Кухарка (СИ) - Великанова Наталия Александровна - Страница 38

— Я не увлекаюсь живописью, — облизнула она губы, пытаясь понять, как ей выбраться. Голова наотрез отказывалась соображать, словно мозг поменялся местами с вакуумом.

— Это плохо, — заметил он, но больше ничего не сказал и не отступил ни на шаг. Только развязал галстук — концы его упали по обе стороны от распахнутого воротничка. Волосы были взъерошены, глаза — налиты кровью. Это ей очень не нравилось. Очень не нравилось.

34

В квартире полумрак.

Поломанные. “Та сторона”

Леська посмотрела на открытый ворот рубашки, на впадину у основания шеи, на жилку, бешено бьющуюся под кожей. Он действовал на неё, как крепкое вино — кружил голову и заставлял забывать себя. Он знал, что делал, поэтому она на всякий случай напомнила себе, что не должна поддаваться его чарам. Пока Леська думала об этом, дверь за её спиной открылась и в следующий миг захлопнулась, оставляя их наедине в полутёмной спальне. Всё случилось так быстро, что она даже не успела сообразить, в чём дело.

— Теперь можем обсудить спокойно, и у нас достаточно времени, чтобы поговорить по душам, — на лице Фёдора расплылась медленная удовлетворённая ухмылка.

Несмотря на то, что Леське хотелось кричать и барабанить в дверь, она сдержалась и промолчала. Хочет говорить — пусть говорит. Ясное дело, будет вешать на неё всех собак. Станет обвинять её долго и страстно. Покажет весь праведный гнев, а потом ни разу не явится, чтобы хотя бы взглянуть на дочь.

Она выслушает. Не так уж это и сложно. Постоять и потерпеть, пока лапша наматывается на уши.

— Итак? — он подступил вплотную.

— Итак?

— Видимо, у тебя были веские причины.

— Причины? — нахмурилась Леська.

— Причины! — завопил он, не сдерживаясь. — Да, причины! — видя, что она не понимает, раздражённо пояснил: — Причины промолчать о моём отцовстве!

— Были!

— Я слушаю.

Леська вдруг стала совершенно спокойной (за исключением колотящегося в горле сердца). Если он готов выслушать, она найдёт слова, чтобы донести до него свою точку зрения.

— Я подумала, что не имею право врываться и разрушать твою жизнь.

— Вот как?

— Не смотри на меня так, будто я — монстр, — ноздри её раздулись сами собой, — ты собираешься жениться, у тебя совершенно своя нормальная жизнь.

— Жениться? Откуда такие сведения? — в голосе звучало нетерпение, замешанное на растерянности.

Да, ладно, пусть не было никакой женитьбы, пусть Наталья солгала ей. Не в этом дело. Если уж судить строго, то тогда, когда ей было пятнадцать, не только её мать не имела права втягивать её во все те гадости, в которые втягивала, но и он не имел права прикасаться к ней (ведь несовершеннолетние не могут принимать осознанных решений). Только разве есть у человека возможность закрасить прошлое белой краской? Нет! Она была и будет грязной. Червивому яблоку не стать целым, даже если вырезать червоточину.

Она должна смотреть в будущее. Несмотря на боль и грязь, которые были в её прошлом — получилось ведь из этого и хорошее. Родилась Маська. Кто знает, как сложилась бы её судьба, не встреть она тогда Фёдора?

Нет, этого бы она точно не хотела бы избежать. Пусть в его глазах она увидела презрение и злость, но помнила она в них и любовь. Тот момент, когда вы впервые встречаетесь с человеком глазами и понимаете, что он вам симпатичен. Вы снова находите его в толпе, и снова его взгляд лучится теплом. Вы хотите, чтобы он подошёл, потому что от этого теплеет в душе и дельфинчики резвятся где-то в области затылка.

Вам легко говорить о чём угодно, и смотря на губы этого человека, вы думаете только о том, как прикоснуться к ним. Вам хочется потрогать его волосы — потому что это так естественно. Вы вдыхаете запах его кожи, и она пьянит вас. Нет ничего прекраснее, чем быть вместе. Вы не можете наговориться и не можете расстаться. Любые его слова смешат вас, потому что дельфины плещутся не просто в море, они купаются в эйфории. У вас не возникает вопроса, насколько дорога ваша девственность, до каких пор надо её беречь, потому что близость дороже преград между вами. Вы верите этому человеку, как себе, и даже больше. Вы понимаете, что он никогда не сможет вас простить, потому что сами себя простить не можете.

