Американ Босс (СИ) - Салах Алайна - Страница 43

— Ни-ка, я…

Красивый, даже когда у него глаза красные.

— Хорошего полета, Максим, — одариваю его той самой ухмылкой шизофреника, которую тренировала пару часов назад. — Провожать я тебя не поеду. Надеюсь, ты сам все понимаешь.

Так мы и стоим, секунду, две, три, минуту, пока я не выдерживаю, и развернувшись, не убегаю в спальню. Плотно захлопываю дверь и закрываю ладонями уши, чтобы не слышать, как Максим уходит из моей жизни.

Максим

— Уже перестроился на Нью-йоркское время? — с ухмылкой спрашивает лицо бати в экране моего айфона. — В Москве вроде два ночи, разве нет?

— Мне не спится.

Тупо вот так звонить отцу, когда и сказать нечего. Вернее, сказать мне есть что, но слова отказываются покидать гортань, будто намертво прилипли к стенкам. Потому что, с какой стороны не посмотри, я все-таки мужик, а ныть о том, что окончательно запутался — это, вроде как, не по мужской части. При этом находиться с собой наедине тоже не получается: не могу избавиться от ощущения, что вся моя жизнь летит к чертям, а я со стороны просто за этим наблюдаю.

Лицо отца становится серьезным, и он делает знак кому-то рукой, прося оставить его одного.

— Ты не в настроении, как я погляжу, — замечает он, после того как раздается звук захлопывающейся двери. — От деда заразился?

— Дед по жизнерадостности всем нам фору даст. Ты и представить себе не можешь, как он на мясе повеселел.

— Рад за него, — усмехается отец. — Ну а с тобой что? Неужто вегетарианцем стал?

«Не вегетарианцем, а оленеводом», — подсказывает ЭмДжей.

Я машинально тру шею с попытке освободиться от спазма в горле. Блядь, почему чувства — это так сложно? С каких пор вообще все стало настолько сложно, что я испытываю потребность об этом поговорить?

— Я девушку встретил, пап.

Глаза бати весело вспыхивают и он, откинувшись на спинку рабочего кресла, знакомым жестом засовывает в рот зубочистку.

— Вляпался-таки в борщ. Вполне ожидаемо.

— Для меня — нет. Я не знаю, что делать.

— Макс, я с тобой как всегда, без соплей и по-взрослому, ладно? У тебя вылет через несколько часов, а через две недели начинается учеба. Выпускной год в университете, напомню. Знаю, что тебе непросто, но иногда нужно время и пространство, чтобы понять, что для тебя действительно важно. Поэтому прилетай домой, здесь все хорошо обдумаешь и сделаешь так, как по итогу решишь.

Ну а чего я ожидал? Все правильно батя говорит.

— Я тебя услышал, пап. Что-нибудь привезти? Водку, балалайку, пряники?

— Все самое лучшее из России я уже вывез. В общем, мы с мамой тебя ждем. Никита каждый день о тебе спрашивает.

Образ младшего брата заставляет меня улыбнуться впервые за последние две недели. А я, урод, на фоне Бэмби-ломки даже подарок ему купить забыл. Ладно, возьму Никиту с собой на концерт Фаррелла в следующем месяце.

— Не буду надолго от работы тебя отвлекать, пап. Через сутки увидимся.

Я отключаюсь и падаю головой на застеленную кровать. Я улетаю из России каждое лето, и никогда не испытывал ни тоски, ни сожаления. Словно покидаешь шумную вечеринку, на которой пообщался со всеми, с кем хотел, не беспокоясь, что можешь пропустить что-то важное, потому что на следующей неделе она повторится вновь.

Сейчас же я готов вывернуть карманы, чтобы диджей продолжал играть, а толпа не расходилась. По хер, конечно, на толпу. Главное, чтобы она осталась.

Отец прав. Он выложил кучу денег на мое образование и бросить в один момент все — это, как минимум, легкомысленно. О- ответственность. Я могу приехать в Америку и поддерживать связь с Бэмби: скайп, фейс-тайм, телефон, переписка; могу летать к ней каждые выходные, если она захочет. Проблема в том, что в этом я не уверен, захочет ли.

В Нью-Йорке у меня друзья, спортзал, футбольные тренировки, отец, беременная мама, Никита и сестренки. А еще озабоченные поклонники Саши, которые должны всегда помнить, что они на прицеле ее злого старшего брата. В Москве — дед, фирма и Ни-ка, которая вчера сказала, что любит меня.

