Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 56

Искусно ведя ее между танцующими парами, Николай тоже ругал себя: «Что за натура дурацкая — всюду и во всем мерещится подвох, обида, ущемление какое-то. Глянь вокруг: спецы бросают на тебя любопытные, а некоторые — даже завистливые взгляды, ты чуть ли не герой вечера. Грудь колесом надо выкатывать, а не губы дуть, обормот несчастный!»

— А ты хорошо танцуешь, — сказал он Манюшке с приветливой улыбкой. — Откуда что взялось! В Залесье, помнится…

— В Залесье я была малявкой. И учить некому было.

Она глянула на него боязливо: сейчас опять пыхнет: ага, мол, а тут, значит, есть кому? Но он промолчал и даже вроде бы прижал ее на мгновение к себе. Видно, решил исправить свой подлючий характер. Давай, давай, Вербачок, давно пора стать человеком.

— Коль, а ты ничего не замечаешь? — заглядывая ему в глаза, нежно и чуть игриво спросила Манюшка. — Никаких перемен?

Он впился взглядом в ее глаза, что делал при малейшей возможности, заулыбался.

— Сразу заметил. Слушай, а волосы тебе очень идут, ну, прямо королева. Теперь тебя не спутаешь с хлопцем.

— Да? Вот это хорошо.

Сказала и удивилась самой себе: вот услыхал бы тот Марий, каким она была полтора года тому назад! Да он бы ей глаза выцарапал! Но того Мария уже не было, оказывается. Не зря ей теперь приходилось выслушивать по этому поводу шуточки и ехидные замечания от товарищей.

Но товарищи — ладно. Они тоже изменились и теперь явно остерегались говорить при ней то, что говорили без нее, и даже самые разъехидные шуточки в ее адрес были по существу безобидны. Другое дело — начальство. Когда у нее окончательно оформилась девичья прическа, Лесин однажды долго созерцал ее, озадаченно жевал губами, в конце концов неопределенно хмыкнул и промолчал. Тугоруков же сразу прицепился:

— Не по форме, Доманова… Тих, тих, тих… Сделайте нормальную прическу.

— А какая нормальная?

— Приказ министра обороны гласит: военнослужащий должен иметь аккуратную прическу.

— У меня аккуратная.

— Волосы до плеч, как у батьки Махно — это аккуратная?.. Тих, тих, тих… Я командир, и мне лучше знать, когда аккуратная, когда неаккуратная. Подстричься!

Манюшка повернулась кругом и отправилась прямо в кабинет комбата. Просить, особенно за себя, было ей нож острый, но выбора не оставалось — к прежнему Марию дорожка заросла навсегда. Выслушав Манюшку, майор Кудрин внимательно посмотрел ей в глаза.

— Вот видишь, природа свое берет. Ну, ладно… Наша обязанность — сделать из тебя летчика. Делать же из девочки мальчика — глупо, да никому это и не удастся… А новая прическа тебе в самом деле больше к лицу. — Он нахмурился. — Ладно, иди. Я поговорю с командиром роты.

…Слегка стиснув Вербакову ладошку, Манюшка сказала:

— Ради тебя старалась. Цени.

Это, конечно, было преувеличение, но не такое уж и большое.

— Спасибо, — растроганно ответил Николай и тоже пожал ей пальцы.

Но идиллия длилась недолго. На следующий танец ее пригласил Матвиенко. Как и полагается воспитанному молодому человеку, он обратился за разрешением к Николаю, тот вместо отказа пожал плечами и адресовал его к Манюшке, а та не смогла обидеть старого друга. Вербак пригласил другую, на следующий танец — опять. Манюшка станцевала с Захаровым. Николай не вернулся на старое место, а когда она подошла — даже и не глянул на нее.

Манюшке и плакать хотелось от злости, а еще больше — дать ему хорошего пинкаря, такого, чтобы он катился без остановок до самого Стахановского поселка.

— Ну что, так и будешь мне нервы мотать? — с горечью выдохнула она, остановившись перед ним и глядя ему прямо в глаза потяжелевшим взглядом.

— Это еще вопрос, кто кому мотает.

Пересилив себя, охомутав свое самолюбие, наплевав на гордость, она спросила после паузы:

— Ну, мир, что ли?

