По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 35

Он повернул голову и… готова поклясться, ощутил мое присутствие. Удивленно приподнятая бровь. Взмах руки.

Жандармам не слишком хочется мокнуть, но и нарушить приказ начальства они не смеют. Короткий спор заканчивается победой дознавателя. Вот только ему все же вручают несколько измятый плащ. Заботливые мои. Но и правильно. Дознаватель у меня не шибко здоровый, нечего ему под дождем мокнуть. Еще бы галоши принесли, но так далеко жандармская мысль не ушла.

Диттер спустился и медленно направился вдоль Вешняковой улочки. И вела она, к слову, отнюдь не к моему особняку. Жандармы несколько мгновений стояли, наблюдая за инквизитором, но дождь застучал веселее, фонарь мигнул, и это было воспринято аки высшее знамение. И жандармы ушли.

А я двинулась по следу, стараясь держаться в тени: мало ли кто еще мог наблюдать за Диттером.

Вешняковая сменилась Подольской стороной. Здесь селились честные бюргеры, которые ценили покой, уют и стабильный доход. А потому весьма часто переделывали милые свои особнячки под магазины. И свет фонарей отражался в темных витринах…

В пять утра откроются булочные. Чуть позже зазвенит колокольчик молочника, который будет останавливаться перед каждой дверью, собирая дань из пустых бутылей и монет. Здесь их оставляли так, прикрывая лишь легким флером отпугивающего заклятья.

Блестели лужи на мостовой. И дыхание Диттера тревожило ночную тишину.

— И долго ты прятаться собираешься? — поинтересовался он, останавливаясь перед кофейней герра Лютера. Дождь гремел о навес, но на белые кружевные стулья не упало ни капли. Завтра поутру Мадлен и Маргарита протрут столики, сменят цветы в вазочках, постелют свежие салфетки…

Какая-то настолько другая жизнь, что становится страшно.

— Недолго, — я вышла.

— Вымокла. — Диттер устало покачал головой. — И зачем? Я все равно тебе все расскажу…

— Нужно было. И да. Расскажешь. Но позже…

Волосы влажные. А лицо белое. Глаза вон глубоко запали и мерещится в них тоска… Нам бы сесть вот под этот полосатый навес, с которого стекали струйки дождя. Заказать черный кофе, фирменный, с перцем и патокой, а к нему — пышные рогалики из слоеного теста… нам бы сидеть и говорить о пустяках. Или не говорить вовсе. Почему-то мне кажется, что с моим дознавателем удобно будет молчать. А теперь мне нужно рассказать ему о… Я сглотнула. И протянула руку.

Позже. Я приведу его сюда. Мы пройдемся и остановимся, чтобы полюбоваться розами фрау Книхтер… перекинемся парой слов со старым Мартином, который предложит выбрать одну из двух тысяч сигар, возможно, заглянем в сувенирную лавку и уж точно выпьем кофе. Когда-нибудь.

А пока нас ждал мертвый дом, и нетерпение его было вполне оправданным.

Я осталась ждать Диттера внизу.

Не потому, что мне было противно подниматься. Хотя да… противно было. Еще мерзко. И память моя отказывалась стирать детали увиденного. Напротив, пожелай я, достаточно закрыть глаза и представить…

Не хочу. Я просто посижу на грязных ступеньках, посмотрю на крыс и подумаю.

Почему дом бросили? А его явно бросили… мертвецы в нем и прежде случались, но их убирали. Это было частью игры. Тогда что изменилось? Соня? Сомневаюсь, что это первый, скажем так, несчастный случай…

Тогда что? Богиня? Или… я? Я ведь ощутила зов и… и нашла это место. Однако, не получилось ли так, что хозяева места, скажем так, были потревожены… они убрали тело Сони, отправив ко мне полицию.

Возможно? Вполне.

Во-первых, Соня — не тот человек, который может позволить себе исчезнуть. Расследование… даже если они купили полицию, то отец Сони достаточно состоятелен, чтобы провести собственное, если результаты официального его не удовлетворят. А как далеко оно может зайти, что обнаружить…

Нет, им нужна была готовая кандидатура злодея. А я… чем не вариант? В таком случае получается, что… моего появления здесь не ждали.

Я принюхалась и встала… а запах керосина — это что-то новое… и резкий такой… то есть меня увидели и исчезли, чтобы вернуться для зачистки чуть позже.

