Нежность в хрустальных туфельках (СИ) - Субботина Айя - Страница 31

Возможно, я преувеличиваю и вижу то, чего нет, но все это выглядит так, будто она в самом деле ушла почти с пустыми руками. Меня это не волнует ни капли, если бы мог — стер бы ее бывшего с лица земли просто за сам факт его существования в прошлом моей Колючки, но все это выглядит… странно.

На часах уже половина десятого: я набираю сообщение матери, пишу, что у меня все хорошо, утром я обязательно перезвоню. У меня нет проблем с доверием родителей, потому что мне всегда хватало ума не заявляться домой бухим в доску, всякий наркоманский мед меня тем более не интересует, и в целом моим родителям нее приходилось за меня краснеть. Только хвастаться медалями, которые я время от времени привожу с соревнований.

Где-то в прихожей раздается громкая трель звонка. Я иду на звук, мысленно чертыхаясь. В такое время колючке может звонить либо кто-то из родни, и вряд ли для того, чтобы просто поболтать по телефону, либо… ее бывший.

Знаю, что не должен этого делать, но бросаю взгляд на экране телефона. Там просто буква П. Это может быть вообще что угодно. Пиццерия? Пидор? Первая буква имени?

Разрываю звонок, достаю из куртки сигареты, зажигалку и возвращаюсь на кухню вместе с ее телефоном. Открываю окно, успеваю прикурить — и телефон снова «оживает» в моей ладони. Там сообщение от того самого П. Почему-то уверен, что это мужик. Не знаю почему. Зачем кто-то звонит моей девочке почти ночью?

Меня не мучает совесть, когда открываю и читаю сообщение.

Я просто, блядь, зверею.

«Возьми трубку, ебучая сука! Я тебя все равно найду и убью!»

Мне кажется, что я на минуту выпадаю в сраную реальность, в которой все это просто часть чужого сна, в который меня затянуло по ошибке. Перечитываю сообщение еще раз, вдруг соображая, что это — только последнее в длинной цепочке.

Читаю несколько наугад — и откладываю телефон, чтобы случайно не раздавить его в кулаке. Никогда в жизни я не глотал горький дым с таким чувством, будто без него меня разорвет на куски. Практически безе перерывов между затяжками, до самого фильтра, пока не обжигаю кончики пальцев, но и тогда в башке не сильно прояснятся.

Выдыхаю в морозную ночь, смотрю сообщения еще раз.

Это одни бесконечные угрозы. Угрозы расправой, издевательствами, изнасилованием. Угрозы, от которых перед моими глазами полыхает кровавое зарево. Я не знаю, кем нужно быть, чтобы писать такую мерзость женщине, но уверен, что попадись этот недоёбок мне прямо сейчас — я бы разломал все его кости.

Пытаюсь успокоится, выдохнуть, остудить голову, пока она не воспламенилась как у чертового джина из мультика, но, блядь, этот П звонит снова.

И на этот раз я отвечаю.

На том конце связи слышен крепкий мужской разговор и какой-то шансон. Кряхтение, голос в сторону: «Сука, вынула член изо рта и ответила!» Дружки желают ему «въебать ей мозги на место».

Сжимаю кулак.

— Ну что, тварь, насосалась? — слышу пьяный голос. — Сколько…

Я выслушиваю все дерьмо, которое пьяная скотина льет мне в уши и только когда его залитый водкой мозг начинает что-то подозревать и требовать «подать голос», отвечаю:

— Я. Тебя. Убью.

Спокойно, разделяя каждое слово.

Тишина. Долгая-долгая пауза, после которой снова обращение к собутыльникам (на заднем фоне звенят стаканы): «Мужики, я, кажись, на любовника наткнулся!»

— Смеешься? — интересуюсь я. Прижимаю телефон ухом к плечу, снова закуриваю, на этот раз без спешки, выравнивая дыхание, просто курю. — Знаешь, что чувствует человек, когда его ебут бейсбольной битой? Ставят раком, разводят булки и вставляют предмет, размером втрое больше толстой кишки. — Он что-то там бормочет, но я гну свое. — Поверь, твое говно полезет наружу только через рот или начнет просачиваться в кровь через кишки.

— Ты кто?

Зло усмехаюсь, потому что храбрый волчара в одно мгновение превращается в визгливую свинью.

