Выбери любимый жанр

Горечь войны - Фергюсон Ниал - Страница 9


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

9

за короля и страну,

за любимые дом и империю,

за святое дело справедливости

и за свободу мира [?]

Действительно ли бывшие ученики Винчестерского колледжа, чьи имена увековечены на школьном мемориале, “отдали свои жизни за человечество” – не говоря уже о Боге, стране и школе? 129 Действительно ли выпускники Хэмптонской школы погибли, “защищая все то, что дорого сердцу англичанина, святое для нас слово… «независимость»? [а также] права и свободы”? 130

Большая доля (но не все) военных мемориалов на площадях, в школах и у церквей Европы – и тех, что изображают идеализированных воинов, скорбящих женщин, и тех, что, как в Тьепвале, просто перечисляют имена на камне или бронзе, – настаивают, что погибшие отдали свои жизни не напрасно 131. “Погибли за Родину” – вот наиболее частая эпитафия на французских памятниках (и военных, и гражданских, и надгробных) 132. “Даже если нам суждено погибнуть, Германия должна жить” (Deutschland muss leben, auch wenn wir sterben müssen), – написано на Мемориале погибшим воинам (на улице Даммторданн), мимо которого я ежедневно проходил, когда учился в Гамбурге. Авторы лишь нескольких памятников осмелились указать, что “жертва”, принесенная людьми, имена которых они запечатлели, была напрасной 133.

Таким образом, главный вопрос, на который я постараюсь ответить в этой книге, – тот самый, который задает себе всякий посетитель Тьепваля, Дуамона или любого другого крупного мемориала: действительно ли не напрасны были все эти жертвы – более 9 миллионов? На первый взгляд, ответ очевиден. Однако вопрос гораздо сложнее, чем кажется. Например, в самом ли деле Англии в 1914 году угрожала настолько серьезная опасность, что стране пришлось посылать миллионы новобранцев за Ла-Манш и далее, чтобы “измотать” Германию и ее союзников? Или: какие именно цели ставило перед собой германское правительство, объявляя войну? На эти вопросы я отвечу в главах 1–6. Я разберу угрозы, с которыми столкнулась каждая воюющая сторона (или считала, что столкнулась).

Как бы то ни было, с началом войны эти угрозы утратили актуальность. Развязав войну, по словам Тейлора, политические лидеры и военачальники стали одержимы победой как самоцелью. А цензура (вкупе с добровольно взятым многими газетами воинственным тоном) отметала доводы в пользу компромисса и поощряла требования аннексии и достижения других “военных целей”, для чего нужна полная, безоговорочная победа. Важный вопрос (главы 7–8): в какой степени общественная поддержка конфликта (по крайней мере, на первом его этапе), о которой упоминают так много историков, была порождением СМИ?

Почему окончательная победа оказалась настолько трудной? Отчасти это экономический вопрос. Ресурсы обеих сторон конфликта не были бесконечными: страна, которая расходует слишком много денег и припасов для достижения кратковременного успеха на поле боя, может проиграть затяжную войну. Например, может наступить “снарядный голод”. Трудовые ресурсы (особенно это касается квалифицированной рабочей силы) могут иссякнуть – или рабочие могут забастовать. Ее источники продовольствия для армии и гражданского населения могут истощиться. Ее внутренний и внешний долг может стать непомерно большим. Поскольку эти факторы имели значение не меньшее, чем события на фронтах, Первая мировая война представляет интерес для специалистов и по экономической, и по военной истории. Если принимать во внимание экономический аспект, то исход войны был (должен был быть) предрешен: ресурсы коалиции государств во главе с Англией, Францией и Россией гораздо больше ресурсов Германии и ее союзников. В главе 9 мы разберем, почему, несмотря на указанное преимущество, Антанта не смогла добиться победы самостоятельно, без прямого вмешательства американцев, и я поставлю под вопрос распространенное мнение, гласящее, что германская экономика военного времени была неэффективной.

