Лемурия (СИ) - Уваров Александр - Страница 33

Прикрыв в истоме глаза, размазала её по лицу.

И…

— Сделай мне хорошо, — прошептала она. — Сделай…

Только просьбой прозвучало это, то ли приказом. Ему хотелось думать, что — приказом.

Он встал на колени перед Ириной.

Раздвинув ноги, приблизил лицо к сочащейся влагой плоти. Высунув язык, лизнул влагалище.

Кончиком языка нащупал набухший бутоном клитор — и языком поглаживал его, то усиливая, то ослабляя нажим.

То ускоряя движения, то замедляя их.

Он чувствовал приятный, лимонно-кислый вкус женской плоти, с едва зметным солноватым морским оттенком.

Вкус и запах женской плоти сводили его с ума.

Далеко высунув язык, он погрузил его в глубину влагалища, быстрыми движениями поводя вперёд и назад.

Соки женского тела, смешиваясь с его слюной, текли ему на подбородок.

И он услышал стон Ирины: страстный и долгий. Потом ещё один, и ещё…

Короткий, обрывающийся крик.

Она схватила его за затылок, прижимая голову ближе к промежности.

Ноги её сжались.

Он тонул в её плоти. Он дышал ей. Пил её. И отдавал ей себя.

А она кричала, заходясь в крике, изгибаясь, закатывая глаза.

Сгорала в сильнейшем, необыкновенно остро ощущаемом, сводящем с ума оргазме.

Оранжевые, мерцающие круги поплыли у неё перед глазами.

Руки неожиданно ослабли, обмякли — и она непременно повалилась бы назад, на камень, если бы вовремя не почувствовавший слабость её Михаил не вскочил бы и не поддержал её.

— Теперь хорошо… — прошептала она. — Ты во мне…

И слегка наклонила голову, прислышиваясь к пришедшему неизвестно откуда нежному, мелодичному звону.

Прошло полчаса.

Они всё ещё лежали на берегу озера, по пояс в воде, одеждой прикрыв чувствительные к солнцу плечи.

Михаил открыл глаза.

Вытянул руку, словно пытаясь достать висящий над самой его головой огненный шарик солнца.

И сказал:

— Ириша, нам пора. Опоздаем на паром.

И, намочив ладонь, погладил её по горячему, нагревшемуся на полдневном жаре животу.

— А быстро ты справился…

Игнат протянул руку.

— Здравствуй, Львович. Извини, поздороваться забыл. Так занят, так заработался, что сразу к делу приступил. Едва автор через порог…

Он подвинул Искандерову стул, и тут же подбежал к двери. Приоткрыв, высунул голову в приёмную.

— Серафима! — нараспев позвал он секретаря. — Серафима! Серна ясноглазая! Приготовь для гостя… и мне цветочный…

Михаил окинул взглядом апартаменты главного. Кабинет Игната ничуть не изменился.

По стенам всё так же и всё в том же беспорядке (или в порядке, известном лишь одному Игнату) развешаны были сиявшие богатым золотым, алым, синим и лиловым тиснением почётные и благодарственные грамоты и письма всевозможных государственных ведомств, просветительских и филантропических обществ, общественных фондов, партий, ассоциаций и союзов, самыми представительными из которых были грамоты от «Союза защиты правопорядка при МВД РФ», подписанные почётным председателем Союза Кирманом Хасан-Гиреевым (Игнат исправно издавал кирмановские многотомные труды по теории обеспечения прав свободной личности в условиях интенсивного построения правового государства, написанные за вечно занятого и не слишком грамотно пишущего по-русски Кирмана студентами-«неграми» одного из юридических институтов).

Неплохо смотрелись и вывешенные в лакированных деревянных рамочках благодарственные письма «Фонда православных предпринимателей при Правительстве РФ», но им явно недоставало восточной кирмановской пышности, рельефных орнаментов и золотых вензелей.

А вперемешку с грамотами и письмами грустно смотрели со стен рогатые морды убиенных охотами ланей и оленей. Игнатовы трофеи место меж грамот занимали по праву.

На охоты Игнат выезжал не абы с кем, а лишь с людьми влиятельными, более чем обеспеченными и делу весьма полезными. Трофеи тоже были грамотами, неоспоримо свидетельствовавшими как о достатке хозяина кабинета, так и о его связях в самых высоких кругах.

