Современная советская фантастика (Сборник) - Вирен Георгий Валентинович - Страница 64

А разобравшись в этом, Матвей честно попытался понять смысл Ренатова дела. И Ренат столь же честно, без издевки постарался объяснить ему.

— Я изучаю литературу. Некоторые очень наивные и не очень грамотные люди считают, что мы должны помогать писателям лучше писать, а читателям — лучше понимать их. Ерунда. Этим критики, наверное, должны заниматься, но уж никак не мы. Мы — такие же ученые, как химики, физики, биологи, мы изучаем природу, мир. А литература — это часть мира, это такая же реальность, как… ну, как деревья или камни. И вот минерологи, геологи, геохимики разбираются в составе этих камней, структурах, качествах, а мы точно так же копаемся в литературе, стараемся понять ее законы и структуры и таким образом расширяем знания человечества о мире. Литература — огромный мир, и каждый из нас выбирает себе его часть. Я вот — временные отношения в поэзии. По существу дела, я изучаю время, то, как оно отражается в маленькой части мира — в поэзии… Я коплю наши общие знания о времени.

— Ну и что же такое время? — тревожно улыбался Матвей.

— Форма существования материи, если тебя интересует определение из учебника, — отвечал Ренат с виноватой улыбкой. — А если нет, то… Загадка. Самая великая загадка. Понимаешь, время — один из самых важных факторов эволюции живых организмов. И не исключено, что именно время таит разгадку принципов организации жизни во Вселенной.

Поминутно поправляя очки на переносице, Ренат читал:

— Ну и как же нам быть? — криво усмехнулся Матвей, пряча растерянность.

— Согласно моей гипотезе, — серьезно пояснял Ренат, — наиболее сильные эмоциональные всплески возникают на временных сломах, как я их условно определяю. Ну, например, пушкинское:

Это один из классических образцов лирической, то есть высокоэмоциональной поэзии, и одновременно — подтверждение моей гипотезы. Здесь в четырех строках — все три времени: прошлое, настоящее, будущее. Таких примеров у меня сотни, самых разных. Я разработал типологию временных отношений в лирике, систематизировал их. Эту гипотезу я почти доказал. Почти — работа еще не завершена. Но если докажу, то из нее произойдет другая гипотеза, которая, строго говоря, пока еще не гипотеза, а лишь догадка. А именно: эмоциональная жизнь человека невозможна без пересечения в ней трех временных координат. То есть человек без прошлого — лишен эмоций, без будущего — обращен лишь в прошлое, ущербен и, по сути дела, мертв. Ну а настоящее — это вообще условная точка пересечения прошлого и будущего. Я не могу назвать человеком того, кто живет лишь мигом настоящего, — это робот. Если сильно примитизировать, то в самых общих чертах именно такова суть моих поисков…

— Ты считаешь, что это большое открытие? — осторожно спрашивал Матвей.

— Во-первых, открытия пока вовсе нет, есть догадки, не больше… А что касается открытия… Скажи, ты помнишь из школы, что сделало человека человеком?

— Еще бы — труд сделал!

— Вот именно. А если когда-нибудь мое открытие состоится, то оно будет означать, что человека сделало человеком осознание фактора времени. А труд только вытесал из обезьян материал для человека.

— Ну, это ты, брат, загнул…

— На научном языке это звучит примерно так: «На мой взгляд, уважаемый коллега, ваша гипотеза нуждается в глубоко фундированных исследованиях», — смеялся Ренат. — Но только эта гипотеза выходит далеко за рамки литературы — в психологию, философию. Правда, литература тем и хороша, что выводит на самый широкий круг гносеологических проблем…

— Чего?

— Проблем познания. Но это все впереди, пока я за философию всерьез не брался, пока — вот, конкретика, — и он обеими руками хлопал по стопкам книг. — А вообще-то мне хочется верить, что все мы — дети времени, что от него зависит вся наша эмоциональная жизнь, жизнь души. Но это я только с тобой так распускаюсь, а в другое время не позволяю себе увлекаться далекой перспективой. Иначе — прости-прощай, моя научная объективность и добросовестность!