Определило ли исход войны военное искусство? Этот вопрос я ставлю в главе 10. В некотором смысле затянувшееся противостояние на Западном фронте и неубедительные результаты “стратегии непрямого воздействия” на других театрах войны явились неизбежным следствием развития военной техники. Однако стратегия, более или менее неизбежно избранная в отсутствие явных успехов (направленная на причинение противнику максимальных потерь), оказалась ошибочной. Военачальники с обеих сторон, оценив ситуацию на Западном фронте, сделали одинаковый вывод: нужно устранить больше солдат противника, чем потерять собственных. Таким образом, определить ценность жертвы можно исключительно с военной точки зрения. Подсчитав “нетто-потери”, то есть число собственных погибших солдат минус число убитых солдат противника, на основании помесячных и других сводок, мы можем оценить боеспособность. Фактически полезность смерти одного солдата можно рассчитать как число солдат противника, которое он условно сумел вывести из строя (прямо или опосредованно), прежде чем погиб сам. Оценка боевой эффективности таким образом – жуткое дело (возможно, некоторые читатели даже сочтут мой подход дурным тоном). Но так мыслили военачальники и политики того времени. Рассматривая произошедшее с этой стороны, становится ясно, что перевес был на стороне Центральных держав. Но тогда непонятно, почему войну проиграли они. Одно из объяснений (глава 11) предполагает учет двух критериев: экономической эффективности и боеспособности. То есть, возможно, значение имеет не только то, сколько солдат противника каждая сторона смогла вывести из строя, но и какой ценой ей это удалось. Это, однако, лишь запутывает дело, поскольку в этом Центральные державы преуспели еще больше.

Чтобы ответить на вопрос, почему немцы проиграли, не следует ограничиваться подсчетом количества погибших на доллар. Нужно учитывать и жертву, принесенную солдатами, которые не погибли, а были ранены или попали в плен. Последним я уделяю особенно много внимания. Плен представлялся им самим участью более предпочтительной, нежели гибель или увечье, но с точки зрения военачальника, пленный представлял собой потерю бóльшую, нежели солдат погибший. Оставшись в живых, он мог стать для неприятеля источником разведывательных данных или дешевого труда. Поэтому, оценивая урон в живой силе, нанесенный друг другу противниками, я придаю большее значение пленным, нежели раненым: значительная доля последних вскоре возвращалась в строй. Здесь, в свою очередь, возникают вопросы о мотивах солдат. Если окопная жизнь была настолько жуткой, как ее описывает антивоенная литература, то почему они продолжали сражаться? Почему большинство их не стало дезертирами, не подняло мятеж и не сдалось в плен? Ответы на эти вопросы мы ищем в главах 12–13.

Наконец, анализ войны был бы неполным без разбора ее итогов. Многие в двадцатых годах были в действительности разочарованы ее итогами. Не явился ли Версальский договор (не говоря уже о других соглашениях, подписанных под Парижем побежденной стороной) каплей яда, отравившего послевоенную жизнь? Об этом идет речь в главе 14.

Читатель, несомненно, заметит, что я, отвечая на поставленные вопросы, нередко представляю, как повернулась бы ситуация, сложись обстоятельства иначе. Действительно, здесь я рассматриваю множество альтернативных сценариев. Что, например, если Англия после 1905 года не пошла бы на уступки Франции и России в колониальных вопросах, а позднее и в Европе? Что, если Германия, увеличив оборонный потенциал, сумела бы к 1914 году обеспечить себе большую безопасность? Или – что, если Англия в августе 1914 года не вступила бы в войну (этот вариант предпочло бы большинство членов правительства)? Что, если французская армия не смогла бы остановить немцев на Марне (это было вполне вероятно, учитывая понесенные ею к тому времени тяжелейшие потери)? Что, если Англия бросила бы весь свой экспедиционный корпус против Турции и Дарданелльская операция прошла бы с большим успехом? Что, если бы русские действовали благоразумно и заключили с немцами сепаратный мир? Что, если бы в 1917 году мятежи вспыхнули не только во французской, но и в английской армии? Что, если немцы не прибегли бы к неограниченной подводной войне или не поставили бы в 1918 году все на карту – на наступление Людендорфа? И что, если бы условия мирного договора, навязанного в 1919 году Германии, оказались жестче (или, напротив, мягче)? Я указывал, что гипотетические контрдопущения полезны в двух отношениях. Они помогают, во-первых, восстановить образ мыслей лидеров прошлого, которым будущее представлялось не более чем спектром возможностей, а во-вторых, понять, предпочли ли они оптимальный вариант 134. Забегая вперед, могу сказать, что в целом я так не считаю.

9

Вы читаете книгу


Фергюсон Ниал - Горечь войны Горечь войны
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело