Молчи обо мне (СИ) - Субботина Айя - Страница 32

Я не успеваю сформулировать ответ, потому что Женя выразительно захлопывает крышку ноутбука — и мы обмениваемся вопросительными взглядами.

— Твоя очередь готовить, — заявляет она с хитрой улыбкой, и я делаю вид, что крайне разочарован. — А я буду валяться на диване и смотреть «Три орешка для Золушки».

— В тридцать лет, малыш, пора перестать верить в сказки. — И уже спокойно, без улыбки, но с выразительным нажимом добавляю: — Жень, сделай тест.

У нее снова задержка, и она снова храбрится, пытаясь напустить вид, будто ей все равно, и она не придает этому большого значения. Я не уверен, что хочу еще раз увидеть ее сломленную и в слезах, потому что из меня хреновый утешитель и потому что с каждым провалом я чувствую себя… Не мужиком что ли. Да, это у нее проблемы с зачатием — и Женя ни разу не упрекнула меня в том, что «я не в порядке», но мне чертовски не нравится быть даже косвенно виноватым.

— После праздников, — отмахивается Женя и тут же немного склоняет голову, чтобы я не видел, как она прикусывает губу. Ей страшно. Она всего боится, эта МДЖ, и порой мне кажется, что ей категорически не хватает уверенности в себе, и я бы даже научил ее быть смелее, решительнее. Но только если бы она не была моей женщиной, потому что от сильных и деловых меня уже порядком подташнивает.

— Нет, красавица моя, ты сделаешь тест прямо сейчас.

Я беру ее за руку, жду, пока Женя сунет ноги в домашние «сапожки», и задаю ускорение в сторону ванной.

— Тесты…

— У тебя в косметичке, я помню.

Она редко пользуется косметикой, у нее там в основном пара баночек с кремами, таблетки и тесты на беременность. Я почти уверен, что в этот раз мы точно справились. И пока стою напротив ванной, в которой заперлась Женя, успеваю представить нашу жизнь с совместным ребенком. Женя точно не будет вешать на меня заботу о нем, она столько раз сказала, что ребенок нужен ей — и она без претензий, что даже циник во мне не нашел бы к чему придраться. И все же, возможно, мы будем хорошо уживаться под одной крышей…

И снова я не успеваю до конца сформулировать примерную модель совместного будущего, потому что дверь открывается — и Женя стоит на пороге, пытаясь делать вид, что нет повода для слез.

Черт.

— Жень, может сменишь врача? — предлагаю я и сам отступаю на несколько шагов, боясь, что она снова упадет мне в объятия, а я снова не найду слов для утешения. — Ну серьезно.

Она просто кивает и медленно, словно понимает мои невербальные сигналы, обходит меня по широкой дуге, избегая даже намека на физический контакт.

И вот после этого все идет в задницу. Потому что Рождественский вечер превращается в тихую заунывную тягомотину: Женя не выбирается из постели, говорит, что у нее внезапно очень разболелась голова, выпивает куча таблеток, накрывается с головой и дрожит под одеялом. Мне не нравится, когда вот так. Не нравится, что я получаюсь виноватым, и чем ближе полночь, тем сильнее я понимаю, что не нужно было вообще влезать в эту тягомотину с ребенком. Она вполне могла сделать ЭКО. Кто меня за язык тянул?

Но, несмотря на это, я все еще полон решимости довести начатое до конца, потому что вроде как пообещал ей, а свое слово привык держать.

Я пишу Светке, что заеду к ней завтра вечером, если она прекратит истерику и перестанет вести себя как прибитая гормонами школьница. Это всегда действует безотказно, жаль, что только на время, а то бы Светке цены не было.

На следующий день Женя одета и собрана уже в восемь. Пытается отказаться от моего предложения отвезти ее домой, но я пресекаю попытки выставить меня безответственным мудаком и почти силой усаживаю ее в машину.

Нам нужно отдохнуть друг от друга, теперь я это точно понимаю. Неделю или две. Она приведет в порядок нервы, а я еще раз взвешу все «за» и «против» нашего совместного будущего. И посмотрю, можно ли перевоспитать Светку. Почему нельзя слепить одну идеальную женщину из двух неидеальных? Светкин азарт да в Женину покорность — и о лучшем подарке я бы и не мечтал.