Двор. Крысы. И нищий, который возится у забора.

— И что ты тут делаешь? — поинтересовалась я и заткнулась, поймав черный шар проклятья. Нищий же, отшвырнув канистру, бросился прочь. Что, впрочем, не помешало ему кинуть активирующее заклятье. Пламя вспыхнуло и опало.

И расползлось по двору, вяло пожирая мусор.

По прочерченной дорожке оно подобралось почти к самому подъезду, но тут же присело, отступило. Хорошо. И плохо. Я бы догнала человека. Я бы… нашла его, если бы не проклятье. Оно впилось в мою плоть тысячей игл, и клянусь, я остро ощущала каждую.

И было больно. А еще темные нити стремительно расползались, разрушая мою мертвую, но, как оказалось, вполне уязвимую плоть.

Дышать. И попытаться выдрать этот черный шар. Я ведь ощущаю его. Я… сумею. Взять. Ухватить его, скользкое, сопротивляющееся, пальцами. Потянуть, отрешаясь от мерзковатого ощущения, что вместе с ним я вытягиваю все свои внутренности. Нити оборвать.

— Сиди, — Диттер подхватил меня. — И постарайся не шевелиться.

В ладони его вспыхнул белый свет.

— Не уверен, но подозреваю, что будет больно.

И проклятье, он не ошибся… было действительно больно.

Песок. Много песка. Белый, искристый, он норовит просочиться сквозь пальцы, и мой замок рассыпается от малейшего движения ветра.

— …ты понимаешь, насколько это опасно? — Матушкин голос доносится издали.

Я не вижу ее.

Розы в этом году на диво разрослись. Колючие ветви их распластались над травой, и темно-багряные бутоны грелись на солнце. Откуда в саду песок? И помнится, в те годы я уже была слишком взрослой, чтобы копаться в песочнице. Но… память, она такая, вечно все путает. Песок переливается всеми цветами радуги.

— Ты все преувеличиваешь. Мы об этом уже говорили.

Щелкают садовые ножницы, колючие побеги падают на траву. Дрожит марево. И перья на матушкиной шляпке.

— Говорили, — матушка спокойна. Она всегда спокойна, даже когда гневается, а сейчас я остро ощущаю вихри ее силы.

— Все будет хорошо. Это просто нервы, — обещает он, а матушка кивает, перенося свой гнев на розы. Над кустами поднимаются бабочки, их вдруг становится как-то слишком много…

А песок превращается в воронку. Только я не боюсь пустоты. А вот ночь — это страшно.

Пустой коридор. Темнота. Пол холодный. Надо бы вернуться в постель, но за окном дождь и молния сверкает. Молний я не боюсь, а вот гром — дело другое. От грома сердце вздрагивает и пускается вскачь. Я знаю, что бояться совершенно нечего, однако знание не помогает справиться со страхом.

Мама… поймет. Или отец. Или… кто-нибудь… полоска света на полу. Дверь в гостиную приоткрыта.

— Дорогой, мне кажется, что ты ошибаешься, все не может быть настолько просто, — матушка сидит в кресле у камина. Ее лицо скрывается в тени, но я вижу длинный подол клетчатого платья. Кружевная отделка. Домашние туфли.

Матушка всегда выглядит наилучшим образом, потому как она леди, а леди не имеют права выглядеть иначе. И я хочу быть похожей на нее, а потому спешно пальцами пытаюсь разгладить волосы. Коса, которую мне фройляйн Триммер заплетала на ночь, опять растрепалась. И рубашка мятая. Я не хочу выглядеть жалко, а потому замираю. Не решаюсь толкнуть дверь.

— Почему? — голос отца доносится из-за двери. Его я не вижу. — Как раз все логично…

— Тогда почему предыдущая группа ушла? В полном составе, заметь… то, что ты предлагаешь, оставляет определенный люфт, и кто-то должен был уцелеть.

— Нельзя ждать результата, работая с изначально дрянным материалом.

Я прикасаюсь к двери. Я почти готова отступить, но… раскат грома заставляет дом содрогнуться.

— Это не материал. Это ведь люди, и если ты ошибаешься…

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

— Я не могу иначе. Я просто… я думаю, а что, если это в принципе невозможно? Вы набираете новую группу, а если и они тоже… если обречены изначально…