Закон Жизни (СИ) - Георгиевич Ярослав - Страница 21

На этом моменте голос Валерии дрогнул, и она разревелась. А мне даже не пошевелиться было, так скверно себя чувствовал. Оставалось просто лежать и наблюдать. Но девчонка сама справилась, быстро взяла себя в руки, злобно протёрла кулачками глаза и через силу улыбнулась. И продолжила уже куда спокойнее:

— Твои гномы, они этих разбойников… Просто в пух и прах! Немногие убежали. Я бросилась к тебе, уже всё равно было… Что увидят. Они сказали, возьмут тебя с собой, к лекарю отвезут. И мне вот, тоже разрешили. Ошейник видели… Не знаю, что будет… Может, страже сдадут… Всё равно. Главное, ты жив! Они обещали, что заплатят лекарю. Вот, — мне была подарена ещё одна грустная улыбка, и я почувствовал, как холодная рука ложится на мой лоб, по ощущениям раскалённый, как камень, пролежавший весь день на солнцепёке. Касание оказалось невообразимо приятным. А потом девушка вдруг наклонилась и чмокнула меня в щёку, тут же резко отстранившись, будто испугавшись собственной выходки.

Какой-то частью сознания я понимал, что нужно что-то делать. Что ситуация, в которую мы с беглянкой попали, очень неприятна, что необходимо срочно искать из неё выход и как минимум выяснять, какие у гномов относительно нас планы. Ведь никогда не прощу себе, если, пока буду валяться беспомощным, с Валерией что-то сделают… Мне уже одного Гурта хватит. А законы по отношению к беглым и их покрывающим в Империи отличаются известной строгостью, это кузнец мне доходчиво разъяснял когда-то.

Но… Мне было слишком плохо. И в конце концов, я просто опять отрубился, поняв и приняв своё полное бессилие.

Следующее пробуждение оказалось одновременно и более, и менее приятным. Более, потому что я чувствовал себя заметно лучше, лежал на неподвижной поверхности, было тихо, а ещё мою руку старательно вылизывал чей-то шершавый язык, и я даже знал, кому он принадлежит. Менее — потому что рядом не было Валерии.

Все опасения мигом вновь пробудились, и я попробовал сначала сесть, а потом встать. Последнее не получилось, да и первое вышло не очень — голова закружилась, начало мутить, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Пришлось какое-то время сохранять неподвижность и дожидаться, пока скручивающая внутренности буря стихнет, а изо рта пропадёт мерзкий привкус. И только переждав приступ тошноты, я смог нормально оглядеться вокруг.

Мы вместе с радостно виляющим хвостом Рексом находились в закрытом помещении. Необычно — привык за время скитаний жить под открытым небом, а не видеть толстые массивные балки над головой, и то, как жалкие крохи света еле-еле просачиваются сквозь небольшое решётчатое окошко.

В полутьме можно было разглядеть печь, ещё несколько лежаков, стол, и кучу всевозможного хлама, наваленного вокруг. Но в большой пустой комнате я был один. Откинув одеяло и с неудовольствием отметив отсутствие обуви и верхней одежды, я осторожно встал, и, опираясь на холку послушно идущего рядом пса и даже почти не шатаясь, доковылял до двери. Через неё мы вышли в сени, а уже оттуда наружу. Никто меня не остановил, никто не окликнул, и вообще неясно было, есть ли вокруг кто живой.

Оказавшись на улице я понял, что уже вечер, Око садилось своим покрасневшим за долгий день брюхом на далёкие горные пики и вот-вот готово было устало сползти за них. Я постоял немного, прислушиваясь в надежде различить что-нибудь, кроме обычных звуков собирающейся ко сну природы, хоть что-то, дающее понять, где люди и что вокруг происходит.

Уже чувствовалась вечерняя прохлада, но время от времени налетал лёгкий тёплый ветерок, видимо, от чего-то нагретого за день. Я стоял во дворе, чем-то отдалённо напоминающем хозяйство Гурта. Виднелись какие-то сараи, массивные ворота, за забором — соседские дома.

Когда уже совсем собирался выйти на улицу, наконец, удалось расслышать голоса. Приближающиеся. Я насторожился, огляделся в поисках чего-нибудь, подходящего под определение оружия и укрытия. Правда, тут же сам себя и одёрнул — вряд ли люди, или нелюди, положившие меня в постель и укрывшие одеялом, желают зла. По крайней мере, сначала нужно разобраться.

