Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести) - Лоран Шарль - Страница 34

Он увидел, как его друг, освобожденный от пут, мало-помалу выпрямляется. Их глаза встретились, заговорили и поняли друг друга.

Ого был быстрый и немой обмен вопросов и ответов.

«Все находящиеся здесь, — говорили серые глаза, — враги твоей и моей родины; знаешь ли ты это?»

«Я это знаю», — отвечали голубые глаза.

«А знаешь ли ты, что недалеко от нас находятся солдаты с нашей родины? Они считают себя в безопасности и пришли, чтобы захватить неприятеля, а будут захвачены сами».

«Я это знаю».

«Однако с некоторой ловкостью можно их предупредить. Мне это сделать трудно, так как за мной наблюдают, смотрят. Но кто-нибудь легонький, тоненький может перешагнуть через этих сонных котов, пройти между караулом и убежать в лес… Знаешь ли ты это?»

«Я знаю… я знаю!..»

«Но если тебе удастся ускользнуть отсюда, как сделаешь ты, чтобы найти дорогу до реки?.. Пойми меня хорошенько: выйдя из дома, надо повернуть направо… Знаешь?»

«Да, знаю».

«Дорогой малютка!.. Я буду гордиться тобой, и все, кто тебя любит, живые или мертвые, все будут тебя благословлять, если ты это сделаешь. Но боюсь от тебя этого требовать, так как, увы, очень возможно, что тебя убьют, если увидят… Знаешь ли ты это?»

«Я это знаю».

«А все-таки ты это сделаешь?»

Ответа не последовало. Полуоткрытая дверь закрылась, ребенок исчез.

Ганс достиг двери, не задев ни одной протянутой солдатской ноги, не толкнув ни одного ружья или ранца. Он даже не произвел легкого колебания воздуха, проходя мимо солдат, которое заставило бы их открыть глаза. Таким образом он прошел дорогу, вал, долину. Вскоре старик Родек, дрожащий от страха и энтузиазма, услышал раздавшийся вдали пронзительный свист, пронесшийся среди ночи, чтобы успокоить его. Он выучил Ганса этому свисту, служившему им обычным зовом.

Удивленные часовые повернули головы и стали шарить в темноте. Послышалось бряцанье оружия; затем все стихло. Ганс был уже далеко.

Отважный малютка! Каким уверенным и твердым шагом он шел по дороге. Поистине бывают часы, когда восхитительная самопроизвольность невинности имеет тоже вдохновение, какое являет гений. Ни один разведчик армии не заметил бы лучше дороги, прежде чем избрать ее. Ни один ветеран, опытный в ночных экспедициях, не понял бы лучше смысла тысячи ничтожных звуков, которыми, однако, ваши уши наполняются, лишь только мы остаемся одни ночью в деревне. Он тотчас же узнал трение хвороста, бегство животных и падение булыжника. Его ноги едва прикасались к траве, протянутые руки указывали ему на кустарники, а его глаза, устремленные на бледнеющий свет, безустанно вели его к цели.

Внезапно он остановился.

Вдруг он увидел появившийся огонь между ним и рекою, между только что покинутой деревней и прибрежным холмом, к которому он стремился. Там были люди. Откуда они появились? Кто были они?

Сначала ребенок наклонился, чтобы его не увидели, затем совсем лег и поднял голову для наблюдения. Ганс чувствовал на лице и руках сыроватую свежесть земли. Тогда он заметил перед собой легкое колебание почвы, как бы снизу вверх, по которому он мог быстро следовать, согнувшись вдвое, без необходимости ползти. Он пошел туда и укрылся там, чтобы продолжать свой путь и незаметно приблизиться к подозрительному лагерю.

Вскоре было невозможно сомневаться. Перед его глазами был австрийский аванпост кавалерийского отряда, стоявший караулом перед лагерем. Он был составлен из тех солдат, которых Ганс так хотел избежать. Они прикрывали со стороны реки своих спящих в деревне товарищей, сторожа реку, которую бедный Ганс хотел перейти.

Как быть?

Вокруг шаловливого огня, горящих сучьев, два офицера грелись, разговаривая. Караул ходил перед ними взад и вперед. Другой, немного дальше, оставался недвижим на склоне, спускающемся к Дунаю, еще близкому к своему источнику и едва достигающему ста метров ширины.

Ганс видел все это, но ничего не слышал… Однако едва уловимый шепот достигал его ушей с порывом ветра.

