Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст - Страница 20

— Вот! — воскликнул он. — Вот этот ключ! Господин герцог облегчает наши труды и возвращает вам, граф, свободу. Вот уже готово!

И цепи графа де Пуа, открытые найденным ключом, со звоном упали на каменный пол темницы.

Пленник поднялся на ноги; он слегка пошатнулся, но вскоре встал твердо и подошел к коннетаблю.

— Герцог! — сказал он величаво и грустно, скрестив на груди руки. — Как ты видишь, недолго пришлось издеваться тебе над Богом.

Монморанси ничего не отвечал, с ужасом сознавая, что именно собирались с ним сделать его слуга и сын графа.

В один миг они сняли с коннетабля все платье, оставив его в нижнем белье, и подтащили к цепям.

— Смилуйтесь! — шептал герцог. — Лучше убейте меня, чем такая ужасная смерть! Будьте христианами.

— А ты разве был христианином по отношению к моему отцу? — спросил виконт, замыкая цепи на запястьях герцога.

— Сын мой, — предостерег граф, — смотри, что делаешь. Как бы мы не превысили свою власть?

— Отец, это просто необходимо. Если он останется на воле, то скоро опять проявит свое тиранство над нами. Нужно, чтобы он остался здесь, пока не придут его освободить. Но пока придут за ним, мы успеем скрыться.

Граф вздохнул и замолчал.

Вскоре герцог был надежно закован.

— Теперь попробуй-ка на себе тяжесть этих цепей, — сказал ему желчно молодой человек. — А мы с тобой, отец, приступим теперь к делу.

Виргиний де Пуа сел на камень. Доминико вынул из кармана бритву и сбрил графу его густую бороду, оставив только усы и маленькую бородку клинышком, по тогдашней моде. После этой операции они быстро одели на де Пуа платье, оружие и даже сапоги де Монморанси. Пленник стал совершенно не узнаваем.

После этого все трое направились к дверям камеры.

— Остановитесь! — кричал герцог, протягивая закованные руки. — Если вы меня освободите, клянусь, что не причиню вам никакого вреда и помогу всеми своими силами.

— Чересчур поздно! — воскликнул Доминико. — Ты должен был сделать это гораздо раньше.

И они удалились, с шумом захлопнув за собой железную дверь.

И тогда великий коннетабль Франции, человек, участвовавший в двадцати битвах, насмехавшийся над опасностями, опустился на пол и заплакал. Плакал, как дитя, как женщина. Несчастье сломило его железную волю, и неумолимый человек превратился в бессильного страдающего узника.

Три заговорщика, закрыв подземную тюрьму, пошли по коридору. Только старший де Пуа приостановился на минуту, прислушиваясь к воплям несчастного, занявшего его место.

Граф поднял умоляющий взгляд на своих спасителей. Но на лице Доминико и виконта он прочел такую непоколебимую решимость, что не осмелился и ходатайствовать за наказанного. На самом деле это наказание было вполне заслуженное. Спутники направились далее. Доминико шел впереди, указывая дорогу. Он поднимался с легкостью и быстротой по лестницам, знакомым ему. Так они дошли до железной двери, ведущей из кабинета герцога в подземную тюрьму. Вдруг слуга вскрикнул сдавленным голосом.

— Что там? — спросил виконт де Пуа.

— А то, что пока мы находились в подземелье, кто-то запер железную дверь, и то… что один Монморанси знает, где находится тайная пружина, которую надо надавить, чтобы дверь открылась.

— Придется искать ее! — сказал виконт, и все трое принялись обыскивать дверь и стены, но это не дало никаких результатов. Другого же выхода они не смогли отыскать и побрели дальше наугад. Бедный старик, обессиленный долгим заключением, не мог идти далее; сын же, спокойный и сильный, поддерживал его и почти нес, но наконец усталость одолела обоих.

— Сюда… сюда, — позвал запыхавшийся Доминико, — я, кажется, нашел выход.

Слабый свет проникал из почти незаметной щели в стене и в потолке. Беглецы бросились в коридор, открывающийся направо, и при тусклом свете факела увидели дощатую гнилую и ветхую стену. За этой стеной через многочисленные щели виднелся свет.

