Брачная афера (СИ) - Ночь Ева - Страница 7

— Ой, Лен. Ну ты наивная и доверчивая — это все знают. Но это ж и ежу понятно: дурит он голову. Небось альфонс какой-то. Квартиру твою отжать мечтает. Представляется французом. Как ещё письмо счастья тебе не прислал по почте, что, мол, наследство тебе в миллионы отошло? Только деньги заплати на судовые издержки. Господи, таких, как ты, уже не существует. Вымерли, как динозавры. А ты у меня всем веришь, добрая.

— Ну, перестань, Инн. Ну почему в каждом человеке ты хочешь видеть только плохие черты? Он… настоящий. Добрый. Глаза у него хорошие. Он умный, Инн. Мама у него русская. Поэтому он так хорошо язык знает.

— Ну, да. А папа — турецко-подданный. Как у Остапа Бендера.

— Почему турецко? — обижаюсь я. — Француз у него папа.

Инна смотрит на меня с жалостью. Головой качает.

— А как вы общались, говоришь? По скайпу? А номерок телефона он своего французского почему не дал? Сейчас, дорогая моя, есть лучшие варианты общения. По вотсапу, например, или по вайберу. Но нет же, по скайпу! А всё почему? Чую я: дурит он тебя со страшной силой, Лен!

Так и знала, что она всё испортит. Разрушит мой замок из песка. Мечты мои растопчет безжалостно. Надо было ничего не говорить ей!

Слёзы текут по щекам. Капают в чай. Немного соли в остывший напиток. И горечи, которую трудно смыть…

— Ну, показывай своего француза, что ли, — бормочет Инна примирительно. — Вдруг и правда того — принц?..

С небес на землю и обратно. Как на крутых аттракционах. Но чего я хотела, собственно? Она такая, и этого не исправить. Здоровый скептицизм. А я, может, и правда ошибаюсь…

Ни за что не попрошу у него телефон. Ни за что. Не смогу. Не получится. Подозревать можно сколько угодно и не верить тоже. Но шпионить или клянчить — не моё.

Инне я этого, конечно, не сказала. И вмешиваться не разрешила.

— Мы пока просто общаемся, — объяснила я ей. — Может, вряд ли и встретимся, если он действительно француз. Дай мне побыть в розовых очках. Пусть это продлится… сколько возможно.

— Это ж больно как, Лен, — грустит моя подруга. Тоскует, сидя рядом со мной. Мы уже и кашу гречневую сварили, и котлет нажарили. Обедаем. Доедаем Инкины салаты — она их из дома принесла. Врушка моя. Собиралась ко мне. А магазином прикрывалась. Любопытной Варваре нос оторвали, но я своей подружке отрывать ничего не буду. Она любит меня и желает только счастья. — Ты в него влюбилась, что ли? — заглядывает пытливо в глаза.

— Не знаю, — отвечаю честно. — Сложно объяснить чувства, когда человек — по ту сторону экрана. Вот, с пятёркой нашей, помнишь? Все хорошие, как на подбор. Вежливые. Общались, стихи писали. А встретились — и полезли тараканы, одни жирнее других. То не так, это не эдак. И тут то же самое. Мне… хорошо с ним. Легко. Уютно. Ни с кем так не было. Он общается охотно, говорит, что скучает. И почему-то хочется верить. Но разве узнать, какой у него характер? Тихий он или буйный. Почему один до сих пор? Ему тридцать пять.

— Охо-хо… — запихивает Инка котлету в рот целиком — маленькие они у нас получились. — В интернетах этих каждому хочется лучше казаться. Невольно, понимаешь? Ну, приукрасить себя — достоинства выпятить, недостатки спрятать. Это возможность обмануть и обмануться, а столкнись с человеком в реале — вылезают всякие особенности характера, плохие привычки, нежелание идти на уступки и менять свои предпочтения.

— Вот поэтому и сложно, — вздыхаю тяжело.

— Красивый, чёрт, — рассматривает Инка фотографию Анри. — Вот на такого смотришь и думаешь: аферист. Как есть аферист. Внешность у него подходящая. Артистическая. И на француза похож. Нос этот… великоватый, но тем и прекрасный. Губы, овал лица, волосы волной. Хорош, чертяка. Прям то, что надо, Лен. И вместе вы бы смотрелись — уххх!

Мне не нравится её восхищение. Хочется захлопнуть ноут, спрятать Анри от лучшей подруги. Он мой. Не нужно ей на него пялиться. Но я, как всегда, рохля. Мне неудобно мысли свои озвучить. И ревность эта дикая, что грудь на части рвёт, пугает. Я никогда не испытывала подобных чувств.

