Искупление (СИ) - "LoudSilence" - Страница 15

Когда с первой рукой покончено, я прихожу в себя, не веря глазам. Все это иллюзия. Все это лишь сон. Лишь последние его секунды, Гермиона, веришь? Убеждаю себя — так глупо — сквозь боль, потому что не верю больше ни во что. Не могу и не хочу.

Медленно сползаю по стене, тщетно стараясь приблизиться к ванной — моя ошибка. Не думала, что ослабею так быстро, не успев даже согреться.

Вот так всегда в моей жалкой жизни. Я не успеваю.

— Ты хотя бы живешь, Грейнджер? — Фред хамит, недовольный моим очередным выпадом в сторону их вредилок. — Только и знаешь про сказки да про энциклопедии. Вокруг тебя мир!

Жестокий, к слову говоря, и бесполезный, пока в нем живет столько несокрушимого зла.

«Как смешно, что я и есть твое наказание», — издевайся, мне все равно.

Мои глаза слипаются, когда я приближаю окровавленный кусок зеркала к венам на второй руке, делая небольшой надрез — на остальное не хватает сил.

«Даже умереть не можешь так, как положено».

На омерзительно белом полу — красное пятно моей ненависти к себе. Сжимаю ладонью осколок, пока могу причинять себе боль. Я тоже могу причинять ее себе — это не только твоя прерогатива, Беллатрикс.

Мать.

Чертова сука, ты умудрилась испортить все, что я сохраняла в себе с таким трудом, одним лишь фактом моего рождения.

Силы почти покинули меня. Я хочу плакать и больше не могу. Хочу встать, но ноги отказывают. Я снова хочу пряничный запах Фреда и улыбку Джинни. Как жаль, что я захотела и отмщения, будучи в объятиях смерти.

Бог мой, что я несу. Теперь я буду счастлива. Теперь все мои грехи будут искуплены. Малфой вспомнит мои слова, брошенные на занятии у Хагрида, и посмеется. Я надеюсь, хоть кто-то посмеется с этой глупости. Наблюдаю, как ручейки багровой крови стекают по рукам, проходя изгибы костлявых коленок прежде, чем водопадом выльются на кафель.

Так погибает жизнь, не желавшая до недавнего времени ничего кроме созидания.

Так погибает и смерть, оставленная Лестрейндж в моем генетическом коде.

Ты омерзительна.

«Мне так приятно, что ты и есть мое искупление, Грязнокровка».

В комнату стучат, стоит мне закрыть глаза. Не отвечаю. Нет никого дома. Хозяина вывезли на вскрытие — позвоните позднее.

В комнату врываются. Друзья, вы нарушаете закон о частной собственности и отнимаете мой карт-бланш на личное пространство.

В комнате ругаются и разговаривают на повышенных тонах. Не шумите — голова и так уже раскалывается.

Все обрывается. Ниточки распутываются. Сердце больше не болит.

Просто оно не бьется, верно?

Пока я ступаю по белой бесконечности — цвета этого сраного пола до акта моего самоизлечения, — слышу голоса родителей и ощущаю невесомые чужие касания к моему телу. Даже в параллельной реальности я кому-то мешаю спокойно жить.

Просто живите.

— Дорогая, ты этого хотела? — оборачиваюсь на мамин плач и бегу к родителям на всех парах без одышки и усталости. Я была уверена, что все пройдет. И оказалась права.

— Милая, это твой самый опрометчивый поступок! — папа прижимает меня к себе, не скрывая скорби в голосе.

— Меня там ничего не держало… — я оправдываюсь. Знаю и это.

— Ты ошибаешься, дорогая, — мама снова всхлипывает. Я бы все отдала, чтобы они были снова счастливы. — Мы тебя безгранично любим, несмотря ни на что. Но ты не можешь просто так уйти из того мира…

Отец ее обрывает:

— Как минимум, без восстановления справедливости.

— …Гермиона, ты даже не представляешь, сколько всего ждет тебя в жизни…

— Но без вас ее не будет! — отворачиваюсь от возмущения, задирая голову кверху и закапывая руки в пушистые волосы. Пустота.

— И нужна тебе эта пустота здесь?

— А есть ли у меня право жить после всего, что я натворила?! — снова обращаюсь к ним, уже не видя за собой никого. — …куда вы пропали? Мам? Пап?

— У тебя есть это право, дочка. Право на счастье… — в глаза бьет молния, а в ушах стоит аппаратный писк. Такое ощущение, что это подобие мира рушится на бетонные глыбы, готовые упасть на голову в любую секунду.

