Фокус (СИ) - Субботина Айя - Страница 23

Я просто не смогу сказать ему, что как воровка, без разрешения, совала нос в его личную жизнь. Даже если стала тем самым «пареньком на шухере», которому почему-то вынесли самый строгий приговор. Но и как теперь жить в неведении я тоже не знаю. Просто не представляю, как смогу писать ему или звонить.

Но хуже всего то, что я, а не Наташа, виновата в случившемся больше всего. Я ведь могла просто молчать. Или не разрешать ей проводить свое маленькое расследование прямо у меня перед носом. Почему? Потому что в тот момент я была точно так же одержима любопытством. Любопытством — и желанием доказать, как она заблуждается. Что мой Андрей — не такой, как ее бывшие, что мне, наконец, повезло найти Того Самого Мужчину. Даже если он далеко, не мой и мы просто «чуть больше, чем друзья».

Некого винить.

Только себя.

— Я бы никогда не променяла нашу дружбу на мужчину, хоть миллион раз золотого! — выкрикивает в сердцах подруга, когда я выхожу из такси и даже не тружусь закрыть за собой дверцу.

«Я бы тоже, но теперь уже все равно слишком поздно…»

Глава двадцать вторая: Андрей

Есть в жизни белая полоса, есть черная, а есть, сука, жопа.

И я злой, как черт, потому что в такие дни, как сегодня, кажется, что меня окружают одни идиоты, придурки, штопаные гандоны и сволочи. И все это без привязки к полу.

Я думал, что вчерашний «не везет», наконец, закончился после того, как я с чистой совестью и охеренно легкой душой чуть не силой своими руками усадил Лену в поезд. Утром «вдруг выяснилось», что сумку у нее никто не крал, а она преспокойно осталась у подруги в прихожей. Я даже не знал, смеяться мне или постучаться башкой обо что-то твердое. Причем постучаться до состояния, когда тупость полезет из моей головы буквами слова «легковерный дебил». Радует только то, что и из этого я извлеку урок: на хрен всякую терпимость к женским заморочкам. По горло сыт. Как нарочно: как только пускаешь кого-то в свою жизнь хоть на шаг — и тут же видишь, что в твоем уютном мире уже, блин, насрано.

А потом меня снова вызывают на работу — вести прямой эфир с крутым рэпером. С тем самым, чьи песни не покидают моего плеера, и которого я считаю мастером говорить о сложном в коротких рифмованных строчках. А у меня ноль идей, о чем с ним говорить. Просто пустая башка. И пока я вместо того, чтобы снова везти дочку в театр, мчусь на студию, в голове пульсирует только одно: «Я справлюсь, это просто мандраж, бывает у всех, хули там, не мальчик же!»

И пока эфир проходит в хорошей спокойной обстановке, а я начинаю верить, что хотя бы под конец дня жизнь повернулась ко мне лицом, а не жопой, сотрудница, которая на добровольных началах развлекает Сову, начинает делать какие-то сигналы через стеклянную перегородку студии. Это все равно, что говорить и разгадывать пантомиму одновременно: еще немного, и я от души пошлю все на хер прямо в прямом эфире. Хорошо, что рэпер делает «музыкальную паузу», и я могу на минуту отлучится.

— Андрей, по-моему, у Сони температура, — взволнованно говорит Жанна.

Сова сидит на диване и выглядит немного сонной, лбом прижимаясь к своей игрушке.

Я знаю, что у нее температура по первому взгляду на лихорадочно-красные щеки. И по тому, как Соня при виде меня неловко возится и протягивает руки. У нее припухшие глаза, как будто она толком не выплакалась.

— Я принесу аптечку, — говорит Жанна и с облегчением сбегает. Она у нас чайлдфри, на самом деле заслуживает памятник уже за то, что согласилась присмотреть за моей малышкой. Так что я даже не думаю обижаться, что она с радостью возвращает непосильную ношу.

— У меня голова болит, — жалуется Сова, и прикипает ко мне, когда беру ее на руки. — И глазки.

Горячая, как печка.

У Сони тридцать восемь. И меня почему-то грызет именно ровное число. Почему не тридцать семь и девять? Откуда вообще эта температура? Не могу назвать свою Совушку болезненным ребенком, но за четыре года я успел стать почти ходячей энциклопедией по детским болячкам. И научился принимать превентивные меры. Ну как минимум от простуды. Хотя, блин, о какой защите можно говорить, когда ребенок ходит в детский сад?

