Выбери любимый жанр

Горечь войны - Фергюсон Ниал - Страница 8


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

8

И все-таки важнее (во всяком случае, для Грея и Черчилля) был иной аргумент: Англия “ради собственной безопасности и сохранения независимости не могла допустить разгрома Франции в результате германской агрессии” 103. По словам Черчилля, “континентальный деспот” стремился к “мировому господству” 104. Грей в мемуарах привел оба довода. “К нашему немедленному и единодушному вступлению в войну, – вспоминал он, – привело вторжение в Бельгию” 105. “Однако я сам инстинктивно чувствовал, что… нам следует прийти на помощь Франции” 106. Если Англия останется в стороне, то “Германия… добьется господства над всем Европейским континентом и Малой Азией, поскольку турки встанут на сторону победительницы” 107. “Остаться в стороне означало доминирование Германии, подчиненность Франции и России, изоляцию Великобритании и ненависть к ней и тех, кто ее боится, и тех, кто желал ее вступления [в конфликт]; наконец, приобретение Германией безраздельного могущества над [Европейским] континентом” 108. По мнению К. М. Уилсона, этот корыстный довод имел больший вес, нежели обеспокоенность судьбой Бельгии, о которой правительство вспоминало главным образом для того, чтобы успокоить колеблющихся министров и не отдать власть оппозиции. Англия вступила в войну прежде всего потому, что была заинтересована в том, чтобы защитить Францию и Россию и не допустить “объединения Европы под началом одного, притом потенциально враждебного режима” 109. Сходным образом оценивает ситуацию Дэвид Френч 110 и авторы некоторых недавно вышедших сочинений 111, а также Пол Кеннеди в работе “Рост англо-германских противоречий” 112. По мнению Тревора Уилсона, Германия “стремилась к гегемонии в Европе, а это было несовместимо с независимостью Англии” 113.

Вероятно, не столь удивительно, что английские историки высказывались в этом духе. В то время самым популярным оправданием войны было следующее: сражаться было необходимо, чтобы осадить прусских милитаристов и оградить себя от “кошмара”, примером которого явились зверства, учиненные германской армией в мирной Бельгии. Этот довод убеждал и либералов, и консерваторов, и социалистов. Он не противоречил и отвращению к военной бойне как таковой. И все же та идея, что Германию было необходимо “остановить”, не оставалась бы популярной так долго, если бы в 60-х годах не получила неожиданную поддержку немецких ученых. Публикация в 1961 году Фрицем Фишером знаменитой книги “Рывок к мировому господству” глубоко потрясла консервативно настроенных германских историков того времени: автор указывал, что цели Германии в Первой мировой войне мало отличались от целей Гитлера во Второй мировой 114. Для английского читателя это явилось просто подтверждением старой гипотезы, будто Германия при Вильгельме II в самом деле стремилась к “мировому господству”, а это было возможно лишь за счет Англии. Немецким историкам, однако, тезис о “преемственности” не только напомнил положение Версальского договора о вине Германии за развязывание войны. Он придал убедительности доводу, будто период 1933–1945 годов в современной немецкой истории – это не досадное отступление, а высшее проявление неустранимого “отклонения” от англо-американской “нормы” 115. Alles war falsch, “все было не так” (в том числе государство, которое построил Бисмарк). Этот довод основывается на документах, которые Фишер изучал в восточногерманских архивах в Потсдаме. Некоторым западным критикам сначала показалось, что он встал на сторону марксистско-ленинской историографии. Тем не менее его работа оказала большое влияние на молодых западногерманских историков, увидевших здесь подтверждение замечаний об изъянах Германской империи, высказанных в 20-х годах Эккартом Кером. Сам Фишер вслед за некоторыми из этих молодых авторов связал экспансионистскую внешнюю политику Германии с внутренней, для которой были характерны чрезмерное влияние реакционной аристократии, восточнопрусского юнкерства и антисоциалистически настроенных промышленников Рура на политику. Кер связывал ошибки довоенной кайзеровской внешней политики с приоритетом узких экономических интересов указанных групп 116. Теперь же стало возможно применить это положение и к самой войне.

Аргументация Фишера была отчасти уязвимой в деталях и интерпретации. Существовали ли (как стремился показать Фишер в “Войне иллюзий”) военные планы, относящиеся еще к декабрю 1912 года и разработанные исходя из предположения, что Англия в случае агрессии против ее союзников – России и Франции – сохранит нейтралитет? 117 Или же Бетман-Гольвег пошел на “разумный риск”, решившись на локальный конфликт, чтобы сохранить Германской империи “свободу действий” – или даже саму империю? 118 А может, он рассчитывал в случае разгрома Франции (при попустительстве англичан) на колониальные приобретения в Африке? 119

Другое возражение против тезиса о вине Германии за развязывание войны, конечно, заключалось в том, что во всех европейских странах имелись собственные воинственные элиты, которые вынашивали империалистические планы. В последние десятилетия опубликован ряд работ, авторы которых анализируют дипломатию и военную политику основных стран-участниц Первой мировой войны 120. Это помогло взглянуть на причины войны извне 121. Для некоторых оппонентов Фишера это стало желанным уходом от тезиса “об исключительно германской вине за развязывание войны” 122.

Тем не менее уже в 1965 году Иммануель Гайсс задался целью отвести обвинение, что тезис Фишера чересчур германоцентричен. Гайсс составил из материалов, публиковавшихся бывшими противниками с двадцатых годов, популярный сборник документов, касающихся Июльского кризиса. Он пришел к выводу, что причины Первой мировой войны (непосредственная причина – одобрение германским правительством действий австрийцев против Сербии) коренятся в германской Weltpolitik[12], которая неминуемо несла угрозу Великобритании: “Германия выступала агрессором… умышленно провоцирующим Россию. [Это] поставило Россию, Францию и Англию в безвыходное положение… когда им не оставалось ничего иного, кроме как реагировать на непомерные немецкие амбиции” 123. В позднейшей работе “Долгая дорога к катастрофе: предыстория Первой мировой войны, 1815–1914 гг.” Гайс пошел еще дальше и заявил, что война явилась неизбежным последствием образования Германской империи полувеком ранее 124. Германия в 1848 году являлась “наиболее заметной «горячей точкой»”, в 60-х годах XIX века стала местом действия “наиболее экстремального варианта” европейского национализма, а после объединения – “сильнейшей державой континента” 125. По мнению Гайсса, именно “немецкая Weltpolitik привела Европу к мировой войне… Распространяя себя таким образом по миру… сами же немцы породили глубинный конфликт, который перерос в мировую войну” 126. Отсюда следует, что главной ошибкой германской внешней политики стал отказ от сближения с Великобританией, а строительство линейного флота “было равносильно объявлению войны Англии” 127. Действительно, теперь некоторые более консервативно настроенные историки настаивают, что брошенный Англии вызов был обоснованным, но ни один из них всерьез не настаивает на реальности такого вызова 128. Таким образом, англо-германская конфронтация стала одним из самых сложных, полидетерминированных событий истории нового времени.

Неизбежная война?

Значит ли это, что эпитафии на военных мемориалах справедливы? Действительно ли те “многие”, которых олицетворяет Неизвестный солдат, погребенный в Вестминстерском аббатстве, действительно погибли

8

Вы читаете книгу


Фергюсон Ниал - Горечь войны Горечь войны
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело