Спорим на разбитое сердце? (СИ) - Морган Ирма - Страница 20

— Август, — ее голос показался каким-то уставшим. — Ревность — это признак любви?

— Я думаю, что ты сама знаешь ответ.

Элинор прицокнула и легонько толкнула парня.

— Ты читаешь французские романы, ты должна это знать, поэтому перестань меня бить, в конце концов, — Август накинул капюшон джинсовой куртки ей на голову, так что она снова толкнула его в ответ.

— Я спросила не у французов, а у тебя.

— Нет, — он испытывающе посмотрел на девушку, скинувшую с себя капюшон. — Поэтому можешь быть спокойна, ты еще не проиграла.

— Я не ревную тебя!

— Разве я это говорил? — смех Августа вызвал раздражение у Элинор, которая запутала сама себя. Элинор фыркнула, накинула на себя капюшон и показательно пошла вперед, чтобы не смотреть в самодовольное лицо парня. С обаятельными ямочками на щеках.

***

В доме было темно и пусто, пока Август не включил свет красивой, чистой люстры, изящно разбрасывающей тени от предметов. В каждом уголке дома было убрано, в каждой комнате был уютный порядок и теплота домашнего очага, вызывающая чувство нежности и защищенности. Август провел ее в комнату, где обычно спали гости — она была небольшой, уставленная старой, но хорошо сохранившейся мебелью из дуба, сделанной, вероятно, на заказ. Элинор обратила внимание на настольную лампу на прикроватной тумбе, как на источник спокойного сна в незнакомом доме.

— Ты живешь один? — спросила она, заметив, что дом совершенно пустой, исключая пушистую трехцветную кошку, спавшую на каминной полке с момента их прихода.

— Пока бабуля в больнице — да.

— Гхм, — она неловко кашлянула, совсем забыв об этом. — Ты одолжишь мне свою футболку?

Август скрестил руки на груди, подперев дверной косяк плечом, и посмотрел на девушку достаточно возмущённо, чтобы та почувствовала себя очень наглой и требовательной гостьей.

— Я не хочу спать в своей соленной влажной футболке, — она сняла джинсовую куртку и настойчиво сунула ее в руки парня, будто показывая, что всегда возвращает вещи. — Я могу спать голой, если так…

Она начала медленно и показательно стягивать с себя футболку, оголяя нижние края груди. Парень молниеносно опустил снимающийся элемент одежды вниз и молча вышел из комнаты. Через некоторое время он вернулся с белой футболкой, на которой была изображена Большая волна в Канагаве, как позже рассмотрела Элинор.

— У тебя есть хотя бы какие-нибудь представления о нравственности и морали? — Август возмущенно покачал головой. — Как ты можешь раздеваться перед ангелом?

Элинор осмотрела высокого парня, выглядящего до такой степени непорочным и консервативным, что она на всякий случай уточнила: «это ты сейчас о себе?!»

Август не смог сдержать мягкий, рассыпчатый, как снег, смех. Его щеки покраснели то ли из-за долгой улыбки, то ли из-за смущения. Более-менее успокоившись, он указал на фарфоровую фигуру ангела, стоящую на комоде.

— А-а, — неловко протянула Элинор и невольно шагнула назад. — Ясно. Ну, ладненько. Я в душ.

Она проскользнула ванную комнату, с облегчением захлопнула за собой дверь, аккуратно сползла вниз на пол, коря себя за глупые слова, что иногда слетают с ее уст необдуманно. Элинор нарочно долго находилась в ванной, несколько раз вымывая волосы шампунем с запахом персика, только бы перестать придавать значение всему тому, что она сегодня наговорила Августу. Спустя двадцать минут ей физически стало плохо от пара, заполнившего небольшую ванную комнатку, поэтому Элинор нехотя надела ту большую белую футболку-пижаму, приятно пахнущую свежестью стирального порошка.

Она вышла, скромно сложила свои вещи на кровати и прошла дальше к коридору второго этажа, чтобы найти Августа, который должен был дать ей одеяло. Она тихо постучалась в комнату напротив, осторожно осмотрела ее и поняла, что она принадлежит Миссис Грин. Тогда она прошла к следующей двери: в ней живет Август, судя по лежащему на кровати макбуку и относительному беспорядку. Она хмыкнула, вспомнив, как парень ругал ее за то, что она «свинья», хотя на самом деле он далеко не педант. На полках небольшого книжного шкафа она заметила несколько фотографий и не смогла остаться за порогом — ей было интересно, что же таят в себе хоромы этого парня.

