Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 39

— Если ты первая подойдешь к нему — это будет равносильно капитуляции, — непререкаемо, словно делясь личным опытом, заявила Манюшка. — А Барон — малый не промах, сразу потребует контрибуцию.

— А что мне еще остается, Марий? — смиренно опустила длинные, подкрашенные тушью ресницы Вика. — Ты же не хочешь помочь.

Ультиматум возымел действие. После обеда Манюшка сказала Трошу:

— Уложишь отделение — приходи к сосне-матери. Разговор есть.

— Что за разговор, княгиня? — насторожился Барон.

Она знала, что Калинник и Матвиенко врезали (словесно, конечно) Трошу за то, что он ради личного рекорда бросил товарища во время марш-броска. Барон дважды порывался объясниться с ней по этому поводу, но она оба раза обрывала его и прогоняла прочь. Поскольку речь шла о ней, Манюшка оправдывала Троша: предположим, они выполняли бы боевое задание и тогда он просто не вправе был сорвать его из-за нее. Вот такая логика.

— Разговор не обо мне, — успокоила она Барона.

Сосна-мать — огромное, в два обхвата, раскидистое дерево — стояла на опушке бора. От палаток к нему можно было пробраться кустами. Сюда спецы в перерывах между занятиями прибегали сделать втихаря пару затяжек или посекретничать в неположенное время.

— Барон, я могла бы устроить вам свидание с молодой виконтессой Викой, — взяла сразу быка за рога Манюшка.

— Это что за Вика? Что-то я не припомню знакомых виконтесс с таким фуражным именем.

— Ну, наша зубодерка, черт возьми! Какой вы недогадливый, барон.

Трош деланно зевнул.

— Эх, княгиня, из-за какой-то плебейки вы лишаете меня сладостных минут сна.

— Вы нахал, барон. Я же вижу, какие взгляды вы бросаете на эту «плебейку» при случае.

— Ну, взгляды… — Трош слегка смутился, и Манюшка поняла, что нечаянно подловила его. — Я считаю своим мужским долгом бросать взгляды на любую юбку от пятнадцати до тридцати лет.

— Ах, так! Значит, она тебе — как любая юбка. Я, выходит, ошиблась. Тогда разговор окончен. Я ведь не за себя хлопочу, а раз тебе не нужно… Ладно, не будем больше терять драгоценного времени, пойдем, вздремнем минут по шестьсот.

— Одну секундочку, княгиня. — Трош горделиво вздернул голову. — В роду баронов фон Трошей не было ни одного идиота, который отказался бы от свидания с девушкой. Когда и где?

Местом свидания Манюшка определила небольшую полянку в кустах, примыкавших к столовой. И на следующий вечер сама первая явилась туда, решив оградить Вику от более чем вероятных посягательств на ее честь со стороны этого опытного ловеласа. Спрятавшись в середине густого черемухового куста, она стала ждать.

Вскоре появился Трош. Он почему-то нервничал: часто озирался по сторонам, то и дело одергивая гимнастерку.

«Чего это с ним? — удивилась Манюшка. — Не свиданка же предстоящая его взвинтила — что для него, прожженного бабника, „наивной девочки любовь“?»

Барон подошел к Манюшкиному кусту и начал машинально ощипывать листья с ближайшей ветки, всецело поглощенный репетицией близкой встречи. Он жестикулировал, бормотал на разные голоса, лицо его плясало, как у мима в одной трофейной кинокартине. Манюшка удивилась еще больше. Ей даже несколько обидно стало за него, что он так много занят этим свиданием — что там ни говори, а однокашник Трош был ей все-таки дороже, чем временная соседка по палатке…

Вику Манюшка даже и не узнала — такой марафет навела она на себя: соорудила сногсшибательную прическу, надела нарядное шелковое платье, едва закрывавшее коленки, с глубокими вырезами спереди и сзади, с маленькими крылышками-рукавами.

«Что ж ты, дура, наделала! — вознегодовала Манюшка. — Надо же было в футляр какой-нибудь закупориться, чтоб ни одного живого места было не видать, а ты все напоказ выставила… Ну, твое счастье, подруга, что я тут убиваю свое драгоценное время, а то узнала бы, как дразнить Барона!»

— Здравствуйте. — Вика тем временем подала Трошу руку.

— Здравия желаю, — смущенно ответил Барон, и, взяв ее ладонь в свою, тут же выпустил. Глядя в сторону, запереминался с ноги на ногу.