Глава двадцать седьмая: Одиночка 

Я знаю, что лить слезы по несуществующему ребенку — это неправильно и глупо, но ничего не могу с собой поделать. Артем привозит меня домой, и я чувствую, как связь между нами натягивается, трещит и больно врезается в кожу. Чувствую, но ничего не могу сделать.

Мне так о многом нужно ему сказать, но я просто позволяю двери разделить нас на «до» и «после». Я хочу броситься за ним, обнять, прижаться щекой к его спине и говорить, говорить до хрипоты. Рассказывать, как он мне важен, как жизненно необходим. Что все мои планы на будущее связаны с ним, и что ребенок с его зелеными глазами и родинками на тех же местах — это не просто желание «видеть» в малышке знакомые черты, это острая потребность видеть наше с ним одно на двоих чудо.

Я бреду до кровати, даже не трудясь снять верхнюю одежду и обувь, забираюсь под одеяло и провожу еще один целый пустой бессмысленный день. Просто лежу и смотрю на экран телефона, где электронные цифры сменяют одна другую. Когда-то я читала о средневековой пытке водой: человека связывали и усаживали под медленно капающую ему на голову воду, и в конечном итоге приговоренный просто сходил с ума и молил о смерти. Со мной происходит то же самое, только моя пытка осознанная и добровольная.

Артем не пишет и не звонит. Я не могу его осуждать, потому что и для него это все непросто. Но он так остро мне нужен, что в конце концов не выдерживаю и пишу ему первой, хоть на часах давно поздняя ночь. Путаясь в буквах, пытаюсь донести, как мне важно, что ради меня он пытается, и что в случившемся нет его вины, а только моя плохая физиология. Пишу, что люблю его очень сильно, и что в моей голове слишком много страхов, поэтому я забиваюсь в угол. Десяток длинных сообщений, в которых признаюсь, что не представляю, как буду жить без него, потому что он — мой мужчина, тот самый, как в книге, где героиня вдруг понимает, что больше никогда и никого не сможет полюбить так же сильно.

Ни через час, ни через два, ни на следующее утро Артем не отвечает. А когда после бессонной ночи я все-таки звоню ему в обед, не берет трубку. Я проклинаю свою слабость, клянусь себе, что больше не позвоню и не напишу первой, что у меня есть женская гордость и что, если я действительно нужна, он бы не стал меня игнорировать. А через пару часов ненавижу себя за то, что мысленно рву эту клятву на мелкие клочки и все-таки еще раз набираю его номер. На этот раз Артем отвечает: сухо говорит, что у него проблемы на работе, и что он «накосячил», потому что отмахивался от рабочих звонков ради наших с ним праздников, чтобы меня не расстраивать. Я даже не успеваю ничего сказать, потому что он бросает «Позвоню, когда разгребу всю эту кучу» и отключатся.

Он только что сказал: «Оставь меня в покое»? Или это просто моя обиженная любовь? Или это просто раздражение, потому что звонок в самом деле был не вовремя?

Я снова клянусь себе больше никогда ему не звонить и не писать. Как ребенок, прячу телефон в самый дальний угол комода и пытаюсь забить каждую минуту чем-то полезным: выдраиваю свою и без того чистую квартиру, принимаю ванну, навожу порядок на туалетном столике, сгребаю в мусорный пакет все чашки, которыми давно не пользуюсь, и тут же еду в магазин, чтобы купить парочку новых.

В три часа ночи я накачана успокоительными до состояния сна наяву, лежу на холодном полу и смотрю на телефон, заклиная Вселенную не разрушать меня окончательно. Мне ничего не нужно, только три слова: «Жень, все хорошо!» Это ведь совсем ничего, такая малость, но я оживу после нее.

— Пожалуйста, пожалуйста, ты же так мне нужен…

Понятия не имею, в котором часу засыпаю, но меня будит звонок. Я, не глядя, прикладываю телефон к уху, улыбаюсь, как последняя идиотка, потому что в моей голове уже звучит родной любимый голос.

— Евгения Левитская? — спрашивает чужой мужской голос, и я роняю лицо в подушку, кусая наволочку до болезненного спазма мышц. — Меня уверили, что это ваш личный номер.