Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 38

«Форсят, — почему-то неприязненно подумала Манюшка и тут же отругала себя. — Ну, допустим, и форсят, так есть же чем! Закалочка еще та! А тебе завидно, вот и топыришь губу… А Бирон-то, Бирон! Майор — понятно: он всегда, как рядовой Иванов с плаката, — побрит и подтянут, и кроме того, еще спортсмен и вообще франт. Бирон же — мешковатый, щеки ввалились — больной, наверно, чем-то, да и годиков ему уже за сорок где-нибудь — старикашка! Но вот поди ж ты!.. Тебе же пятнадцать, ты в расцвете сил и здоровья не занимать, а тащишься в хвосте…»

Увы, так оно и было. Манюшка еще раз окинула взглядом роту и с удивлением обнаружила, что она из второго эшелона переместилась в арьергард. Ни Бирона впереди, ни Калинника и Мотко рядом уже не было — вокруг плелись одни малотренированные слабаки из всех взводов. Только Вася Матвиенко остался из первоначального окружения. Он шел почти рядом — всего на полшага сзади, как адъютант, и эту дистанцию старательно сохранял.

Манюшка хотела мобилизоваться и сделать рывок вперед, но из этого ничего не вышло — ноги отказывались повиноваться, каждый шаг давался с трудом, и стоило лишь сделать небольшое усилие, как перехватывало дыхание и начиналось жжение в груди.

В просвете меж расступившихся облаков показалось солнце. И все вдруг увидели знакомые окопы огневого городка.

— С другой стороны к лагерю подходим, — сказал Вася. — Ничего себе крюк загнули! А я смотрю — вроде бы знакомая местность, а где мы — понять не могу… Ходу осталось пустяк — километра полтора-два… Знаешь что, Марий? Возьми-ка ты меня под руку.

— Иди-ка ты… вперед, — сквозь зубы и сквозь слезы бессилия ответила Манюшка. — Чего ты тут со мной плетешься? Забыл, что время засекать будут, кто за сколько пришел? Это в парке под ручку гуляют! Да и то другие, не я…

— Ну, обопрись на плечо. Я вижу, что ты… ну… растерла ногу.

— Чего уж там! Просто слабаком оказалась, сла-ба-ком. Не выдержала. Я сейчас отойду в сторонку и сяду вон на тот валун.

— Нельзя, Марий. Вторая рота нагоняет. Ты что, хочешь продемонстрироваться перед ними, а?

— Да нет, — усмехнулась Манюшка. — Этого мне и в самом деле не хочется. Ладно уж, бери на буксир!..

Она уцепилась обеими руками за его руку. Силенки, оказывается, у Васьки еще были — шаги даже ускорил, хотя Манюшка почти висела на нем, едва успевая переставлять ноги.

— Ничего, ничего, ничего, — бормотал Вася успокаивающе и, как ей показалось, растроганно. — С кем не бывает… По такой сырости ноги стереть — раз плюнуть.

Вскоре они увидели быстро идущего им навстречу Калинника.

— Что случилось, господин комотд? — издалека закричал он. — Надеюсь, рана не смертельная?.. Ну, цепляйся еще за меня и подгинай ноги, — подойдя и подавая Манюшке кренделем руку, продолжал он. — Конечно, хорошо бы Троша в пару — мы с ним по росту одинаковые, сподручнее было бы… Но Барон вылез в первый ряд и боится лавров лишиться. Говорю ему: мол, командир ранен, надо помочь. Ничего, — говорит, — княгиня у нас двужильная, сама справится.

— Ну и правильно, — еле выдавила Манюшка пересохшим ртом. У нее все горело внутри, нестерпимо хотелось пить, как будто она и впрямь была ранена. — Четвертый взвод тоже должен быть в первых рядах.

Она не хотела, чтобы ее несли на руках, но Калинник резонно объяснил: вести ее будет тяжелее, и времени это займет гораздо больше. Пришлось подогнуть ноги, и ребята, подхватив Манюшку под руки, бодро и довольно быстро зашагали вперед.

— Рекорды — это прекрасно, — сказал Калинник, — но есть хорошая солдатская заповедь: сам пропадай, а товарища выручай.

Манюшке неприятно было говорить об этом, и она промолчала. Молчал и Вася. С приходом Калинника он опять замкнулся в себе; можно было подумать, что раздосадован неожиданной помощью.

У входа в лагерь Манюшка попросила отпустить ее — она отдохнула и последние метры могла пройти сама. На финиш они явились все-таки не последними.