— Да где же вы? — закрываю уши руками и щурюсь, чтобы найти хоть кого-то в этом ослепляющем небытии. Снова окутывает паника. Снова она нашла меня, как бы далеко я ни убегала.

— Смерть — это не решение всех проблем. Наша девочка сильнее всего!

— Но я люблю вас и не хочу уходить! — кричу в бездну, бегу по трещине, по которой на тысячи частей распадается мой новый мир; руки — в собственной крови, ноги — уже как вата.

— Мы любим тебя больше, чем ты себя, — и от этого больно.

Я не хотела причинять им боль.

Я окончательно запуталась.

— Я люблю тебя, Гермиона, очнись же, умоляю!

Если я не успела умереть, то погибнешь ты, Беллатриса. Я клянусь.

========== Глава 7. ==========

Комментарий к Глава 7.

Да, настал день, когда автор возвращается к писанине. Чем ближе сессия, тем больше мое рвение поддерживать Гермиону темными и томными ночами за очередной главой.

ПБ - всегда ваша. Комментарии - всегда желанные.

В моей жизни было много вещей, которых я не хотела допускать, — и жить с ними приходилось. В одно время мне казалось, что все произошедшее без моего на то желания, — всего лишь мелкая перипетия, которая разрешится сама по себе при первой же возможности. Я считала это уроком судьбы — никак не ее ошибкой.

А вот все свои ошибки — было их, к слову, не так уж и много — я удачно списывала со счетов, веря в силу чего-то вечного и недосягаемого.

Недосягаемой для меня стала и смерть как квинтэссенция провидения и моей безалаберности.

Когда мне исполнилось семь, отец на свой страх и риск купил огромный кремовый торт — вредный до безумия и вкусный до того самого приступа ничем не спровоцированного счастья. Мама не ругала папу за опрометчивость, она не ругала даже меня, когда я, считая, что за мной никто не наблюдает, все же осмелилась попробовать его одним пальчиком.

Видимо, настолько я была впечатлена содержанием сахара в этом квадратном гиганте, что не смогла сдержать очередной магический всплеск.

Торт разлетелся на мелкие кусочки, заляпав весь стол. Я плакала, а родители смеялись. Мол, ничего страшного, крошка. Это не твоя вина. Все в порядке.

Сейчас мне уже никто не скажет, что все в порядке. Потому что здесь, за черной пеленой и без того незримого мира, чувствуя дикую тяжесть на сердце и жжение на порезанных руках, я прихожу в себя, понимая, что все это — моя ошибка. Ошибка, за которую больше никто не ручается.

Девчонка, которая умудрилась испортить все собственной смертью. Мое новое звание. Не такое броское, как у Гарри, но тем не менее.

Это не чертов торт, Гермиона. И склеить жизнь, словно заново обмазать бисквитные слои порцией шоколадного крема, не лучшая идея. Это невозможно. Как и все остальное.

Хочешь совет, моя дорогая? Перестань делать то, за что будешь себя ненавидеть. Думай прежде, чем в твоих руках окажется маховик времени. Оценивай риски с той же трезвостью, которой обладала раньше. До войны.

Войнавойнавойна.

Она заставила меня сойти с ума: бояться собственной тени, шепота, стука в дверь. И Беллатрисы.

Война поставила меня перед фактом, запретив мыслить самостоятельно. Так почему я выбрала путь наименьшего сопротивления? Чтобы не бояться? Чтобы не мучиться?

— Чтобы что, грязнокровка? — в ушах раздается наглый смех Джонси, и я уже вижу ее надменный образ перед собой. В этой одинаковой и ни на что не похожей тьме, где я шагаю прямо наобум, она курит свои сигареты, опираясь на чью-то больничную постель. Я едва различаю силуэты других людей, их голоса, чей-то тонкий плач.

Только она. Неколебимая и такая властная. Всегда одетая во все черное и броское, будто в ее жизни нескончаемые похороны сменяются зажигательным бурлеском.

Я подхожу ближе, заглядывая в эти зеленоватые глаза, страшась их больше всего на свете и ненавидя одновременно.

— Ты такая нетерпеливая девчонка, — шепчет она, словно уверенная в том, что никто и никогда не сможет услышать ее слова. Словно она чувствует мое присутствие, делает больнее в разы, плюет в душу, зная — я захочу вернуться и набить ее смазливое личико кулаками. Захочу еще сильнее, когда ее актерское мастерство превзойдет все мои ожидания, и женщина, повернувшись к остальным своим лицом, сотрет непрошенную слезу с бледной щеки.