Американ Босс (СИ) - Салах Алайна - Страница 41

Поправив ладонью свалявшийся колтун волос, я глубоко вдыхаю и дергаю дверь. Максим быстро вскидывает глаза, заставляя меня неметь, потому что в эту секунду я как никогда остро осознаю, насколько по нему соскучилась. Так скучать не должен никто и никогда. Это слишком больно.

— Привет, Бэмби, — не прерывая нашего зрительного контакта, Максим осторожно поднимается с пола и, убедившись, что я не собираюсь кидаться на него, чтобы выцарапать глаза, делает шаг к двери. Ведет себя словно полицейский, которому необходимо обезвредить спятившего террориста, взявшего сотню людей в заложники: голос тихий, движения неспешные. — Могу я войти?

— Проходи, — киваю в квартиру. — Ты же, наверное, поговорить хотел.

Я невольно отшатываюсь в сторону, когда Максим протискивается мимо меня и не успеваю задержать дыхание. Его грейпфрутовый запах мгновенно проникает мне под кожу, дурманит голову и мешает трезво соображать.

Максим останавливается рядом с зеркалом и молча смотрит на меня. Вернее, пожирает меня глазами вместе с заляпанной футболкой и пушистыми носками.

— Я соскучился, — выговаривает глухо. — Я пиздец как по тебе соскучился, Бэмби.

Слезные каналы снова саднит и я, обхватив, себя руками отшагиваю назад до тех пор, пока вешалки в зимними пуховиками не упираются мне в лопатки. Соберись, е-мае, Ника. Выглядишь ты хреново, так хотя бы веди себя нормально.

— Если это все, что ты хотел сказать, то не стоило пачкать джинсы. Мог бы просто смс написать.

Максим отрицательно мотает головой и делает шаг мне навстречу.

— Это не все что я хотел сказать. Я пришел извиниться.

— За что?

— За то, что был таким идиотом. За то, что все то, что было между нами, сводил к сексу. Потому что ты не была для меня просто сексом, Бэмби, даже на минуту. Я просто отказывался это признавать, потому что для меня это сложно.

Еще минута и я превращусь в хнычущий кисель, поэтому я его перебиваю.

— Я не хочу это слушать, Максим. И все что ты говоришь…

— Подожди, пожалуйста, хорошо… — Максим успокаивающе поднимает обе ладони вверх, подтверждая мои теорию насчет полицейского и террориста с заложниками. — Просто дай мне договорить…. Пожалуйста.

Дождавшись, когда я кивну, он опускает руки и набирает в легкие воздух, словно готовится погрузиться под воду.

— Я хочу попросить прощения за то, что не дал тебе возможности объясниться тогда у себя во дворе. Я знаю, что у тебя ничего не было с сусликом…теперь знаю, но тогда я этого не знал. Ты сказала, что будешь дома, а потом я увидел вас вдвоем и мне просто сорвало крышу. Я никогда никого не ревновал, и совершенно не представлял, что это такое… Ощущение поганое. Я решил, что ты меня обманывала… это было больно, и я плохо соображал. Я бы не стал ни с кем спать — это был тупой порыв. И еще одна вещь, за которую я хочу попросить у тебя прощения. Прости, что я повел себя как скотина и позволил думать, что я могу быть с кем-то кроме тебя. И за то, что сказал, что мы ничего друг другу не должны.

Влажный соленый комок сдавливает горло и все, что я могу — это старательно наполнять легкие воздухом и смотреть на Максима, который, в свою очередь, выжидающе смотрит на меня. Может, и правда, ничего у него не было с той черноволосой кошкой? И, может, правда никогда не ревновал?

— Ни-ка, просто поверь мне, а? — хрипло шепчет он. — Потому что я тебя не обманываю.

Может, я и наивная, но я ему верю. Или мамино чутье мне передалось, потому что я чувствую, что он говорит правду. А потому и в ответ решаю быть честной.

— Я специально не виделась с тобой. У меня не было никаких дел и в кино я не ходила. Я так… привязалась к тебе, что хотела быть готовой к тому, что мы расстанемся. А встреча с Глебом случайность. Он сам мне позвонил.

— Я знаю, Бэмби. Теперь я знаю. Ты прощаешь меня?

— А что теперь, Максим? — озвучиваю то, о чем я думала все неделю, когда была в добровольной отлучке от него. — Допустим, я прощаю тебя и верю, что ты ни с кем не спал все время, что у нас… что мы…

— Думаю, слово «отношения» подойдет, — подсказывает Максим.

— Что если я тебе верю? Что теперь?

— У нас есть еще полторы недели до моего отъезда, и я хочу провести их с тобой.

— Я не об этом. Что будет дальше, Максим? Когда ты уедешь? У тебя в Нью-Йорке своя жизнь, учеба. И у меня учеба и… жизнь тоже.

Внутренности сжимаются в плотный гандбольный мяч, пока я жду его ответа. Что я хочу услышать? «Давай попробуем на расстоянии»? «Я буду хранить тебе верность»? «Я понял, что влюблен в тебя и что-нибудь обязательно придумаю»? Пожалуйста, пусть он скажет это слово на букву «Л». Просто скажет его, а остальное мы как-нибудь решим. Это ведь самое главное, да?

Максим молчит и сосредоточенно хмурит брови. Грудная клетка под черной футболкой вздымается даже сильнее, чем испачканная соусом моя.

— Я думал об этом. О нас… Ты могла приехать ко мне в гости на Рождество. Мы можем вместе подумать… У нас ведь есть еще девять дней есть.

Могла бы приехать к нему на Рождество? Почти через полгода?

От его слов мне снова становится больно. Наверное, потому что я знаю, каким решительным Максим может быть в стремлении добиться своей цели, а сейчас этой решительности не вижу. Вжимаюсь в вешалки сильнее с риском быть погребенной под свалившейся пуховой кучей и обнимаю себя руками. Слезы высыхают, в легких и груди становится пусто и холодно. Я знаю, что со мной. Это все Бен Аффлек, подаривший Дженнифер сказку, отравил меня своим романтизмом. Вот и я тоже хочу сказочной сказки для себя, а не девять дней неизвестности, продляющих мою влюбленную агонию. А Максим уж слишком тянет в моих глазах на принца, чтобы соглашаться на скупую реальность.

— Мне нужно ложится спать, Максим, а тебе нужно идти. Не будет никаких девяти дней у нас с тобой. А на Новый год я к бабушке в Екатеринбург еду.

Максим выглядит так словно я получил пинок в солнечное сплетение: растерянно хлопает ресницами и трет ладонью грудь.

— Ни-ка…

Прежде чем он произнесет что-нибудь, от чего мое сердце с треском разорвется на лоскутки, я хватаюсь за ручку и распахиваю дверь:

— Просто уйди сейчас, хорошо?

Максим стоит на месте еще несколько секунд, после чего едва заметно кивает и делает шаг к выходу. Спотыкается о порог, что-то извиняюще бормочет по-английски и выходит, аккуратно прикрыв дверь.

А я оседаю под вешалкой и пуховики наконец, делают то, на что намекали давно: с шуршанием валятся мне на голову. Я сжимаю в ладони глянцевый синий рукав и, беззвучно всхлипнув, утыкаюсь в него носом. Я все сделала правильно.

Ника

— Вот вроде этот лысый чувак — древний как мамонт, а ниче такой, — говорит Леся, завороженно глядя в экран ноутбука, где Стэтхэм лупит какого-то бугая по морде. — Как думаешь, в пятьдесят хер еще стоит?

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Пятидесяти мне еще не исполнилось, да и хера никогда не было.

Леся отрывает взгляд от монитора и смотрит на меня с подозрением.

— Эй, ты вообще на этой планете? Разговариваешь как-будто тебя наркотой накачали.

— Все нормально со мной. Просто я не хотела смотреть мордобой.

— Ага. Ты хотела посмотреть Хатико и утопить меня в слезах и соплях. Ладно, — она нажимает паузу и разворачивается ко мне. — хочешь пореветь, давай реви. Я и моя майка из «Манго» готовы.

— Не хочу я реветь, Лесь, — устало закатываю глаза, — Но и веселья от меня не жди, ладно?

— Стоп. А какой сегодня день?

— Четверг, пятнадцатое августа, — выговариваю ненавистную дату.

— Так вот почему сегодня ты зеленее, чем обычно, — голос Леси смягчается, переставая быть нарочито сварливым. — Он завтра уезжает.

— Да, — отвожу в сторону стремительно намокающие глаза. — В десять утра самолет.

— И что, за эти дни ни разу к тебе не приехал?

Я отрицательно мотаю головой и незаметно скрещиваю пальцы, потому что вру. За прошедшую неделю я трижды видела знакомый черный кабриолет из окна. Он стоял во дворе по несколько часов, а я каждый раз, глядя вниз, молилась голозадому купидону, чтобы его владелец ко мне поднялся. Как Ричард Гир к Джулии Робертс в Красотке. Максиму даже по пожарной лестнице карабкаться не нужно, достаточно и по обычной на четвертый этаж забежать и сказать: Ни-ка, я тебя люблю. Но нет, каждый раз он просто уезжал.