Нежность в хрустальных туфельках (СИ) - Субботина Айя - Страница 27

— Что перестать? — Забираю пакет у нее из рук, как бы невзначай задевая кончики пальцев. Бегло осматриваю людей в очереди, наклоняюсь к ее уху и спрашиваю: — Тут есть кто-то, кого ты знаешь? Твои коллеги?

Она непонимающе хмурится и отрицательно мотает головой.

Спасибо, боженька.

Целую ее в кончик носа. Не могу сдержать смех, когда Варя снова сильно смущается.

— Давай договоримся, Колючка: я — мужчина, а ты теперь со мной. Попытки отобрать у меня мои законные мужские обязанности — это как удар по яйцам. Ничего приятного в общем.

— Ленский, тебе правда восемнадцать? — все так же шепчет она.

— Абсолютно, а вот тебе, детка, точно шестнадцать.

Мне невыносимо стыдно приглашать его в свою съемную квартиру, но Ленский нее дает ни единого шанса: сам несет пакет с выпечкой, открывает дверь подъезда и уверенно поднимается за мной по лестнице. Я немного мнусь у двери, но все-таки сдаюсь.

— Извини, тут немного тесновато. — Пытаюсь не смотреть ему в глаза.

И правда, как будто мне шестнадцать.

Ленский ставит пакет на тумбочку, быстро снимает обувь и помогает мне раздеться. Наклоняюсь, чтобы снять сапоги, но не успеваю: Даня прижимает меня к двери, укладывает ладони на талию, сжимая достаточно сильно, чтобы я почувствовала себя пером в надежном кулаке: не раздавит, но в обиду не даст.

— Завтра суббота, — шепчет куда-то мне в шею. Не целует, только горячо дышит на кожу, и у меня голова кружится, как от молодого вина. — У тебя нет никаких факультативов? Ничего такого, из-за чего ты побежишь утром на работу?

— Нет, — не очень понимаю, к чему он клонит, но голова просто перестает работать, когда он вот так близко, и воздух, который я глотаю, обжигающе холодный от мяты. — Но есть работа дома…

Ленский распрямляется, широко улыбается и, вздернув бровь, огорошивает:

— Я на ночь остаюсь, Колючка.

Сглатываю, пытаясь переварить его слова. Он серьезно?

— Я серьезно, — как будто прочитав мои мысли, с нажимом говорит он.

— Но твои родители, наверное, будут волноваться?

— Я не собираюсь выключать телефон и буду на связи.

— А что ты скажешь о том, где и с кем проводишь ночь?

Даня снисходительно вздыхает, подхватывает мой подбородок двумя пальцами, задирает голову так, чтобы мы смотрели друг другу в глаза. Это нормально, что у меня сердце перестает биться, когда я вижу эту брутальную царапину у него на скуле?

— Я скажу, что проведу ночь с самой сексуальной училкой на свете, — говорит тихо, выуживая из меня смущенный вздох в ответ. — Скажу, что буду трахаться с ней, пока у нее не заболят ноги, потому что я буду между ними, и потому что ей придется широко их раздвигать, чтобы сесть сверху. И, как нормальный мужчина, после всего этого я просто обязан буду приготовить ей завтрак, так что, — он подмигивает мне, и это вообще самое сексуальное, что я видела в жизни, — я остаюсь на ночь.

— Ты умеешь готовить? — сглатываю я.

— Колючка, я только что сказал, что собираюсь заниматься с тобой сексом всю ночь, а ты думаешь о желудке!

У него такой заразительный смех, и то, как он это делает — чистый секс. Немного запрокидывает голову назад, морщит нос и его щеки слегка краснеют. Щеки с ямочками.

— Отца часто не бывает дома, — Даня перестает смеяться и в его взгляде мелькает злость. — Мать болезненно на это реагирует. Кто-то должен быть рядом, чтобы она не думала, что потратила жизнь на двух неблагодарных мужиков. Иногда у нее случается депрессия, но когда я что-то ей готовлю… Ну, знаешь, — он неловко чешет затылок, — вроде как присматриваю за ней.

Я понимаю, что он хочет сказать. Сама была такой же: пока присматривала за младшими, пропустила детство, стала маленькой старушкой. Но понимаю я это только теперь, рядом с Даней, который называет меня «деткой».

Я пытаюсь представить себе его мать. Сколько ей лет? Почему-то кажется. Что Даня на нее совсем не похож и, глядя на своего сына, который повторяет своего отца один к одному, она чувствует себя в ловушке. Примерно так же мать до сих пор смотрит на моего брата Вовку, потому что он — практически точная копия нашего с ним отца, который слишком рано лег в могилу.