— Не хотите ли прогуляться? — после некоторого молчания спросила Вика и взяла его под руку.

— Ну… хотим… — промямлил он.

Они потихоньку — темп движения задавала Вика — пошли по периметру полянки. Девушка что-то говорила и, вытягивая шею, снизу заглядывала ему в лицо. Трош держал свое длинное тело прямо и напряженно, как новобранец по команде «смирно», и смотрел по большей части вбок. Обойдя полянку, парочка вернулась к Манюшкиному кусту.

— Сядем? Весь день на ногах — устала… Вот тут какой-то хороший человек забыл старое бревно… А может, влюбленные спецы притащили? — Она лукаво стрельнула ему в лицо какими-то незнакомыми Манюшке яркими понаглевшими глазами и потянула за рукав. — Приезжают же к вам девчата.

Сели рядом, причем Барон слегка отстранился от нее. Еще не совсем стемнело, но опасаться чужих взглядов и вторжений было нечего: после ужина батальон смотрел кинофильм «Повесть о настоящем человеке». Манюшка вся подобралась в ожидании событий, которые потребуют ее вмешательства, но происходило что-то непонятное. Барон молчал, как парализованный, а Вика болтала без умолку; Барон сидел, не шевелясь, как телефонный столб, а Вика трогала его за рукав, хватала за руки, наклонялась вперед, заглядывая в глаза, и отклонялась назад, прихлопывая комара на его шее, и вообще делала столько разных движений и шевелений, и были они такие плавные и бережные, что казалось, будто бабочка порхает вокруг цветка.

Скоро Манюшка окончательно поняла, что если и грозит кому-нибудь из этих двоих опасность, то отнюдь не Вике. Ей бы вздохнуть с облегчением, но она вдруг обнаружила, что чувствует не облегчение, а досаду на телячье поведение Барона и легкое презрение к нему. И опять же: плюнуть бы в сердцах («трепло несчастное!») и ускользнуть кустами, но что-то незнакомое, неизъяснимо томительное коснулось души и лишило сил…

Вика говорила тихо-тихо, каким-то не своим — затаенным, ласково-воркующим голоском и почему-то по-украински:

— Любый мий, коханый… Серденько мое.

И при этом она обвивала шею Троша голыми руками и, склоняя к себе его голову, целовала лицо. А Барон… Видимо, Викина смелость и наступившая темнота поглотили его робость — он одною рукой обнимал девушку за плечи, а ладонью другой ласково и округло касался ее груди.

Манюшке было нестерпимо стыдно, но она, не отводя глаз, почему-то обмерев, смотрела на эти чужие, запретные для ее посторонних глаз ласки, слушала эти потаенные, не для нее, речи, и все в ней медленно горело на жгучем несжигающем огне.

Все же стыд пересилил, и она начала по сантиметру бесшумно отползать вглубь куста, беззвучно в отчаянии шепча:

— Что ж это со мной сделали… Что ж это я, дурочка…

Пробравшись к себе в палатку, она легла и словно бы с головой погрузилась в знойное течение, которое проникало во все поры ее плоти и души, жгло, наполняя все ее существо сладким томлением. Манюшка гладила свое тело, и ей было радостно и больно — впервые в жизни вот так.

Утром она встала все еще во власти тех же незнакомых чувств и ощущений. Во время зарядки и купания ей все казалось, что ребята тайно бросают взгляды на ее тело, и что чересчур обтягивает спереди майка, слишком плотно прилегли трусики. Как бы случайно подойдя к Трошу, Манюшка жадными глазами обшарила его лицо, и ей почудилось, что оно пылает, а в глубине глаз горит загадочный огонек. Губы заметно припухли. И вдруг какое-то чувство, похожее на ревность, царапнуло сердце.

— Ну и виконтессу вы мне подбросили, княгиня, — сказал он, блеснув в улыбке своей золотой фиксой. — Как будто только что из детского садика. Пришлось учить ее кое-чему. — Словно спохватившись, торопливо добавил: — Но — непонятлива, сущий ребенок.

— Поменьше бы ты трепался, Барон, в таких случаях. — Покраснев, Манюшка отошла.

Во время послеобеденного «мертвого часа», встретившись в палатке с Викой, она со столь же жадным любопытством осмотрела и ее. И тоже нашла перемены — подруга явно похорошела и вся как бы светилась: то и дело вспыхивали глаза, занимались румянцем щеки, пальцы начинали теребить платочек, и все время подрагивали в беспричинной на непосвященный взгляд улыбке припухшие (тоже!) губы.