В голове начинает зудеть… Что-то такое, что в пятницу сказала няня, когда я забирал Соню. Что-то такое, чему я, задолбаный работой и недосыпом, не придал значения. Что-то о…

Соня возится у меня на руках, отодвигается и начинает яростно скрести пальцем по крохотному пузырьку на щеке.

Ветрянка, черт!

В рабочей аптечке, само собой, нет ничего жаропонижающего для детей, но пузырек всегда есть у меня в машине. Соня безропотно «съедает» всю порцию лекарства и по дороге домой даже успевает задремать. Я перекладываю ее в кровать и вызываю «скорую». Пока жду врача, набираю мать и спрашиваю, как мы с братом переносили ветрянку.

И узнаю еще одну «хорошую новость» — ветрянкой переболел только Антон.

— Я обязательно заболею? — спрашиваю, чтобы уцепиться хоть за какую-то надежду. Мне нельзя болеть, нельзя сейчас падать в постель на неопределенный срок и уж точно нельзя превращаться в температурящее страшилище в крапинку.

Я знаю, что во взрослом возрасте ветрянку переносят намного сложнее, одного моего приятеля, который к тридцати уже успел обзавестись двумя детьми, еле откачали. Правда, только с его слов, но это не очень расходится с тем, что я и так слышал.

— Скорее всего, — не оставляет надежды мать. — Завтра я приеду, ты один не справишься.

— Ма…

— Ты же один? Или уже нет?

Я хорошо слышу эту немного колючую, хоть и приправленную материнской заботой иронию, на которую она имеет полное право, потому что раньше, до Сони, я вел совсем не монашеский образ жизни, и количество прошедших через мою постель женщин, наверное, стремится к сотне. И хоть за последние четыре года все кардинально изменилось, матери до сих пор кажется, что я снова сорвусь и забуду о том, что дал себе слово быть примерным отцом, несмотря ни на что. Кроме того, она с первого взгляда невзлюбила Лену. Сказала, что вместо того, чтобы найти домашний очаг, меня снова потянуло на просроченный бенгальский огонь. В общем, можно сказать, мне придется еще очень долго пахать на восстановление репутации.

— Никого нет, — скупо отвечаю я и, прижав телефон плечом к уху, быстро иду открывать дверь. — Приезжай. Буду очень благодарен.

Врач осматривает Соню, выписывает длинный список лекарств и успокаивает тем, что в ее возрасте ветрянка — совсем не страшно. Спрашивает, болел ли я, и в ответ на мое «нет», делает такое лицо, будто смотрит на смертника.

— А зеленкой мазать обязательно? — Вспоминаю своего брата в этих ужасных точках, и меня передергивает от мысли, что через несколько дней я тоже буду таким красавчиком. Блин, в наше время медицина уже так далеко ушла, неужели нет каких-то бесцветных средств?

Врач смотрит на меня как на дебила и обстоятельно читает лекцию на тему того, что прыщи нужно мазать не для того, чтобы они прошли, а чтобы контролировать появление новых. И с иронией говорит, что «зеленка» бывает не только зеленая, но и розовая, а девочки любят этот цвет.

— В общем, передайте все это вашей маме, — в завершение говорит женщина, и когда я делаю непонимающую рожу, поясняет: — Жене.

Просто киваю и спроваживаю ее за дверь. Когда люди узнают, что я отец-одиночка, их реакция слишком предсказуема: сочувствующий взгляд, гора советов, умные слова о женщинах-кукушках и все такое. Никому и в голову почему-то не приходит, что я даже рад, что все именно так — мне нравится быть отцом, но четыре года назад я не был готов становиться мужем не той женщины, и не то, чтобы готов становиться им сейчас.

На всякий случай проверяю свой телефон — пара сообщений от коллег, издевательское сообщение от Антона и угроза «нагрянуть в гости, чтобы увидеть, как я превращусь в Халка». Сообщение от Королевы: «Хоть ты и делаешь вид, что тебе на меня плевать, я все равно знаю, что ты волнуешься, как я доехала, поэтому скажу — все хорошо». Удаляю эту ересь сразу и на всякий случай заношу Лену в игнорлист. Только сейчас доходит, что это пора было сделать давно.