— Эй, Колючка? — Даня привлекает мое внимание. — Все хорошо?

Я встряхиваюсь и быстро снимаю сапоги. На улице гололед, так что я выбрала те, что на маленьком каблуке, но даже без него я становлюсь мгновенно еще меньше рядом с Ленским, и это странно волнует. Он явно чувствует мое замешательство и подливает масла в огонь: изображая взрослого дядю треплет меня по голове, как малышку, которая расстроилась из-за сломанной куклы. В ответ «дарю» ему рассерженный взгляд, но он только триумфально улыбается и начинает с интересом осматриваться. А я чувствую себя ужасно глупо, потому что вдруг вспоминаю, что утром оставила на кухне чашку с недопитым кофе.

— Пойдем чай пить? — не тушуется Ленский, берет пакет, свободной рукой — мою ладонь и запросто, будто это его квартира, идет в кухню.

Я как могла, привела ее в порядок, но здесь все равно довольно скромно: старенький громкий холодильник, мойка с двумя черными пятнами сколов на эмали, поцарапанная плита. Зато я постирала шторы и даже купила на распродаже пару комнатных растений. А еще из окна хороший вид на парк.

Пока Даня ставит пакет на стол, я быстро убираю чашку в раковину и ставлю чайник.

— Кофе или чай? — Украдкой слежу, как он исследует шкафчики в поисках тарелки. Находит плетеную корзинку и начинает выкладывать выпечку.

— Кофе, несладкий.

Кофе у меня самый простой, растворимый. Точно не вкусный из «Старбакса», к которому он наверняка привык. Насыпаю его в две разнокалиберные чашки, но ложка с громким «дзыньк!» валится на столешницу. Это все из-за трясущихся рук. Можно подумать, что я пригласила в гости мужчину своей мечты, и от того, понравится ли ему дешевый пережаренный кофе из супермаркета, зависит судьба наших отношений.

Даня становится за моей спиной, обнимает за талию, и громко дышит в ухо.

— Не волнуйся, зайка, я тебя не съем. — Клацает зубами и я, наконец, расслабленно хихикаю. Точно как школьница.

Чайник закипает, я разливаю кипяток по чашкам, и мы усаживаемся за стол.

— Расскажи, как у тебя в школе, — брякаю первое, что приходит на ум, потому что даже короткая пауза тишины невероятно нервирует.

— Тема школы — табу, — спокойно и четко говорит Даня. — Извини, Колючка, но я не собираюсь показывать тебе тетради, давать домашку на проверку и каяться, что продрых всю историю и биологию.

— Но ты же и правда вечно спишь, — прищуриваюсь я.

— Это потому что я сова, — усмехается он.

— Очень красивая сова, — не задумываясь, отвечаю я, и Даня усмехается.

— Ты на меня запала, детка. — Сцапывает из корзинки булочку с джемом, к которой я как раз тянулась, чтобы заткнуть себе рот едой и перестать говорить глупости, откусывает и слизывает с губ сахарную пудру. Думает о чем-то, переклоняется через стол и тянет мне оставшееся. — Кусай.

— Ешь, я не хочу, — сглатываю волнение.

— Что я говорил насчет вранья?

Я оторопело смотрю, как Ленский встает из-за стола с совершенно каменным лицом, кладет булочку обратно в корзинку и надвигается на меня всем своим немаленьким телом. Пока думаю, что это с ним, успевает взять меня за плечи, поставить на ноги, несильно шлепнув по заднице, задает направление в сторону комнаты.

— Я…

— Ты идешь в комнату, — безапелляционно заявляет он. Немного хмурится и уточняет: — Буду отучать тебя врать старшим, Колючка.

Наверное, это идет вразрез любой логике, но мне нравится его командный тон и постоянные напоминания о том, какая я незрелая. Даже если это просто часть игры, но только благодаря этим словам, я не чувствую себя так ужасно из-за нашей разницы в возрасте.

Едва мы переступаем порог комнаты, и мои колени превращаются в точки, которыми сама вселенная рисует восьмерки бесконечности, Даня вдруг подхватывает меня за талию и роняет на диван. Я даже пискнуть не успеваю, потому что он хищно нависает сверху, ведет пальцами вверх по моим ребрам, практически лишая способности дышать. Я слишком выразительно втягиваю воздух ртом, чувствуя себя неуклюжей рыбой. Его темные глаза светятся обещанием меня проучить.