— Зачем тебе ребёнок от случайной подружки, который появляется, не пойми откуда?

— Действительно, зачем? — его поза стала расслабленной, но в голосе снова росла угроза. Леська сглотнула, но позиций не сдала.

— Хочешь стать папой по воскресеньям?

— Раздумываю…

— Что-то я не заметила в тебе такого желания!

— Не заметила, значит… — она видела, как внутри у него кипит и кипит чёрная зола. Это ей не нравилось. Не нравилось!

— Не заметила! — взвизгнула Леська.

— Ну, так послушай, Олеся, — он наклонился к ней, скулы прорезали судороги. Лицо потемнело ещё больше. — Не тебе решать, быть мне отцом или нет. — Фёдор медленно проговаривал каждое слово. — Я уже отец! Не тебе решать, расти ли моей дочери безотцовщиной или иметь папу? У неё он уже есть! Не тебе решать, кто будет её отцом. Это я!

Он сверлил её безжалостным взглядом, отчего внутри Леськи поднялся настоящий ураган сопротивления. Да как он посмел говорить с ней в таком тоне? Кто он такой? Разве не она одна растила ребёнка, когда он нежился и прохлаждался неизвестно где? Разве не отдавала она лучший кусочек своей крошке? Разве не каждую минутку и секундочку думала о ней? Разве не делала она каждое движение в своей жизни ради маленьких карих глазок и тоненьких пальчиков?

Будто она не хотела, чтобы у её дочери был отец! Будто она не хотела, чтобы им был он. Разве не ради его спокойствия она промолчала о ребёнке? Разве до сегодняшнего утра помнил он вообще о её существовании, уж не говоря о подозрении о своём отцовстве?

— Вот как! — не сдержавшись воскликнула Леська: — Раз ты так готов быть отцом: пожалуйста, будь! Я тебе не запрещаю!

35

Сопротивляться тебе не смогу уже я, делай всё,

Что захочешь, только останься.

Поломанные. “Та сторона”

— Не запрещаешь? Как мило! — Фёдор невозмутимо смотрел на неё, лицо его стало бесстрастным. После чего он запрокинул голову и расхохотался. — Ты настоящее дьявольское отродье!

Уж не сошёл ли он с ума на самом деле? Смеётся? После того, как готов был задушить её собственными руками?

— Сам ты — отродье! — отрезала Леська и метнулась к двери, открыла её, но тут же, не поняв как, была пригвождена к ней. Дверь с оглушающим треском захлопнулась, и она оказалась зажатой между деревом и стальными мышцами груди.

— Стоп! Я ещё не задал всех вопросов.

Но Леська видела, что теперь он уже не в том злобном напряжении, которое изводило её весь вечер. Он немного выпустил пар, может быть смех, пусть грубый и невесёлый, помог ему расслабиться. Она не знала, видела только, что лицо больше не оставалось искаженной от ярости маской. Она ещё не понимала, какие последствия это будет иметь для неё, но подумала, что, наконец, они немного отодвинулись от края пропасти.

— Ты пыталась позвонить мне?

— Нет.

— Найти меня?

— Нет.

— Ты могла бы спросить обо мне у моей тёти.

— Нет! — с чувством выкрикнула она.

— Эй! — его глаза снова потемнели, — Девочка! Ты не забываешься?

— Я тебе не девочка! — яростно зашипела Леська.

Пыталась ли она найти его? Позвонить? Связаться через тётку? Леське хотелось рассмеяться и заплакать одновременно. Хотелось сесть в углу и выть! Выть не прекращая! Она была маленьким испуганным подростком. Диким зверьком. Как затравленный волчонок она скрывалась от знакомых, прятала живот от взрослых. Опускала глаза, стоило кому-то заговорить о возрасте или, хуже того, спросить, сколько ей лет. Она не знала не только своих прав и обязанностей, ей даже в голову не пришло, что она может разделить произошедшее с кем-то, что Фёдор несёт свою долю ответственности за малыша, растущего в ней.