— Позвонишь или напишешь сюда еще раз — я тебя из-под земли достану.

— Сильно храбрый? — продолжает свинья.

— Нет, не храбрый. — Пожимаю плечами, присаживаясь на подоконник. — Злой и дурной.

Отключаю связь до того, как он успевает что-то сказать в ответ.

Курю и мысленно собираю пазл всех своих сегодняшних «находок».

И злюсь на себя за то, что пока Колючка убегала от своего придурка-мужа, я злился на нее и думал, что она просто поиграла со мной, как с маленьким мальчиком.

Он ее бил? Не удивлюсь, если так. Тварь, которая пишет беспомощной женщине такие вещи, способна на что угодно.

Я возвращаюсь к ней в постель только через час. Практически складываюсь вдвое, чтобы лечь рядом. Обнимаю, прижимаю спиной к своей груди.

И засыпаю только под утро, потому что, как Цербер, чутко стерегу ее спокойные сны.

Меня будит вкусный запах. Я еще сплю, мне снится, что я плаваю в облаках и чувствую себя легче перышка, но в мозгу уже включились рецепторы, которые отвечают за запахи и звуки.

Не открываю глаза, кутаюсь в одеяло и неспеша иду на кухню. Прислоняюсь к дверному косяку, разглядываю свой оживший сон: Даня в одних трусах, с кухонным полотенцем через плечо с музыкой, которая льется из динамика его телефона, готовит завтрак. Как и обещал.

Из моей груди раздается непередаваемый булькающий звук. Успеваю закрыть рот ладонью, но Ленский все равно услышал: поворачивается, идет ко мне и в одно движение прижимает к стене всем собой. Мне очень хочется потрогать темную щетину у него на подбородке, но для этого мне придется отпустить одеяло и тогда от моих бастионов совсем ничего не останется.

— Доброе утро, детка. — Подмигивает, тянется, чтобы поцеловать, и я от стыда быстро прикрываю рот узлом одеяла, которое держу двумя руками, словно спасительную соломинку.

— Я зубы еще не чистила, — говорю прямо в ткань и уже ругаю свои ноги за то, что понесли меня сразу к Ленскому, а не в душ, к зубной пасте, зеркалу и расческе.

Должно быть, выдаю мысли взглядом в сторону двери, потому что Даня окончательно придавливает меня корпусом, и я чувствую себя гренкой, которая хрустит каждой невидимой косточкой, пока по ней размазывают терпкий джем.

— Потереть тебе спинку, Колючка?

— Нет, — вспыхиваю я.

— Ты сейчас отдавила яйца моей сексуальной фантазии номер три, — делает вид, что злится.

Я знаю, что это провокация, намеренная попытка разжечь мое любопытство и спросить, что же у него под номером один и номером два. Но все равно попадаюсь на удочку.

— А что до нее? — В голове мелькают образы его голого, со спущенными джинсами и темными короткими волосками в паху — и в животе щекочет.

— Минет и «догги-стайл», — не смущаясь и не заикаясь, шепчет мне в шею.

Я поднимаюсь на цыпочки, склоняю голову к плечу, практически открывая ему доступ к моей коже от уха до самой ключицы. Но Даня издает недовольный вздох и уступает мне дорогу. Правда, делает все, чтобы я заметила, как плотно ткань белья облепила его твердый член.

— Сначала водные процедуры, Колючка. Потом завтракать. А потому нас еще куча дел.

— Что еще за куча? — Я с аппетитом поглядываю на огромную пористую шапку омлета под прозрачной крышкой.

Даня разворачивает меня и шлепком по заднице задет направление в сторону ванны.

— Ты не будешь здесь больше жить. Нужно найти другую квартиру.

Я стопорюсь. Даже удивительно, что при этом не издаю ни звука и просто жду хоть каких-то объяснений. Но, очевидно, получу их только после того, как Ленский сам решит, что пришло время.

В душе у меня есть время подумать над аргументами против его странного желания разобраться с квартирой. Умом понимаю, что он парень из совсем других слоев общества, и, наверное, ему просто некомфортно находится в таком… месте. Мне нечего стыдится: я обеспечиваю себя сама, и у меня есть ровно то, на что я пока зарабатываю.

Но когда смазываю туман с запотевшего зеркала, мое лицо в отражении выглядит кислее лимона.