловому дереву и ванили. Доуз обвел все это великолепие своей кружкой.

— Вы посмотрите, — сказал он. — Комната для посла. Или для президента.

— И?..

— И он отдал ее вам. — Доуз сделал еще глоток. — Оказал вам честь. Лучшее помещение на станции.