Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен - Страница 11

Но один вопрос все еще вертелся на языке. Я не мог успокоиться, не задав его, я должен был знать ответ.

— Ты хочешь стать… — я прервался, борясь с собой, хотя прежде обещал себе не запинаться. Я же твердил про себя этот вопрос, пока ждал его. — Ты хочешь стать богом?

Затененные глаза его показались совсем темными. Я не мог уловить проблесков золота в их зелени. — Не знаю, — сказал он наконец. — Не знаю, что это значит и как это происходит. — Он посмотрел на свои ладони, обхватившие колени. — Я не хочу покидать это место. И вообще, когда это будет? Скоро?

Я растерялся. Я не знал ничего о том, как делаются богами. Я был всего только смертным.

Он теперь помрачнел, и голос его стал громче. — И есть ли на самом деле такое место? Олимп? Она даже не знает, как это сделать. Притворяется, что знает. Думает, что если я стану достаточно знаменитым… — он затих.

Ну, вот это я еще мог уразуметь. — Тогда боги возьмут тебя сами.

Он кивнул. Но на мой вопрос он не ответил.

— Ахилл…

Он повернулся ко мне, глаза все еще потерянные и полные какой-то отчаянной ярости. А ему едва исполнилось двенадцать.

— Ты хочешь стать богом? — в этот раз вышло легче.

— Пока нет, — сказал он.

Тиски, которые я только сейчас ощутил, чуть ослабли. Пока еще я не теряю его.

Он положил подбородок в ладонь; черты его лица казались сейчас еще совершеннее — будто резной мрамор статуи. — Но я все равно хотел бы быть героем. Думаю, я смогу. Если пророчество правдиво. И если будет война. Мать говорит, что я даже лучше Геракла.

Я не знал, что на это ответить. Я не знал, материнское это ослепление или истина. Мне было все равно. Пока нет.

Он помолчал. Потом резко повернулся ко мне. — А ты бы хотел быть богом?

Тут, среди лишайников и олив, это показалось мне ужасно смешным. Я расхохотался, и спустя мгновение он вторил мне.

— Не думаю, что такое возможно, — сказал я.

Я встал и протянул ему руку. Он схватился за нее, поднимаясь. Туники наши были в пыли, а мои ноги еще и в пятнах высохшей морской соли.

— На кухне есть фиги, я видел, — сказал он.

Нам было по двенадцать, мы были слишком молоды, чтоб задумываться надолго.

— Держу пари, я съем больше тебя.

— Догоняй!

Я рассмеялся. Мы побежали.

Следующим летом нам исполнилось по тринадцать лет — сперва ему, а потом и мне. Тела наши стали расти, сухожилия и суставы вытягивались так, что порой болели и казались совсем слабыми. В полированном бронзовом зеркале Пелея я едва узнавал себя — долговязый и тощий, худые ноги, заострившийся подбородок. Ахилл был повыше, обещая перегнать меня в росте. Пока же мы были почти одинаковы, разве что он мужал скорее, с поражающей быстротой, верно, благодаря божественности своей крови.

Остальные ребята тоже взрослели. Мы теперь частенько слышали стоны за закрытыми дверями и видели тени возвращавшися под утро в свои постели. В наших краях мужчина берет себе жену до того, как обрастет бородой. Насколько же ранее этого он берет служанку? Таково обыкновение, мало кто приходит к супружескому ложу, не делав подобного. Эти поистине несчастны — слишком слабые, чтоб покорить, слишком неказисты, чтоб очаровать, или же слишком бедны, чтобы заплатить.

В обычае во дворцах держать женщин благородного происхождения для услуг хозяйке. Но у Пелея во дворце не было супруги, потому служанки, которых мы видели, были по большей части рабынями. Купленные или же захваченные в походах, или же рожденные от таковых. День-деньской они разливали вино, скребли пол, работали в кухне. А ночами отдавались стражникам или мальчикам-воспитанникам, или же гостям царя Пелея. Непраздные выпуклые животы не были чем-то постыдным — напротив, тут своя выгода, приплод рабов. Подобные союзы не обязательно были насильственны; порой все происходило ко взаимному удовольствию и даже по влечению. По крайней мере, в этом были уверены те, кто потом рассказывал о своих ночах.