Усталый, забрызганный грязью батальон был выстроен на передней линейке. Майор Кудрин, успевший уже почиститься, подтянутый и свежий, как огурчик, вышел на середину строя и оглядел его, двигая скулами.

— Приготовься кричать: служу Советскому Союзу! — толкнул Вася Манюшку.

Она досадливо дернула плечом: ей было не до шуток.

— Прошедшая ночь показала, — обратился майор к строю, — что боевая готовность у нас — на троечку с минусом. По тревоге поднимались долго, ни в один норматив не уложились. Правда, марш-бросок совершили сносно. Можно сказать, физически подготовлены вы неплохо. Но общее впечатление неважное.

Отдышавшаяся Манюшка не выдержала — подтолкнула Васю.

— Ну, что ж ты не кричишь «служу Советскому Союзу?»

Тот сконфуженно покашлял.

— Почему долго поднимались и строились? — продолжал Кудрин. — Потому что в подразделениях плохой внутренний порядок. Посмотрите на себя внимательно, и вы поймете, что я имею в виду. Разойдись!

Начальство ушло. Спецы начали взаимный осмотр. Послышался хохот, засверкали острые словечки. В ночной темени и суматохе многие перепутали свое и чужое обмундирование и сейчас выглядели довольно комично. Евстигнеев влез в чьи-то огромные, номера на три больше, чем у него, ботинки. Они имели сейчас жалкий вид: покоробились, загнулись носами вверх, как у клоуна. Мотко признал их своими и с руганью повлек Женечку в палатку — переобуваться. Через минуту он явился довольный и сияющий, словно побывал у мамы на блинах.

— А я мучусь: чего це у меня пальцы аж на пятку подвернуло? Думав, може нога отсырела та й розпухла. А це Женечка мени свое барахло подсунув.

На Калиннике лопнула по всем швам Васина гимнастерка. Барон щеголял в штанах Сирика, едва закрывавших ему колени. Голые икры Троша были пегими из-за грязных пятен, оставшихся от жирных черноземных брызг. Игорь Козин, подтянув к ушам застегнутый ворот чьей-то гимнастерки, мешком обвисшей вокруг его худощавого торса, вопрошал:

— Где колхозный бугай, коему я должен вернуть его собственность?

Им оказался плотный рыжий крепыш Боря Резников, который с радостью забрал свою одежду.

Калинник выговаривал Васе:

— Глянь, что ты сделал с моими штанами, господин Архимед! Не мог поосторожнее?

— Я их и так подпоясал чуть не под мышками. Куда уж осторожнее?

Манюшка в шутки не встревала. До завтрака оставалось около часа, она ушла в свою палатку, уткнулась лицом в подушку и собралась горько переживать: эх, дура-баба, зачем полезла в мужицкое дело, первое же испытание — и с копыт долой… Но развить эту многообещающую самоедскую мысль не успела: ее разом, одним рывком погрузил в себя вязкий обволакивающий сон.

Разбудила ее Вика.

— Ой, Маша, что ж ты делаешь? Проспала все занятия, уже на обед протрубили, а ты все спишь. Нагорит тебе.

Заканчивалось построение на обед. Манюшка встала в строй одной из последних. Капитан Тугоруков внимательно посмотрел на нее, но ничего не предпринял. Матвиенко, стоявший рядом, вполголоса сказал:

— Ничего не бойся: мы тебя прикрыли — и сверху, и с хвоста.

За столом Комора, скривив губы, бросил, ни к кому не обращаясь:

— Военная служба не для баб. Кишка тонка.

Манюшка, покраснев, опустила глаза: эта мысль не давала ей покоя с самого утра. Из нее напрашивался горький вывод: надо быть честной и освободить чужое место. Неприятно только, оскорбительно было услышать это из уст Коморы.

— Чепуха, — сказал Вася, пытаясь вилкой выковырнуть мозг из толстой кости.

Манюшка посмотрела на него с надеждой. Особую убедительность его возражению придавала именно вот эта мимоходность.

— Чепуха и глупость, — продолжил Матвиенко, трудясь над костью: теперь он пытался выбить мозг в ложку. — Тренироваться надо. Физические данные, если человек не больной, — дело наживное. Вот если моральный дегенерат — это, увы, непоправимо.

Наконец Вика добилась своего — Манюшка устроила ей свидание с Трошем. Почти полтора месяца она увертывалась, обещала впустую, тянула и волынила. Все средства саботажа были исчерпаны, а Вика — нежная тихоня с большими голубыми глазами, как у девочки-куклы Мальвины — похоже, становилась все нетерпеливее. Она заявила, что если Манюшка в ближайшие два вечера не сведет ее с возлюбленным, то придется ей самой заняться этим.