Оба офицера разговаривали громко и совершенно свободно.

«О чем они говорят?» — подумал Ганс.

Ребенок прополз осторожно вдоль естественного откоса, разрезающего вкось долину как бы земляными ступенями. Время от времени он останавливался, чтобы послушать и чтобы измерить расстояние, которое он достиг, по ясности слышанных им слов. Его страстное желание знать, о чем говорят, было так сильно, что он не опасался приблизиться самое меньшее на двадцать шагов от неприятеля.

Тогда, встав на колени на траву и спрятав голову позади рыхлой глыбы, которой была, вероятно, взрытая кротом земля, он видел и слышал все как нельзя лучше.

Вот что он услышал:

— А вот так крепкая голова.

— Скорее, пренекрасивое лицо.

— Дело в том, что он ужаснее своей природы. Где его взяли?

— Он пробовал удрать к реке, избегая наш караул. Однако это необычная уловка для подобных людей. Когда они видят войско, расположенное лагерем, они бегут к нему, чтобы покупать или продавать.

— Или одолжить.

— Нет. Во время войны они не занимаются более обыкновенным ростовщичеством; им достаточно обирать мертвых, чтобы существовать. Этот же удалялся так упорно от наших линий, что пришлось окликать и угрожать ему, а затем остановить. Нас предупредила о нем именно разведочная часть главной квартиры, советуя быть осторожным. Кажется, заметили французских кавалеристов на дороге к Аусбургу, и все торговцы в округе стараются удрать к неприятелю, который платит лучше нас.

— Обыскали ли его хотя отчасти?

— Не думаю. Надо подождать полковника, который делает свой обход…

«О ком это говорили они?» — подумал Ганс.

Он попробовал рассмотреть арестованного и тихонько приподнял голову настолько, что его лоб и глаза поднимались над краем его тайника. Но вдруг огонь неожиданно вспыхнул; собеседники сделали порывистое движение, и он тотчас спрятался в тень, задерживая дыхание.

Однако ему удалось увидеть пленника. Он сидел на земле около караульных. Это был человек с длинными волосами, громадною бородой и смешной шапкой на голове. Он с боязливым видом держал на коленях зажатую в руках четырехугольную коробочку и, казалось, исподтишка рассматривал всех окружающих его.

«Какая странная фигура!» — подумал Ганс.

Будто эхо на его мысль, он услышал, как один из двух молодых людей сказал громко:

— Нет, можно ли быть противнее!..

— Не очень-то приближайтесь к нему, Карл! — возразил другой голос. — Мои люди, захватившие уже многих из этой расы, говорят, будто бы нужно брать ванны на каждом пикете всякий раз, как один из них прикоснется до руки еврея.

— Ну, так я первый с большим удовольствием уйду, прежде чем будут его обыскивать.

— Невозможно, мой друг! Мы прикомандированы. Не беспокойтесь уходить! На войне как на войне!

Человек, которого они так осмеивали, делал вид, что не слышал их. Теперь Ганс видел его прекрасно, найдя средство наблюдать за ним, не обнаруживая себя. Несчастный казался неподвижным, придавленным неизбежной покорностью Провидению. Лицо его было как окаменелое, тело не двигалось ни одним мускулом, но его руки, что Ганс скоро заметил, не оставались бездеятельными.

Одна из них медленно поднялась с края коробейного ящика, который он до тех пор оберегал, и углубилась под одежду, как бы шаря в каком-то таинственном кармане на равной высоте с бедрами. С тою же осторожностью она снова появилась, скользнула в длину ноги и опустилась в сапог. Затем Гансу показалось, что она полуоткрыла ящик, поставленный на коленях.

В эту минуту караул, неизменно прохаживающийся взад и вперед, возвратился снова к узнику, и рука более не двигалась. Затем, когда солдат снова отвернулся, она поднялась до воротника шубы и, казалось, что-то спрятала под подкладкой. Затем снова сделалась неподвижна.

Впрочем, узник и не мог бы продолжать маневр без того, чтобы его не заметили. Шум голосов разнесся по долине. Отдаленные тени соединились, затем отделились. Большой фонарь, с которого сняли чехол, на минуту осветил новые лица. Кавалеристы сошли с лошадей. Все разговоры у бивуачного костра прекратились, и солдаты, положившие под головы шинели, встали, вытянулись со всех сторон, поднимаясь с черной травы, как воскресшие мертвецы.