Бэмби любит меня, а я не знаю, что делать. Я стремительно отупел до состояния бревна.

По традиции в аэропорт меня вызывается проводить дед. Я выхожу из подъезда сумкой и на секунду прикрываю глаза, по-тупому(ну так я же тупой) надеясь, что когда снова их открою, то увижу Бэмби, которая, передумав, решила поехать в аэропорт, и я смогу всю дорогу держать ее за руку.

Глаза я уже открыл, но Бэмби не вижу. Вместо нее из машины вылезает дед, а из глубины салона машет рукой улыбающаяся Люба. Не пришла, как и сказала. Гордый олень.

Ноги вязнут в асфальте словно в густом болоте, в груди снова печет, но резкий голос деда возвращает меня в трезвую реальность.

— Хреново выглядишь, Максим. Заболел что ли? Мог бы до дома дотерпеть, чтобы дочь мне мозги не выносила.

И, правда, отрезвляет.

— Не выспался просто, — пожимаю деду руку и иду к багажнику, чтобы погрузить сумку. — В самолете отосплюсь.

— Ты никак опять в бизнес-класс билет взял, мажор заморский? — несется ворчливое мне в спину.

— В него.

— В двадцать три и экономом можно летать.

Захлопнув багажник, я загружаюсь на переднее сидение и приветствую молчаливого водителя Михаила.

— Ника очень хотела тебя проводить, но у нее не получилось, — говорит с заднего дивана жена деда.

Все что я могу — это кивнуть и уставится в окно.

По мере того как гелендваген набирает скорость, пейзажи за окном меняются. Мелькают разноцветные фасады, деревья, лица прохожих, рыжие куртки рабочих, в сотый раз перекладывающих брусчатку. С каждой новой секундой картина ускользающей Москвы теряет краски и становится серой, даже не смотря на яркое солнце. Дальтонизм у меня развивается, не иначе.

— Ладно, Максим, — говорит дед в зале аэропорта, во второй раз за утро пожимая мне руку. — Приземлишься — позвони, а не как в прошлый раз.

— Позвоню, — киваю и по традиции его обнимаю. Хороший дед мужик.

— Люба, — поворачиваюсь к матери Ни-ки, — ваши пироги с мясом были супер. Спасибо за все. И извините меня, если я что-то не так сделал.

— Да ну брось, Максим, — дедовская жена по-доброму улыбается и трогает мое плечо. — Что ты мог сделать не так?

Я все сделал не так.

— Береги себя. И помни, что я, Игорь и Ника всегда рады видеть тебя.

— Запомню.

Хорошая у деда жена.

Одарив провожающий дуэт прощальной улыбкой, я поднимаю с пола сумку и иду к дверям досмотра. Упрямое желание обернуться зудит в груди и в шее, но я блокирую его напряжением плечевых мышц. Хватит надеяться.

Тетка на досмотре решает, что сканер не дает стопроцентной гарантии от угрозы терроризма и начинает по старинке меня щупать. Возможно, я ей понравился. Когда ее руки принимаются за мою задницу, от неожиданности теряю концентрацию, и голова машинально поворачивается в сторону выхода. От увиденного сердце меняется местами с легкими, и теперь стучит где-то в глотке, а дышать я и вовсе не могу. Бэмби стоит всего в пятнадцати метрах от меня, за стоп линией дверей предполетного досмотра. В той самой тельняшке, полоски которой я когда-то считал; растрепанная и красивая до треска в ширинке. Смотрит на меня и, обхватив руками плечи, отчаянно ревет.

— Можете проходить, молодой человек, — долетает откуда-то издалека.

Нет, не могу. В левой половине груди ноет, словно невидимый канат натянули до предела. Второй его конец — у Бэмби. Сделаю хоть шаг назад — сердце пробьет грудину и шмякнется на пол бесполезным пульсирующий куском мяса. И можно сколько угодно себя успокаивать, что как только я вернусь домой в Нью-Йорк, то подумаю и решу, как будет лучше. Что никуда Ни-ка не денется. Денется. Она же красивая как миллионы солнц, и таких глаз, как у нее, нет больше ни у кого на земле. Что, если по дороге из аэропорта ей встретится какой-нибудь суслик или автогонщик? Будет рядом с ней вместо меня, каждый день говорить ей то, что должен был сказать я. Водить в кино, лопать с ней пиццу и заниматься крышесносным сексом. Проживать жизнь, которую должен проживать я вместе с ней. Украдет мое счастье, которое я сам проебал.