Белая Бестия (СИ) - Положенцев Владимир - Страница 21

И все же в целом Антон Иванович считал положение на фронтах успешным. Два дня назад добровольцы взяли Старый Оскол, Обоянь, Сумы. Да вон и Май-Маевский обещает в ближайшие дни взять Курск, а затем и Рыльск.

В кабинет заглянул адъютант командующего поручик Протасов:

— Антон Иванович, без пяти полдень. Господа офицеры ждут в приемной.

На 12 часов у Деникина было назначено экстренное совещание. Должны прийти начальник штаба Романовский, помощник Главкома Лукомский и начальник контрразведки полковник Васнецов.

— Приглашай, голубчик, — разрешил, оторвавшись от письма Главком.

Когда офицеры вошли, он указал английским пером на широкие, позолоченные кресла:

— Садитесь, господа. Я только закончу одну мысль.

Генералы Романовский и Лукомский принялись рассматривать на стенах картины фламандских живописцев. Подлинники это были или копии, никто не знал. Дом под штаб подарил добровольцам купец Пузырев, собравшийся в Америку. «Все берите, ничего не жалко, — говорил он поручику Алексею Протасову, подыскивающему помещение для Ставки, — только комиссаров-нехристей распните». «Мы никого не распинаем, Кондратий Поликарпович, — отвечал поручик, — мы не римские изуверы. Со своими врагами мы воюем честно и гуманно. Генерал Деникин даже издал соответствующий Указ о гуманном отношении к пленным». «А-а, — в сердцах махнул рукой купец, — указ… С сатаной указами не совладаешь. Токмо за хвост да об стенку. Чтоб мозги по всему свету. А после гвоздями аршинными к перекладине, а в в зад раскаленную кочергу. Тьфу! И откуда только нанесло на нашу землю эту жидовско-большевистскую заразу!» «Из Германии, — ответил Протасов, успевший закончить два курса юридического университета. — Марксизмом эта зараза называется». «Евреи?» «Кто?» «Ну те, что этот марксизм придумали». «Они самые». «Я так и думал». Купец сплюнул еще раз, оставил на столе 2 тысячи рублей, перекрестился и навсегда покинул свой дом, где он по настоянию недавно почившей супруги, устроил целую картинную галерею.

Полковника Васнецова не интересовала живопись, он листал маленькую записную книжицу. Встал, выглянул в приемную: «Она уже здесь?» «Да, — кивнул Протасов. — Прибыла минута в минуту». «Пригласишь, когда скажу». «Слушаюсь, господин полковник».

Поставив наконец точку в письме, посыпав чернила песком и отложив английское перо, Главком встал, пожал всем руки.

— Извините, господа. В очередной раз вынужден был отвечать на письмо генерала Врангеля о печальном состоянии его армии. Вот послушайте что он пишет.

Деникин взял со стола сложенный вчетверо лист бумаги, развернул. Надев пенсне, начал читать: «Служа только Родине, я становлюсь выше личных нападок и вновь обращаюсь к вам за помощью. Армия раздета, полученных мною 15. 000 разрозненных комплектов английского обмундирования, конечно, далеко недостаточно, раненные уходят одетыми и заменяются людьми пополнения, приходящими голыми. Тыловые войска из военнопленных раздеты совершенно». Ну и так далее.

— Подобное же письмо Петр Николаевич прислал и лично мне, — сказал генерал Романовский.

Начальника штаба Романовского барон не любил еще больше Деникина. Сам же Иван Павлович старался изо всех сил получить расположение Петра Николаевича-лично распоряжался отправлять ему дополнительное вооружение, продукты. Но Врангель не высказывал благодарности и не менял отношения к Романовскому. Барон считал его бездарным полководцем. Кроме того, был уверен в том, что Иван Павлович виновен в смерти командира 3-й дивизии генерала Дроздовского. Михаила Гордеевича легко ранили в ступню в конце октября 1918-го недалеко от Ионно-Мартиникского монастыря. Однако неправильное лечение привело к гангрене, отчего Дроздовский и умер. У Романовского и Дроздовского были натянутые отношения, их кланы в армии вели борьбу за влияние на Главкома, кроме того Дроздовский не скрывал своих монархических взглядов. Романовский же считал это дикостью и позором для генерала демократической Добровольческой армии. А ещё при случае напоминал Михаилу Гордеевичу о «жестоком» расстреле в Белой Глине двух десятков большевиков, когда по «глупости командира 3-й дивизии, напоролись на их пулеметы». Генерал нарушил Указ Главкома о гуманном отношении к пленным. Врангелю был симпатичен Дроздовский и он сделал вывод — это Романовский дал указание врачам «залечить» до смерти Михаила Гордеевича. Доказательств не было, но врач Плоткин, лечивший Дроздовского, сразу после похорон генерала, бесследно исчез.