— Ладно, Лен, — Инна сама ноут закрывает, словно почувствовав моё молчаливое сопротивление, — побудь в своих розовых очках, что уж теперь. Только на провокации не поддавайся, ладно? Глупостей не делай и осторожна будь. Кто их знает, этих французов?.. Или кто там он у нас на самом деле. А потом уж, вдруг чего, поплачем вместе. Я тебе плечо подставлю, жилетку надену. Слёзы вытру. У каждой бабы, Лен, должен быть такой Анри, от которого крышу рвёт. У тебя, поди, такого и не было никогда. Так что в некотором смысле — понимаю. Но в душе всё противится. Ты у нас такая добрячка — всех бы обогрела и пожалела.

Инна уходит, а я остаюсь. Один на один с мыслями. Не очень радужными. Ей всё же удалось сомнения в меня закинуть, как семена раздора. Но всё же она не совсем права. Анри мне не хочется ни жалеть, ни обогревать. Он… внешне и по рассуждениям очень самодостаточный.

Что он нашёл во мне? Загадка. Почему меня к нему тянет — понятно. А я ломаю голову, и нет у меня правильных ответов, одни вопросы.

— Ты грустишь, Элен, — сказал мне Анри этим вечером. Он всегда чутко ловил моё настроение. А теперь, когда мы глаза в глаза — стало ещё хуже. Для меня. Я никогда не умела притворяться. Но и причину своего настроения озвучить не в силах. — Что-то случилось?

Он так заботлив. Мне это нравится. У него такой голос… приятный. Эта картавая «р», очаровательный акцент. Артист? Или Инка говорила глупости? Но былая лёгкость ушла. Растворилась в сумерках, спряталась где-то в уголке и, наверное, плачет горько. Жалеет, что я с ней рассталась.

— Ничего не случилось, Анри.

Он пытался меня развлечь, а я слабо улыбалась в ответ. Сжимала плечи руками, куталась в вязанную шаль.

— Может, ты мне расскажешь? — чуть позже. — Я умею слушать.

— Зачем я тебе, Анри? — слетает с губ невольно. Я бы себя по щекам отшлёпала и язык прикусила, но уже поздно. Ну, вот. Я всё испортила. Это похоже на жалкую слабую истерику. Мы ещё толком и не общались вот так, вживую, а я уже… глупости говорю, будто он принадлежит мне.

Но Анри смотрит участливо. Нет в его глазах ни холода, ни стали, ни гнева нет. Есть лёгкая грусть — мимолётная, как разорванная по невнимательности паутинка.

— Если я скажу правду, ты не поверишь, — улыбается он немного печально. — Ведь на самом деле ты не хочешь слышать ответ. Боишься.

А я и правда боюсь. До ужаса, до боли в желудке. Что если сейчас он скажет, что просто общается от скуки? Или наоборот: скажет, что жить без меня не может? Первое меня расстроит, а во второе я точно не поверю. Затаюсь ещё больше, надену оковы и буду думать, как Инна, что ему что-то от меня нужно.

А он видит мои сомнения и понимает. У меня на лице всё написано. Я не очень сильна в том, чтобы скрывать эмоции.

— Давай мы поговорим об этом позже, Элен, когда ты будешь готова.

Буду ли?.. Хороший вопрос. Но я хватаюсь за его предложение, как утопающий за соломинку. Киваю так яростно, что как голова у меня не отвалилась.

— Лучше давай поговорим. О первой любви. Ты мне свою историю, я тебе — свою. Вот эта тема нестрашная. Воспоминания, почти детство.

— Тогда ты первый, — впервые за вечер я улыбнулась по-настоящему.

— О, — смеётся он, — я был страшно влюбчивым. Впервые я влюбился лет в пять, в мамину подругу. Говорил, что вырасту и женюсь на ней. Она обещала ждать, но обманула. Позже мне очень нравилась её дочь, но это было уже в колледже, а до этого я влюблялся ещё пару раз.

— А та самая, настоящая? — спрашиваю тихо. У Анри взгляд задумчивый и мягкий. Светится сквозь длинные ресницы.

— Ещё позже, в лицее. Мне почти восемнадцать, взрослый, как я тогда считал. Это была несчастная любовь, Элен. Я ей не нравился. А я думал, что умру без неё. Я ей в любви признался, а она посмеялась. Я долго отходил потом. Страдал очень. Сердце словно разорвалось. Будто взрыв в груди.