— Вот спасение, вот свобода! — кричал слуга с энтузиазмом и так сильно толкнул слабую деревянную стену, что доски разломались и вывалились, образовав широкое отверстие. Но, взглянув в него, Доминико в ужасе отскочил назад. Его спутники также прибежали и увидели в чем дело. Доски заслоняли вход в круглую комнату, куда падал свет из отверстия в потолке. Но эта комната… не имела пола! Она представляла собой большой и глубокий колодец, вокруг которого имелся узкий карниз. В этот-то колодец и свалились доски, и если бы Доминико вовремя не остановился, то тоже упал бы туда. На дне колодца при свете сумерек виднелись стальные лезвия, воткнутые остриями кверху.

— Я уже слышал об этом! — прошептал Доменико, на лбу которого выступил холодный пот.

Это было в самом деле последнее слово феодального суда: на эти острия в колодец бросали несчастных, заслуживших немилость своего феодала.

— Какой ужас! — шептал граф де Пуа. — Теперь я понимаю, что человек, привыкший с самого раннего возраста видеть подобную жестокость, смотрит на страдания других равнодушно.

Между тем настал вечер, и свет в потолочном окне померк, факел вскоре угас. Наступила глубокая тьма, и наши несчастные беглецы вынуждены были дальше продвигаться по коридорам ощупью, ежеминутно опасаясь провалиться куда-нибудь.

Сколько времени продолжалось то изнеможение, в котором находились наши герои? Может быть, считанные минуты, а может быть, часы. Они не могли дать себе отчета в чем-либо, ибо все упали духом. Тем не менее нельзя было назвать их малодушными, так как они находились во тьме подземелья. Поэтому о проявлении здесь геройства или необдуманной поспешности не могло быть и речи. Довольно долго шли они ощупью. Вдруг Доминико встрепенулся.

— Слушайте, — воскликнул он, — слушайте, здесь где-то близко говорят!

Эти слова ободрили его спутников. Виргиний де Пуа обладал наиболее чутким слухом, как все заключенные, привыкшие быть постоянно в тишине. Внимательно прислушавшись, он с уверенностью сказал:

— Говорят в двух шагах от нас, и я различаю два голоса.

— Должно быть, поблизости находится тонкая стенка, так как она так хорошо пропускает звук! — решил Доминико и, сделав два шага по направлению голосов, дотронулся до препятствия. Недолго думая, он вынул свой кинжал и воткнул в стену, ожидая встретить каменную перегородку. Но каково было его удивление, когда его кинжал вошел в какую-то щель.

— Стена деревянная! — шепнул он. — И, кажется, довольно тонкая.

Беглецы принялись было проделывать проход, но случайно кто-то из них дотронулся кинжалом до где-то скрытого механизма пружины. Послышался легкий скрип, и целая деревянная панель без шума опустилась вниз. Им стоило большого труда удержаться, чтобы не вскрикнуть. Эта открывшаяся стена выходила в комнату и была заслонена стеллажами, сплошь уставленными книгами. Между книгами имелись проемы, через которые можно было видеть, что происходило в помещении. Наши беглецы забыли про голод и усталость и начали смотреть, потому что все это их крайне заинтересовало.

В этой скромной комнате находились и другие стеллажи и шкафы, наполненные книгами, дверь, закрытая зеленой портьерой, и широкое окно. Простой соломенный ковер с цветными полосами покрывал пол и заглушал шаги. Посередине стоял большой письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Около стола сидел в огромном кресле священник, на вид строгий и холодный.

— Это преподобный отец Лефевр, — шепнул Доминико на ухо виконту де Пуа.

Виконт вздрогнул; он знал, каким непримиримым врагом отца был этот иезуит и какие интересы связывали его с герцогом де Монморанси. Находясь так близко около такого врага, молодой человек чувствовал скорее отвращение, чем страх.

Преподобный Лефевр был не один. Перед ним стоял восемнадцатилетний юноша, смущенный, с опущенными глазами, и отвечал на вопросы иезуита, которые, по-видимому, были для него весьма неприятны.