Ахиллу, да и мне было бы несложно уложить в свою постель одну из таких девушек. В наши тринадцать нам было даже поздновато начинать, особенно ему — царевичи-то славятся ненасытностью. А вместо того мы молча наблюдали, как воспитанники сажали девчонок на колени или же Пелей требовал самых пригожих в свои покои после ужина. Однажды я слышал, как царь предлагал одну из девушек сыну. Но тот почти равнодушно ответил: «Я сегодня устал». Позднее, когда мы шли в нашу комнату, он избегал встречаться со мной взглядом.

Ну, а я? Я был тих и стеснителен со всеми, кроме Ахилла; я и с мальчишками-то с трудом общался, не говоря уже о девушках. Как сотоварищу царевича, мне, правда, и не надо было говорить — жеста или взгляда было бы довольно. Но мне это и в голову не приходило. Чувства, будоражившие меня ночами, были далеки от этих служанок, с их опущенными глазами и покорностью. Я смотрел, как один из парней неловко щупал девушку через платье, на ее унылое лицо, с каким она в это время наливала вино. Нет, такого мне не хотелось.

Однажды мы задержались допоздна в покоях Пелея. Ахилл лежал на полу, подложив под голову локоть вместо подушки. Я сидел более пристойно, на стуле. Не только из-за Пелея — меня стесняла новообретенная длина моих ног.

Очи старого царя были полузакрыты, он рассказывал.

— Мелеагр был славнейшим воином своего времени, но и самым гордым. Он требовал лучшего из возможного, и получал это, поскольку был любим народом.

Мой взгляд упал на Ахилла. Его пальцы шевелились в воздухе — он всегда делал так, когда сочинял новую мелодию. История о Мелеагре, решил я, которую рассказывал его отец.

— Но однажды царь Калидона сказал: «Для чего мы так много отдаем Мелеагру? В Калидоне есть много иных достойных мужей».

Ахилл повернулся, туника его натянулась на груди. В тот день я слышал, как служанка шепталась с подругой «Ты думаешь, царевич смотрел на меня за ужином?» В ее тоне была надежда.

— Услышал Мелеагр слова царя и пришел в ярость.

Сегодня утром Ахилл запрыгнул на мою постель и прижался носом к моему носу. «Доброе утро», — сказал он. Я ощутил кожей его горячее дыхание.

— Он сказал: «Не стану более за вас сражаться». И ушел в свой дом, и отдыхал в объятиях супруги.

Я ощутил, как меня потянули за ногу. Ахилл усмехался мне с пола.

— У Калидона были непримиримые враги, узнали они, что Мелеагр более не сражается за Калидон…

Я подвинул ногу к нему, поддразнивая. Его пальцы легли на мой подъем.

— Они напали. И город Калидон понес великие потери.

Ахилл дернул меня за ногу, и я наполовину съехал со стула. Пришлось уцепиться за деревянную раму, чтоб совсем не сползти на пол.

— И люди пришли к Мелеагру, умоляя его о помощи. И… Ахилл, ты слушаешь?

— Да, отец.

— Не слушаешь. Ты мучаешь нашего бедного Филина.

Я сразу постарался выглядеть измученным. Но все что я ощущал — холодок на подъеме ноги, который только что оставили его пальцы.

— Возможно, это и к лучшему. Я устал. Закончим в другой раз.

Мы встали и пожелали старцу доброй ночи. Но когда мы повернулись уходить, он сказал: — Ахилл, ты бы глянул на ту светловолосую, с кухни. Она, я слышал, под всеми дверями тебя караулит.

Не знаю уж, алый ли отсвет факела упал на лицо Ахилла или что другое окрасило его.

— Возможно, отец. Сегодня я слишком устал.

Пелей усмехнулся, словно это было доброй шуткой. — Я уверен, она способна тебя разбудить. — И он жестом отпустил нас.

Мне пришлось почти бежать, чтобы поспеть за Ахиллом, пока мы шли к нашему покою. Мы молча умылись, но боль, словно ноющий зуб, преследовала меня. Я не мог от нее избавиться.

— Та девушка — она нравится тебе?

Ахилл повернулся ко мне лицом. — А что? А тебе?

— Нет-нет, — зарделся я. — Я не то имел в виду. — С самых первых дней я не испытывал такой неловкости, говоря с ним. — Я хотел сказать, ты хочешь…

Он бросился ко мне, толкнул меня спиной на тюфяк. Навис надо мной. — Меня уже тошнит от разговоров о ней! — сказал он.