Ворота открылись и внутрь вошёл низенький пузатый человечек, следом за ним — Валерия и Тюрин. Сердце забилось быстрей.

— А вот и ваш болезный, хе-хе. Только что едва ли не при смерти лежал, а сейчас, смотрите-ка, уже встал и вовсю по округе шастает!

Все трое смотрели на меня очень выразительно. Валерия с неподдельным щенячьим восторгом, Тюрин — с лёгкой усмешкой, совсем чуть-чуть раздвинувшей волосяные заросли на лице, пузан — тоже с усмешкой, только изрядно саркастической.

— Меня зовут Тиберий, я лекарь. Имел вот, господин хороший, счастье врачевать вас. По просьбе уважаемых гномов. И ведь думал, сказать по правде, что ничего-то у меня и не получится… А оно вон как всё вышло, хе-хе-хе! Пациент сам с постели встал и даже из дома вышел! Да уж, не обрабатывай я сам ту рану в вашей голове, заподозрил бы, что бедного наивного Тиберия хотят бессовестно провести и одурачить. Но, всё равно, советовал бы переместиться в постельку, господин хороший, и позволить себя осмотреть…

Ничего не оставалось, кроме как послушаться. Целитель размотал повязку на моей голове и принялся копаться там, вызывая очень неприятные, а порой и весьма болезненные ощущения.

— Да, я бы сказал, мы наблюдаем удивительный феномен… — задумчиво протянул Тиберий. — Состояние нашего больного заметно улучшилось. Жара нет, больше не бредит, сам ходит… Рана на голове, конечно, никуда не делась, куда ж ей деваться-то, хе-хе… Но я, пожалуй, беру свои слова назад, что ему ещё пару недель лежать. Можете забирать хоть сейчас. Только, прошу вас, осторожно! Тяжести не поднимать, резко не дёргаться, травки пить каждый день. Я дам…

Процесс «выписки» происходил где-то ещё с четверть часа, после чего, поддерживаемый с двух сторон Тюрином и Валерией, я вышел наконец на улицу. Было уже совсем темно, но гном безошибочно вёл нас куда-то вперёд. Только вышли за ворота, как он заговорил:

— Я уверен, у тебя есть вопросы. Советую подождать с ними, пока дойдём. Мы обязательно всё объясним.

Ничего не оставалось, кроме как молча кивнуть — боль в голове и тошнота усилились, и говорить не хотелось совершенно. Не уверен наверняка, разглядел ли коротышка мой жест в темноте, но кажется — да. Если этим гномам полагается жить под землёй, наверняка они должны неплохо видеть при отсутствии света.

Вскоре мы добрались до какой-то лачуги. Внутри было душно, полумрак еле разгоняла свеча в углу, витал запах застолья. Нас приветствовал дружный рёв. Судя по всему, подгорные воители праздновали победу.

— Ну что, бойца привели, растудыть его… ик… раздолбанной-то вагонеткой? Да… ик… через самый глубокий тоннель?.. — Барин подскочил и сграбастал меня своими лапищами, аж кости затрещали. За ним и остальные. То, что перед ними не до конца оправившийся раненый, недавно чуть было не отдавший концы, гномам было совершенно всё равно, а жалкие попытки Валерии выгородить меня они попросту не замечали.

Когда, наконец, мою многострадальную тушку отпустили и позволили уронить кости в уголке, возобновился жуткий гомон, который ненадолго стих при нашем появлении. Перекрикивая друг друга и время от времени варварски откупоривая очередной бочонок с пивом, то есть — проламывая его обухом топора, суровые низкорослые воины спешили описать свои ратные подвиги. При этом, они рассказывали совершенно фантастические и диаметрально отличающиеся версии того, как вообще всё происходило. Мне это было совершенно безразлично и единственное, о чём мечтал, так это о тишине, но приходилось слушать и вежливо улыбаться. «А как я его…», «стрелял как в тире…», «а потом, а потом…», «да что ты говоришь, напополам разрубил! Всего-то только, голову и грудину», и тому подобное неслось со всех сторон.

Время, по своей паскудной привычке, опять тянулось бессовестно медленно, и всё не было конца этой пытке болтовнёй… И когда я вдруг понял, что последние коротышки наконец угомонились, даже не сразу поверил своему счастью. Менее выносливые храпели уже давно, некоторые отрубились прямо где сидели. Последним остался Тюрин. Вот тогда-то он ко мне и подсел, и я понял — будет разговор.