Она осторожно прикрыла за собой дверь и прошла дальше, рассматривая все детали его уютной интересной комнаты. На одной фотографии были, наверное, его родители в молодости, обнимающиеся около пышного сада. На другой — Миссис Грин с ее мужем. А в рамку третьей фотографии был вставлен небольшой обрывок бумаги размером с детскую ладонь. Она аккуратно взяла его и поднесла к свету настольной лампы.

На бумаге юношеским аккуратным подчерком было написано: «Элинор. Чарльстон, Таейр-стрит, 637 W». Это был подчерк Элинор.

Она вспомнила Рождество 2011-го года. Она вспомнила Августа.

Горячий свет камина. Стекающие по стеклу окна хлопья снега. И слезы по покрасневшим щекам маленькой девочки.

— Не плачь, — женщина холодными тонкими пальцами вытирает с лица дочки росу обиды. Она вздрагивает от прикосновений. — Слышишь? Перестань плакать.

— Но ты же обещала, что мы проведем это Рождество вместе. Обещала, мама, — белокурая девочка закусывает губу, смыкает раздраженные глаза и бросается в объятия мамы.

— Ты уже взрослая девочка, перестань, говорю, — строго произносит мать, слыша всхлипы у своего уха. — Хочешь сидеть за праздничным столом или в приемном отделении со мной?

— Хочу с тобой в приемном отделении. И с папой, — девочка, успокоившись, отстраняется, — а не во Францию.

— Ты, видимо, не понимаешь, что отлично проведешь время. Вот увидишь, а потом еще и «спасибо» скажешь нам за эту поездку.

— Нет, — она отрицательно мотает головой, — я хочу с вами. Как раньше.

— Элинор, — женщина становится хмурой, сдержанно сжимает тонкие губы. — Я тоже хочу… Тем не менее, я не жалуюсь и смирно терплю — и ты так поступи. Ну, все, пожалуйста, веди себя хорошо и не плачь. От души поблагодари своих тетю и дядю и Миссис и Мистера Грин.

— Но…

— Я все сказала.

Женщина оставляет дочь плакать, но не капризно, а смиренно, печально глядя на одинокую пышную елку, озаряемую мягким светом затухающего огня камина. Элинор проходит к ней, осматривает с самой верхушки до основания, словно неприступную и всемогущую гору. Затем вздыхает, вытирает с розовых щек последние слезы, выдавливает улыбку и произносит:

— Можно моим подарком будет Рождество с родителями в следующем году? Больше ничего не надо, честно. Мне ничего не нужно, Санта. Только Рождество, как у всех.

Она тихонько добавляет «спасибо» и уходит в свою комнату.

Девочка устало потирает глаза от недавнего сна. Кругом шум. Кругом люди и их преданные чемоданчики. Тетя ведет Элинор под руку. Она чувствует, что в безопасности, но ей не по себе. Ощущение, что она лишняя.

Они в такси. Женщина говорит ей поспать, и девочка сонно кладет голову на колени. Закрывает глаза и, кажется, спит. На самом деле она думает о том, как сильно ненавидит Рождество.

Когда они приезжают в дом, дядя относит Элинор на руках в кровать и укрывает мягким одеялом. Ей страшно спать одной в незнакомом месте, но она молчит и думает о том, что она во Франции. Никогда себе не представляла, что попадет в эту страну. Зачем бы ей это? Она засыпает.

Она просыпается поздно, потому что весь дом уже погружен в суету. Как много людей! Элинор спускается на первый этаж и чувствует запах ели и выпечки. Тетя замечает девочку, ласково гладит ее по голове и протягивает теплое молоко с медом и еще горячим имбирным печеньем. Элинор голодна, но ест скромно, все думая о словах мамы. Она расстроенно замечает, что девочка едва притронулась к завтраку и беспокоится о здоровье, но Элинор говорит, что она наелась, опускает голову и говорит спасибо. Ей не по себе. «Я лишняя. Лишняя», — сердце девочки бьется в такт с мыслями.