Американ Босс (СИ) - Салах Алайна - Страница 42

— Ник, — тихо зовет Леся, и я, натянув на лицо маску спокойствия, поднимаю глаза. — Мне жаль, что все вот так получилось.

От таких слов маске не удается продержаться на моем лице даже трех секунд, и я громко всхлипываю.

— Ну давай уже, пореви от души, — бормочет Леся и обнимает меня за плечи. — Че ты все в себе-то держишь.

— У тебя такая туалетная вода вонючая, — со слезами выдыхаю я, уткнувшись носом ей в майку. — Никогда больше ее не покупай.

— Ты мне сама ее подарила, — ласково говорит Леся, похлопывая меня по спине, — Ну ладно, больше не буду.

После пятиминутного срыва, я отлипаю от ее гостеприимного плеча, и умыв лицо холодной водой, возвращаюсь в кровать. Стэтхэм в одиночку при помощи кулаков укладывает сотню вооруженных до зубов бандитов, наступает тотальный хэппи-энд с титрами, а Леся захлопывает ноутбук и поднимается.

— Может, мне все-таки остаться у тебя, Ники?

— Ни за что, — шутливо кручу головой. — Ты закидываешь на меня ноги и воруешь одеяло.

— Будто бы с тобой спать удовольствие. Ты же храпишь хуже бульдожки.

— Иди давай. Тебя наверное Олег ждет.

— По четвергам у меня Камиль, — поправляет Леся, подхватывая сумку со стула. — А ты если что — звони в любой момент. Скину его с себя и приеду.

Когда дверь за ней захлопывается, я подхожу к зеркалу и пытаюсь улыбнуться. Выходит хреново, поэтому я пробую еще. И еще, до тех пор пока жалобная гримаса на моем лице не становится похожей на ухмылку маньяка-шизофреника. Ладно, потренируюсь завтра.

Время на настенных часах показывает только половину десятого вечера. Спать идти слишком рано, но я все равно иду. Сон стал моим главным спасением, стирая грани между днями, которые я провожу без него. На самом деле, у меня все не так уж и плохо: волосы причесаны, одежда чистая, и кофе я пью каждый день. А вчера мне какой-то симпатяга на БМВ пытался свой номер продиктовать. Я, конечно отказалась. Во-первых, я в Максима по уши влюблена, а во вторых, тачка у него красная.

«Хатико» я все же включаю и, уложив ноутбук на соседнюю подушку, разглядываю экран. Почему-то сегодня страдания верного японского пса меня не трогают. Очерствела я, что ли, за неделю.

А потом слышу это. Стук в дверь, от которого тело начинает колоть горячими иглами и трясти. Потому что я точно знаю, кого обнаружу по ту сторону.

Я сажусь на кровать и, закрыв глаза, отсчитываю до пяти, чтобы убедится, что при подъеме не шлепнусь в нервный обморок. Вроде порядок. Голова не кружится и не тошнит. Встаю и нетвердым шагом направляюсь в прихожую.

Дверь я открываю, не заглядывая в глазок. Для чего? Мое натертое восьмидневной разлукой сердце не может ошибаться.

Максим молча шагает за порог, и я не делаю попытки отшатнуться. А когда он перехватывает ладонью затылок и впивается губами в мой рот, я ему отвечаю. Пусть мир рухнет, но сейчас мне нужен его поцелуй. Также как нужны эти жадные прикосновения и горько-цитрусовый запах. Есть что-то правильное в традиции последнего желания приговоренного к смерти. Руки Максима, сдирающие с меня футболку — то самое желание.

Мои движения нетерпеливые и резкие, когда я расстегиваю ремень на его джинсах, его губы — требовательные и отчаянные. Мои, впрочем, тоже, ведь мне нужно украсть для себя как можно больше его вкуса.

Если у жизни и есть такая опция: выпасть из реальности, то сейчас я ей в полной мере пользуюсь. Становится неважно, что Максим улетает, а я остаюсь без него; неважно, что мои чувства к нему, очевидно, сильнее; и что когда он покинет мою квартиру, мне будет в тысячу раз больнее, чем было с утра. Сейчас я плаваю в одноразовом вакууме, где нет места мыслям и правильным поступкам. В этом вакууме я влюбленная и глупая. В нем я просто чувствую.

Мы тяжело дышим в унисон, не прекращая сеанса взаимного раздевания. Вернее, раздирания одежды друг на друге. Пятимся, спотыкаемся, натыкаемся на стены. Я ударяюсь спиной о дверь спальни и едва не падаю из-за шорт, застрявших в щиколотках, но Максим подхватывает мою талию и сваливает нас на кровать.

Его губы отрываются от моих впервые с той секунды, как он вошел, и мы встречаемся глазами. Тело на мне тяжелое и горячее, а эрекция грозиться оставить вечный слепок на животе. Было бы символично.

— Ты мне очень дорога, Ни-ка, — охрипшим голосом шепчет Максим, касаясь меня кончиком носа. — Я не знаю, что мне делать.

Помимо очков нужно было Джареду пририсовать беруши, чтобы не оглох, потому что в этот момент он входит в меня. Отвыкла я от такого размера за две недели. Из глаз текут слезы, потому что на этот раз его прибор умудрился дотянуться до сердца.

Я вонзаю ногти в напряженную спину и жмурюсь, чтобы спрятать свою слабость. Слишком много всего я чувствую, чтобы насухую справиться: каждая клетка накалена до предела, эмоции зашкаливают, возбуждение тоже.

— Царапай сильнее, — глухо требует Максим, глубокими толчками выбивая из меня воздух и новые слезы. — Не сдерживайся.

— Ты еще и мазохист, Кэп, — пытаюсь пошутить и от глубины проникновения захлебываюсь очередным стоном. Заставляет меня.

— Царапай.

Сильнее вдавливаю пальцы в твердые мышцы и удовлетворяю просьбу: рассекаю кожу ногтями, которые благодаря чудо-витаминам с IHerbs по крепости не уступают когтям Логана-Росомахи.

— Еще сильнее.

Царапаю я совсем не на шутку, но Максиму этого мало.

— Еще.

— Шрамы останутся, идиот, — перемещаю ладони на его шею и глажу короткие влажные волосы. Постригся.

— Хочу, чтобы остались.

В груди становится так тесно, что кажется еще немного, и сердце и легкие разорвутся. Может, потому что Максим такой тяжелый, но, скорее, от осознания того, что сейчас он чувствует то же, что чувствую я. Тоскует по мне в моем же присутствии.

Никогда не славилась сдержанностью и способностью хранить секреты, а потому когда распирающая сладость в животе становится знакомо невыносимой, признаюсь:

— Я тебя люблю.

Так, по крайней мере, будет честно. Любовь — не то, чего нужно стыдится, даже если это чувство неразделенное. Наверное, когда-нибудь я от него освобожусь, но пока оно со мной, не хочу прятать в себе. С человеком, которого любишь, хочется делить все самое ценное, а моя любовь к Максиму — самое лучшее, что у меня есть.

Максим заглядывает мне в глаза, за секунду сужая мой мир до расширенной черноты своего зрачка. Жаль, что самые сильные чувства в своей жизни я испытываю к человеку, который живет на другом конце земного шара.

Я рассыпаюсь на части вместе с отчаянием его поцелуя, обрушившегося на мои губы. Влажно и горячо становится везде: в глазах, во рту, в груди и между бедер. Между бедер, потому что Максим впервые кончает в меня без защиты. Надо не забыть про таблетки.

Мы оба дрожим, прислонившись друг к другу лбами. Одинаково тяжело дышим, деля прощальные глотки воздуха на двоих.

— Я что-нибудь придумаю, — беззвучно шепчет Максим. — Я обязательно что-нибудь придумаю, Бэмби.

Безумно хочется дать мечтательному журавлю расправить свои крылья и поверить, что у нас все может сложится. Что Максим и, правда, все придумает, и есть шанс сохранить то, что между нами. Вот только боюсь, что если безрассудно улечу в след за журавлем, то подбитая синица в моих руках окончательно сдохнет.

Поэтому я, не открывая глаз, глажу Максима по щекам и повторяю самую сложную фразу:

— Тебе надо уходить. Прямо сейчас.

Я не вижу его лица, а кивок согласия чувствую лбом. Раскаленная тяжесть тела покидает меня и, несмотря на то, что кожа покрыта горячим потом, в ту же секунду я промерзаю до костей. Слышу легкий шорох поднимаемых с пола вещей и бренчание пряжки, и когда убеждаюсь, что до момента прощания остается не больше тридцати секунд, открываю глаза и, закутавшись в простыню, встаю.

Максим уже в прихожей, наклонившись, зашнуровывает кроссовки. Сердце начинает надрывно ныть, недвусмысленно намекая, что главная боль ждет меня совсем скоро.

Выпрямившись, он пробегается пальцами по взъерошенным волосам и смотрит на меня. Был бы он пострашнее, не таким широкоплечим и высоким, возможно, мне было бы чуточку легче. Но нет, реальность не дает мне не единой поблажки. Максим красив до неприличия.