— Я ответил, что у него сложилось ложное впечатление, будто ему не хотят помогать, — говорил Романовский. — Уверил генерала, что и Главнокомандующий и штаб делают всё, чтобы удовлетворить его запросы в первую очередь. Это касается и обмундирования, и припасов, и денежных средств.

— Запросы у генерала Врангеля немаленькие, — сказал не глядя ни на кого полковник Васнецов. — Барон регулярно проводит в Царицине парады для союзников. Так вчера он принимал начальника английской миссии генерала Хольмана из авиационной бригады. Тот вручил ему от английского короля орден Св. Михаила и Георгия. Вечером генерал дал в честь Хольмана обед, который обошелся армейской казне в тысячу рублей.

— Что ж…, - озадачился Деникин. Эту новость о награждении Врангеля он слышал впервые и она больно резанула его. Не потому что сам он пока не удостоился высоких наград союзников, а потому что Петр Николаевич всё более отдалялся от него, становился непримиримым соперником. Врангелю рукоплескала толпа в городах и селах, кричала: «Ура!», а про Главкома говорили лишь гадости. — Что ж, — повторил Антон Иванович, — генерал Врангель отменный командующий и бесстрашный воин. Он безусловно заслужил столь высоких наград. К тому же, как и обговорено с генералом Лукомским, приемы союзников барон проводит за счет сумм, захваченных у большевиков.

Генерал Лукомский, который отвечал в армии за финансы, кивнул. А полковник Васнецов лишь ухмыльнулся — «Ой, ли». Он, конечно, знал об этом, но у него были с Врангелем свои счёты. Генерал создал у себя в армии свою контрразведку, во главе которой поставил бывшего харьковского жандарма Якова Пряхина и она не подчинялась Васнецову. К тому же он решил осторожно уколоть сообщением о награде Врангеля Антона Ивановича и посмотреть на его реакцию. Зачем? Из профессионального интереса. Во время стресса человек раскрывается, а начальнику контрразведки нужно постоянно заглядывать в душу каждого, в том числе и Главкома.

— Но меня тревожит другое, — продолжал Деникин. — Во всех проблемах со снабжением своей армии, Петр Николаевич винит в первую очередь меня. Он пишет, что предыдущее мое письмо, где я, господа, в очередной раз пытался убедить его в своем наилучшем к нему расположении, якобы было наполнено оскорбительными намеками, где ему бросался упрек, что он руководствуется не благом дела и армии, а желанием лишь победных успехов. Во-первых, я не могу быть против победных успехов барона, ибо без здорового тщеславия полководец — не полководец. Во-вторых, у всех есть свои слабости, с которыми другим приходится считаться. Если они, разумеется, не идут в разрез общему делу. Я говорю об этом, господа, чтобы вы все знали, что несмотря на… некоторые разногласия с командующим Кавказской армии, я никогда не позволял себе задеть его честь и достоинство, и всегда относился к барону с почтением. Только единство в наших рядах способно привести нас к победе, а бабьи дрязги и сплетни не достойны великой армии. Тягостная атмосфера и антагонизмы штабов предаются не только войскам, но и обществу.

Никто не проронил ни слова. Все понимали, что Врангель для Антона Ивановича давно как кость в горле. И теперь оправдываясь перед ними, Главком оправдывает самого себя. В первую очередь за то, что не послушав Врангеля, принял в июле Московскую директиву, на основании которой началось неподготовленное, авантюрное наступление на Москву. Пока удача сопутствовала Добровольческой армии, но многие понимали, что она чрезвычайно шатка и в любой момент может обернуться бедой.