Libertango на скрипке - Блик Терри - Страница 15

всю дорогу уделять время сыну, быть с которым из-за постоянной занятости редко удавалось.

Впереди был долгий радостный день, а вечером она позвонит. Да, позвонит обязательно.

Только что она скажет?..

***

Дорога радовала. Проблёскивало солнце, машин было не так много, как ожидалось, и

Александра с Максом уже уговорили пачку чипсов и выпили на двоих горячий душистый

травяной чай из предусмотрительно захваченного термоса. В придорожной закусочной

остановились и съели по шашлыку – а как же иначе? Ведь приключение, путешествие, обязательно должен быть шашлык – с кетчупом, весенне остро пахнущей кинзой, ароматным

хлебом… После обеда Макс, как это всегда бывало, примостился головой на коленях

Александры и сладко заснул. Александре же, вопреки обычному, совершенно даже не

дремалось, её волновал предстоящий разговор. И в сотый раз она спрашивала себя – что мне эта

девушка? Почему мне так хочется увидеть её? Услышать? Почему мне так важно, о чём мы

будем говорить? И что я скажу, когда позвоню? Конечно, она хотела интервью, я поговорю с

ней. Но мне же хочется большего: узнать, кто она, чем дышит, о чём мечтает, и что, в конце

концов, стряслось тогда, возле дома, что её так жестоко избивали, не боясь ничего? С чего

начать? Не будет ли нелепым и смешным мой звонок? Что, если Кира так же презрительно

относится к людям власти, как большинство моих сограждан? Нет, это не так, ведь она ясно

дала понять, что хочет поговорить со мной… Но журналисты – такие мастера масок, так

неожиданно и скверно могут поступить в любой момент… Нет, звонить Кире небезопасно. Не

надо, ведь она сама не звонила…

Казалось, всегда сопутствующая Александре решительность изменила ей. Она не помнила, когда последний раз так тщательно взвешивала все «за» и «против» звонка и встречи. Здесь

явно что-то было не так, иначе почему бы Александре просто не выкинуть Киру из головы и не

наслаждаться просто поездкой с сыном к родителям? Александра в который раз удивилась

своей смущённости и волнению и прикрыла глаза. В голове вдруг всплыли строки

Ахмадулиной: «Я знаю эти голоса ничьи. О плач всего, что хочет быть воспето! Навзрыд звучит

немая просьба эта, как крик: — Спасите! — грянувший в ночи… …на крыльцо из мглы сеней, на

волю из темницы явился свет и опалил ресницы, и это было женское лицо. Не по чертам его —

по черноте, ожёгшей ум, по духоте пространства я вычислила, сколь оно прекрасно, ещё до

зренья, в первой слепоте. Губ полусмехом, полумраком глаз лицо её внушало мысль простую: утратить разум, кануть в тьму пустую, просить руки, проситься на Кавказ…». Александра

вывернулась из обрушившихся строк, огляделась, будто впервые видя дорогу, и нервно

вздохнула:

– Шутки шутит подсознание. Начиталась, надумалась, теперь вдруг ещё и это…

… Мерный ход «Форда» убаюкивал, и Александра погрузилась в неспокойную дрёму.

***

Кира бежала. Бежала вдоль Невы, стараясь усмирить до сих пор болевшие рёбра, дышать

размеренно и мощно, пытаясь утомить тело до изнеможения. Был вечер, и от мглистой мороси

не осталось ни следа. Солнце косо заваливалось за плац-парад старинных зданий, уже совсем

скоро – время гражданских сумерек, белых ночей, время паломничества особо романтичных

туристов… вечерние огни свивались в непрерывные нити, глазам было больно от бликов на

воде, но Кира всё бежала и бежала. В наступавшем тумане ей грезились тени, видения

стремлений, чаяний, страданий и восторгов, усыпавшие за триста лет каждый камень Санкт-

Петербурга. Кира любила этот город, и ей казалось, что Петербург живёт в унисон с ней, открывая свои тайны и доверительно навевая ей истории жизни тех, кто был здесь когда-то

давно. Чугунные взоры ушедших, вытесанные в граните, запечатлённые в архитектуре –