Не раз и не два «пытал» Матвей Рената и все примерял его мысли к своей потаенной работе, все старался понять, как же изменится человек, когда откроется ему будущее.

И однажды намекнул, в общих чертах рассказал о том, чем занят дни напролет на чердаке. Но Ренат отреагировал странновато. «Что же, — сказал он, — это дело интересное. Желаю удачи». И перевел разговор на другую тему…

— …Ты мой бирюк, — шептала Мила и водила пальчиком по его бороде. — Раз, два, три…

— Что ты считаешь?

— Седые волосы…

— Я уже старый.

— Только семь. Не старый.

— Я уже прожил одну жизнь, а теперь живу вторую. Я старше всех абхазских долгожителей.

— Наоборот, ты еще совсем маленький малыш в этой второй жизни. И у тебя есть детские тайны, как у малыша…

— Не надо, Мила.

— Но ведь я все равно узнаю, чем ты там занят на чердаке целыми днями.

— Узнаешь, если сделаю…

— Что?

— Самогонный аппарат, — засмеялся Матвей.

— Ты смеешься, потому что считаешь меня дурочкой. Сам не хочешь сказать, но я все равно догадалась…

— О! Я, кажется, снова слышу знаменитую колдунью!

— Смейся, смейся… Ты хочешь узнать будущее.

— Ты… ты… — опешил Матвей. — Как ты догадалась?

Теперь засмеялась Мила.

— Вот так-то, таинственный бирюк! Колдовство!

— Нет, правда, откуда?

— Ты не знаешь, что ты говоришь по ночам?

— Неужели? — искренне удивился Матвей.

— Мне это приятно, — опять засмеялась Мила. — Это значит, что ты никогда не жил ни с кем… долго.

— И что ж я говорю?

— У тебя есть любимая фраза: «Мы должны знать будущее», — я ее раз пять уже слышала. А иногда ты говоришь жалобно: «Слепые мы, слепые, как так можно!» — и будто всхлипываешь. Или вдруг заскрипишь зубами страшно и как крикнешь: «Ты покажешь будущее, покажешь!» Я сначала даже пугалась, а теперь привыкла. Я тебя вот так поглажу — и ты сразу успокаиваешься и спишь. Посапываешь как малыш…

— Да, в разведку меня посылать нельзя, — улыбнулся Матвей смущенно.

— Я и не пущу тебя ни в какую разведку, выдумал! А еще… Обещай, что не будешь сердиться! Ну!

Матвей молчал.

— Ну, обещай, а то не скажу!

— Обещаю.

— Один раз я решила попробовать… Я слышала, что если человек говорит во сне, то в это время надо взять его за мизинец и задавать любые вопросы — он ответит честно… Я так и сделала однажды… Я тебе только три вопроса задала.

— Какие? — спросил Матвей недовольно.

— Ну, не сердись, пожалуйста, Матвей! Я спросила, правда ли, что ты хочешь сделать что-то такое, чтобы угадывать будущее. И ты сказал: «Да». Но это был второй вопрос, а сперва я спросила… Не сердись! Я спросила, любишь ли ты меня. И знаешь, что ты ответил?

— «Да», что же еще…

— Нет! Ты ответил: «Очень!»

— Это я могу и наяву сказать…

— Ну а мне хотелось, чтобы совсем-совсем-совсем правду…

— Правдолюбка, — улыбнулся Матвей и чмокнул ее в щеку. — А третий вопрос?

— Понимаешь, Матвей, ты во сне иногда говоришь о каком-то Единороге… Я не понимаю что… И я спросила: «Кто такой Единорог?» Но ты ничего не ответил. Я снова спросила, и ты забормотал что-то про чуму, войну, время… Я не поняла. Кто это — Единорог?

— Да никто, — равнодушно сказал Матвей. — Просто сказку, наверное, вспомнил. Я в детстве сказки любил, мифы… Спи, колдунья.

— Не могу…

— А что случилось?