Вначале будет тьма // Финал - Веллер Михаил - Страница 4

Лиза и сама превосходно готовила легкие закуски. Пока японский герой ехал по хайвэю, слушал джаз, влюблялся в уши, похожие на прозрачные раковины, испытывал по утрам эрекцию, с ней происходило все то же самое, разве что издержки пола и страны привносили другие декорации. И только последний, перед госпитализацией, роман Нансуи выделялся.

Это была непереводимая, по словам японских критиков, притча о конце света, в которой классик описывал последние дни перед Апокалипсисом в разных уголках планеты: в Африке, Европе, и в осколках бывшей России. Совершенно неправдоподобно, допуская не только глупейшие фактические ошибки, но и, чего с ним никогда не случалось раньше, коверкая под иностранные кальки японский язык.

Лиза не сразу поверила в абсолютный провал и пробовала читать русский автотранслейт. Увы, пришлось согласиться с безжалостными рецензентами. Один фрагмент этого действительно графоманского текста ее все-таки чем-то зачаровал. И сейчас, когда ее вдруг настигла ностальгия по ранним романам Нансуи, именно он показался ей лучшим лекарством от московских новостей.

– Нансуи. Конец Календаря. Сцена в мотеле, после поцелуя, – сказала она, но, прежде чем началась читка, паузу разбил перезвон входных колокольчиков.

– Андрей?

Колокольчики еще тянулись, затухая, поверх длинного «и». И Андрей, качаясь, уже стоял в прихожей.

Приятный женский голос начал чтение:

– С лица его смыли привычные краски и добавили других, незнакомых. Припухшие веки, испуганное и одновременно вдруг просветлевшее лицо.

Лиза замечает в его руках бутылку водки. Андрей делает шаг вперед, одновременно пытаясь отхлебнуть, но неудачно: спотыкается, летит на пол, не отпуская бутылку.

– Лиза. Лиза, его нет. Его нет.

Андрей лежит, продолжая сжимать бутылку.

– Она не знала, что нашло на нее, как она поняла, что нужно сделать сейчас и сказать, но как будто не она, а что-то большее в этот момент было ей. И оно сказало: ляг рядом, обними его, согрей.

– Закончить чтение, закончить.

Женщина замолчала. В повисшей тишине были слышны только всхлипы Андрея. Лиза легла рядом. Мягко разжала кулак Андрея.

– Расскажи, – попросила она и повернулась к нему. – Или потом.

Она поцеловала его в ухо. Он повернул голову и бессвязно заговорил.

– Он… Мы всегда… Я не знал… В метро. Меня.

От него пахло спиртом и потом. Он плакал, он был растерян и слаб. Она поцеловала его руки, его плечи, его подмышки. Близость, нахлынувшая на них, была похожа на голубку, на теплое парное молоко, на мед и сливочное масло. «Мой дом, – бормотал Андрей, – моя золотая». В момент, когда он кончал, Лиза некстати вспомнила, что герой романа Нансуи в тот вечер был молчалив и исступленно груб.

Андрей заснул, а Лиза долго лежала, глядя на темнеющую комнату. Только когда очертания предметов стали совсем неразличимы, она поднялась, достала плед, накрыла Андрея и, как он, не снимая с себя остатков одежды, провалилась в сон.

Когда Андрей изображал из себя слабого и обиженного, Игорь бежал жаловаться маме. Когда Андрей задевал Игоря грубыми словами, Игорь бежал жаловаться маме. Мама отмахивалась, рассказам Игоря не верила, а ночью думала: как вышло, что младший – такой фантазер? Тяжело ему в жизни придется, если не научится ладить с близкими и смотреть на вещи с юмором. Десять лет-то уже, подрос Игорек.

«Неужели ты научишь?» – спрашивала она себя и вздыхала, потому что ответ был очевиден. Ответ хлопал дверью после очередной ссоры и приползал обратно под утро, мокрый и липкий от алкоголя. Беспощадный и бессмысленный патриархат – в молодости Света о таком и не мечтала.

Поэтому она, к стыду своему, обрадовалась, узнав, что маме поплохело. Мама у нее крепкая, обязательно выкарабкается – по-другому и быть не может, – но навестить ее, помочь, чем сможет, непременно стоит. Игоря прихватить, а то останется совсем один. Отец воспитанием не озаботится, а брату надо поступать в университет.