каждый из нынешних почитаемых знаменитостей был когда-то человеком со своими страхами, мечтами, желаниями, болью и нежностью. И Кире казалось, что она осязает именно

человечность гранитного, царственного города, и принимает его таким, какой он есть – с

сознанием – вылизанным Невским и местами туристического паломничества – и серебряно-

призрачным подсознанием – дворами, проходами, изломанными крышами, пролитой кровью, дуэлями, драками, цветами, парусами, любовью и ненавистью…

Туман всё сгущался, и казалось, что город кутается в серебряный плащ, прошитый алым и

золотым. Кира замедлила бег, потом перешла на шаг, стараясь дышать размеренно. Зажужжал

телефон. Мельком глянув на вызов, Кира чуть не выронила трубку из рук. Сердце выстрелило в

горло, перед глазами всё поплыло, Кира прислонилась к парапету:

– Да? Слушаю, – голос был предательски хриплым, а слова приходилось будто выталкивать

изнутри.

– Добрый вечер.

Александра на несколько мгновений замолчала, слушая прерывистое дыхание Киры, и вдруг

смутилась:

– Простите, Кира, может, я не вовремя…

Кира с трудом разорвала навалившуюся немоту и вздохнула.

– Все в порядке, Александра Дмитриевна, добрый вечер.

– Кира, я в Петербурге.

Ещё одна продолжительная пауза. Кира напряжённо вслушивалась в тишину: Шереметьева

волнуется? С чего бы вдруг? Или уже кажется то, чего на самом деле нет. Кира не знала, что

ответить, поэтому промолчала, ожидая продолжения. Она так долго ждала этого звонка, ждала, как ждёт пустыня живительного дождя, настолько не верила, что он случится, что сердце, кажется, треснуло пополам от октябрьской полынно-костровой музыки голоса Александры.

– Кира? Алло? Вы ещё здесь?

– Да, я здесь, – Кира крепко зажмурилась и прошептала про себя: «Я не ушла за белой сказкой в

призрачный туман…».

– Кира. Несколько дней я буду в Петербурге. Какое-то время мне нужно будет уделить делам, но, если Вы ещё хотите поговорить со мной, то, возможно, завтра в шестнадцать, за Дворцовой

площадью, возле памятника Петру I, мы могли бы встретиться.

– Да. Конечно, я приду. – И, молча, вжимаясь звенящим сухим горлом в трубку: мне так много

нужно… сказать, спросить, увидеть, узнать… мне слишком много нужно, чтобы я могла

отказаться…

– Тогда – до завтра?

Кира тронула губами холодные кольца на тонких пальцах, беспокойно вздохнула и, смахнув

ресницами иней видения, тихо сказала:

– Да, до завтра.

Некстати вспомнилось: «и каждый вздох, и каждый взлёт обходится мне всё дороже»… Кира

шла мимо туманной Невы, вдыхая запахи весенней воды, мокрой земли, а где-то внутри неё

гремел моцартовский реквием по мечте, и не было сил ни думать, ни ждать…

***

Александра тем временем невидяще смотрела в стремительно темнеющее за стеклом небо, в

котором сквозь густой туман вспыхивали и гасли огоньки фар проезжающих машин, искры

светофора, таяли круги от фонарей. И эта круговерть огоньков проникала внутрь, будоражила, волновала – или это странное ощущение от правильности звонка? Правильности выбора? По

коже прошла лёгкая зябкость, Александра встряхнулась и вышла в столовую, где Макс и

родители пили чай и весело обсуждали последние школьные истории мальчишки.

Когда Александра зашла, Мария Константиновна, её мать, такая же статная и красивая

женщина, радостно обернулась:

– Саш!

И осеклась. На лице дочери, которую она знала очень хорошо, блуждала странная улыбка, а

весь вид говорил о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Саш? Всё хорошо? Ты какая-то сама не своя. Что-то случилось?

Александра летящими шагами пересекла столовую, взъерошив по дороге и без того

встрёпанную макушку Макса, подмигнув отцу, и близко-близко подошла к матери.

– Ты даже не представляешь, насколько всё хорошо. – И подумала: если бы я сама понимала, почему мне так хорошо… – Завтра вы все свободны, как птицы, вам разрешено даже есть