Ах, как ему хотелось сполна насладиться своей победой и своей властью над нею, но зная ее характерец, он побоялся перегнуть палку.

— Надеюсь, ты не дашь больше повода.

— Ладно, не дам, — сглотнула она просившуюся на язык отповедь.

В это время разгоряченные Гермис и Сурдин вышли на крыльцо «охолонуть трошки». Весенний морозец приятно опахнул лица, полез за расстегнутые воротники кителей.

— Завтра будет ясная солнечная погода, — сказал Гермис, запрокинув голову. — Видишь, какие глазастые звезды?

— А ты быстро! — в наплыве чувств похвалил его Ленька. — В танцах главное — смелость. У тебя есть. Раз станцевал — и уже умеешь.

— Хорошо учишь.

— Да ну… Скажи, а почему Броденко не пришел, а? Вы ж с ним друзья.

— У него в тридцать восьмой пассия.

— Не скучно? Одному? Без него? — подбираясь к важному для него, с замиранием сердца спросил Сурдин.

— А я не один.

— Ну, то друг, а то…

— Так в чем дело — будь другом.

Ленька вдруг всхлипнул.

— Со мной нельзя. Я не человек. Они меня растоптали. И нахаркали. Сверху. Если б ты знал…

Гермис сжал его руку повыше локтя.

— Пытались. Пытались! А мы их у-нич-то-жи-ли!

— Мы?

— Да, мы! Главное вот это — всегда чувствовать: что делают наши — это мы делаем, я и ты. Мы их уничтожили, мы начеку, мы их уничтожим, если полезут. Но это надо постоянно чувствовать. Ты понял?

— Больно высоко.

— Ничего, вникай. Пошли, а то как бы не зачихать.

По пути в зал Гермиса перехватила знакомая девушка, а Сурдин зашел в класс, где раздевались ребята, — взять носовой платок. Здесь он увидел Комору, который стоял на подоконнике, высунув голову в форточку. На скрип двери он быстро обернулся.

— А-а… — В голосе его прозвучала обеспокоенность. — Давно здесь?.. А я решил прохладиться. Чтоб не торчать на улице.

В зале Гермис встретил Сурдина упреком:

— Ты где ходишь? Только это па де’катр танцевали.

— Ничего, не последний.

У Манюшки с Николаем наладилось отлично. Осторожно и хитро поведя разговор, она выяснила, что ничего такого у него с Надей Силиной нет, невинные приятельские отношения, что у нее даже друг сердца имеется, хороший знакомый Николая. Они танцевали теперь без передыху и только друг с другом. Все остальные получили от Манюшки решительный отлуп. В результате Захаров ушел с вечера, а Матвиенко до конца простоял в углу за колонной, время от времени выходя из-за этого укрытия и смущая Манюшку укоризненно-тоскующим темным оком.

Таким душкой Николай никогда еще не был: рассказывал о своем институте, распрекрасном студенческом житье-бытье, острил, смешил анекдотами и байками. И Манюшка, глядя в его счастливые глаза, с умилением повторяла про себя любимую частушку:

Улыбаясь в предвкушении ночной прогулки, Манюшка ждала Колю у крыльца. Сегодня она твердо решила подбить его на поцелуй.

Раз за разом хлопала дверь, выпуская группы, пары и одиночек. Вербака все не было.

«Чего он там? — забеспокоилась Манюшка. — Не прищучили ль его ребята в темном уголке? Из-за меня… Да нет, не должны. Архимед на такое не пойдет, Гермис… тоже нет… Но если кто хоть пальцем тронет, я его… — сжав зубы от неожиданно накатившей злобы, подумала она. — Заикой останется на всю жизнь».

Манюшка уже решила было возвратиться в школу, чтобы разузнать, в чем там загвоздка, но тут на крыльце появился Николай. Был он почему-то без пальто и без шапки.

— В чем дело, Коля? — метнулась она к нему.

— В шляпе, в чем же еще? — громко и нарочно весело ответил он. — А вернее, в пальто.

— Да что такое?

— Неужели еще не догадалась? Слямзили пальто твои сослуживцы, будущие асы, воздушный щит Родины.

— Да подожди, что ты сразу на всех?

— А чего ж мне, славословить вашу банду? Шапку и шарф в рукав засунул — и это тоже, конечно… Инфлюэнца обеспечена, и это в лучшем случае…