Игорь не хотел ехать ни в какую Сибирь. О которой и не знал почти ничего. Отчасти в этом была виновата московская школа: на уроках географии о городах вне европейской части, городах с длинными названиями старались не упоминать. Там не пойми что происходит. Да и зачем что-то рассказывать, если есть интернет, благоразумно говорили в учительской.

Игорь быстро убедился: все, что нужно, ты можешь узнать сам. Он как-то по глупости или наивности попросил Андрея помочь с русским языком (у него самого язык заплетался), – так брат высмеял его, после чего Игорь к нему больше не подходил. Он решил, что брат его – монстр с двумя лицами из комикса про супергероев и суперзлодеев, который Игорь когда-нибудь обязательно создаст.

Единственный плюс переезда был в том, что Андрей не едет, а значит, Игорь от него отдохнет. Главное, удержаться и не сказать это в лицо.

Еще хорошо, что школу наконец сменит. Мама надеялась, Игорь взбодрится и с учебой у него заладится лучше. Но и в Новосибирске он быстро стал прогуливать. Учителям врал: не ходил, потому что бабушка умерла. Позже бабушка действительно умерла. А мама с каждым днем слышала его все хуже, потому что была подавлена. Или потому, что не хотела слышать. Она не вникала в проблемы сына и отвечала на его вопросы невпопад. Всегда одно и то же, так что Игорь перестал спрашивать.

Он понял, что для мамы он – плохой. А раз так, то зачем что-либо рассказывать? Зачем жаловаться на одноклассников, которые его толкают и обзывают? Мама все равно не услышит.

Игорь шел в школу, но до школы часто не доходил. Бродил по улицам, а когда днем бывал дома, то запирался в комнате и писал в дневник. На самом деле это был не его дневник. Игорь шатался по городу, залезал в оставленные людьми дома, но обычно чужого не брал. Одно исключение – дневник, который Игорь нашел в чьей-то бывшей гостиной. Комната опустела после первой волны вооруженных столкновений. Тогда закрыли границы, и бабушке стало хуже. Хуже ей стало не из-за политики, а просто от старости, был уверен Игорь. Мама сказала к бабушке не подходить. Мама сказала на митинги не ходить.

Под Новый год над мамой рассыпалась взорванная граната. Яркая, как фейерверк. Игорь так и записал в дневник, который прежде принадлежал революционеру XIX века. Он продолжал его размышления, переписывал их на свой лад и своим детским почерком – неровным и размашистым. Он кутался в три одеяла, потому что в городе не топили, потому что сам не хотел окоченеть, как бабушка, или сутками дрожать, как мама.

Папа говорил, что котел у бабушки не варил никогда. Папа говорил, что будет ждать маму. Наверное, ждет. Андрей, наверное, поступил в университет. Андрей никого не ждет. Наверное, Андрей никогда не станет папой. Андрей женат на себе.

Игорь тоже решил, что не станет папой, потому что Вадим говорил, что есть вещи важнее, чем семья. И это общество. Игорь ненавидел общество. Вадим был старше Игоря на пять лет и тоже ненавидел общество. Отец Вадима раньше был мэром, но во время митингов общество от него избавилось. А Вадим бросил школу и мечту поступить в британский университет. Игорь тоже бросил школу. В тринадцать лет, когда над мамой прогремело, мама прогремела, и ее не стало.

Мама сказала, я плохой. Это потому, что мои друзья ей не нравятся. За что она не любит людей, которые ее даже не грабили? Она сказала, я плохой, потому что прогуливаю школу. Но ведь она сама гнала на улицу! А Вадик знает гораздо больше, чем учителя. Он и английский знает!

Мама спросила, зачем я разбил телевизор. Я его не бил. Зачем я ударил одноклассника. Я не бил. Зачем я ругался в кабинете директора. Я вообще там не был. Кругом – ложь, одна ложь. Только Вадику можно доверять.

Вадим сказал, что смерть теряет силу, когда идет война. Люди почему-то воспринимают ее как норму. Игорь спросил его, почему. Вадим не ответил. Игорь спросил, почему папа и брат не забрали их к себе, не спрятали, если кругом – война. Вадим не знал, как и не знал, почему и у него самого почти ничего не осталось.