Потому любил Игнат во время деловых переговоров выйти из а стола, как бы между прочим пройтись вдоль стены, а потом остановиться и неожиданно ткнуть любимой своей перьевой ручкой в нос упокоенной лани, заметив при этом: «Неплохо в заповеднике постреляли с Петровичем… Какой Петрович? Что значит, какой! Этот Петрович один, его все знают!»

После чего деловому партнёру становилось очень стыдно, что не знает он единственного и неповторимого Петровича, не охотится с ним в заповеднике, не проносится на вертолёте над стадами испуганных копытных, не сидит у костра, не поёт народные песни и не имеет шансов хотя бы поднести патрон или подлить водки такому замечательному человеку, как Петрович.

После чего любая деловая беседа катиться начинала — как по маслу.

— Ну вот!

Игнат потёр руки и сел за стол.

— Спасибо, Миша, что заглянул. Случайно, наверное, получилось, как обычно? Шёл мимо, да и забрёл?

Игнат посмотрел испытующе на Искандерова.

— Нет, — ответил Михаил. — Не случайно. Специально.

Игнат радостно всплеснул руками.

— Прогресс! Прогресс! Визит-то оказывается, был спланирован! Прямо-таки преднамеренно зашёл, и время выкроил для этого! Миша, я счастлив!

И Игнат заёрзал в заскрипевшем кресле, изображая бурную радость.

Михаил смотрел на него угрюмо, исподлобья.

— Прекрати уж… И так гадко на душе, а тут ты ещё… Роман прочитал?

Игнат перестал изображать радость и сделался серьёзен.

Из верхнего ящика стола достал он толстую картонную папку, на корешке которой синим фломастером жирно выведено было: «Мих. Л. Иск. Кат. 2».

— Прочитал, конечно…

Игнат раскрыл папку и в задумчивости провёл пальцем по первой странице.

— Вот тут и замечания от рецензента…

Отложил рукопись на край стола.

— Объёмное произведение получилось! — резюмировал Игнат. — Да… Пока мы твой файл распечатали — у нас в принтере тонер закончился. Пришлось картридж менять! Представляешь? Да, Миша, работоспособности тебе не занимать, за это любим тебя и ценим. Меньше чем за три месяца такой романище наваять!..

Игнат спортивным жестом сложил ладони и потряс ими над головой.

— Ещё что отметишь? — голосом равнодушным и безжизненным произнёс Михаил. — Кроме объёма?

Пока Игнат собирался мыслями и подбирал подходящий ответ, Искандеров добавил ещё вопрос:

— И почему, Игнат, я у тебя по второй категории пошёл? Я ведь тебя не первый год знаю, не второй и не третий. Я твои пометки давно уже научился расшифровывать. Чего это мне категорию понизил?

Игнат, отвернувшись, с полминуты разглядывал устроенную в углу книжную полку с издательскими новинками.

А потом тихо, по слогам произнёс:

— Сам виноват.

— Я? — удивился Искандеров.

Открылась дверь кабинета. Серафима внесла на подносе две чашки кофе, сахарницу и вазочку с конфетами.

Улыбнулась.

— Конфеты — ваши любимые, Михаил Львович. Чернослив и фруктовое желе!

Она расставила приборы и посмотрела вопросительно на шефа.

— Пока всё, — ответил Игнат.

Серафима, отступая медленно и с улыбкой, вышла из кабинета и закрыла за собой дверь.

— Сам? — переспросил Михаил, щедро накладывая сахар в чашку.

— Именно, — подтвердил Игнат. — Ты знаешь, что значит для писателя быть в издательской обойме. И догадываешься, наверное, что значит — не быть. Точнее, выпасть. Это ведь страшная штука — писательское небытие. Для тех, кто вкусил славы…

Игнат развернул яркий, цветастый фантик и отправил конфету в рот.

— Флавы, онограро…

— Прожуй сначала, — посоветовал Михаил, размешивая сахар.

Игнат проглотил конфету и, достав из ящика стола бутылочку энергетика, запил.

— Говорю, что для тех, кто вкусил славы, гонораров приличных, кто научился зарабатывать на жизнь литературой, кто вышел из проклятого обывательского круга и попал в номенклатуру людей креативных и обеспеченных — падение непереносимы. Уж поверь мне, Миша! Лучше поверь на слово, без проверки! Чёрт…