Американ Босс (СИ) - Салах Алайна - Страница 40

— Я не бегал. Я только один раз позвал… хотел поговорить.

Кровь снова начинает долбить в ушах от предчувствия, что я наломал дров. Что зря я не выслушал Бэмби, когда она просила.

— Что значит один раз? — продолжаю допрос и сам не замечаю, как напираю на суслика, так что он начинает пятится назад. — Когда ты с ней в последний раз виделся?

— Тогда в кафе… — кадык на его шее дергается, голос становится тихим. — Когда она за тобой побежала… А до этого на кухне у Ники… ты тоже там был.

Блядь. Я идиот.

— Если у тебя девушка есть, какого черта ты полез к Бэмби?

— Так не было у меня девушки… — блеет суслик, отводя глаза. — Мы с Розой вот только буквально….

Пиздит он. Я, может, и не супер эксперт в отношениях, но эти двое точно не пару дней назад снюхались. У меня была теория на счет него и сейчас она подтвердилась: тихушник эту дешевку давно трахал, поэтому до Ники его крохотному прибору не было дела. Черт знает, как ЭТО можно предпочесть очаровательному олененку, но дебил это сделал.

— Ты Нику для прикрытия что ли держал? Чтобы от мамы поджопник не получить, за то что плохой девочкой связался?

— Роза не плохая девочка! — обиженно бубнит ботан.

Ах ты ж урод. Бэмби мозги трахал столько времени. Такую девчонку в качестве декорации держал. Ну не сука?

— Ты только Нике, пожалуйста, не говори….

Договорить клетчатый пельмень не успевает, потому что я ему с удовольствием вонзаю кулак в нос. Хрустит сочно, наверное, от того, что я вкладываю в этот удар душу и очень много смысла: мщу за то, что когда-то этот мудень в компании медведя своим появлением нас с Никой прервал; за то, что изменял и пудрил моему олененку мозги; и за то, что спровоцировал эту самую неразбериху между нами..

Суслик приземляется на жопу, «Роза по сто» начинает визгливо верещать, а я обещаю:

— Я ей не скажу. И ты, сучонок, никогда не скажешь. А еще раз тебя возле нее увижу, экзамены в аспирантуру ты сдать не сможешь по состоянию здоровья. Сечешь, о чем я?

Хорек промокает кровь, текущую из носа, и трясет головой, дескать, понял. Хочу врезать ему еще, уже просто так, без смысла, но передумываю и иду к машине. На часах почти десять, а мне нужно успеть к Бэмби.

Ника

Вообще, на фоне заоблачного количества калорий у меня должен был появится намек на пузо, но его нет — желудок, напротив, словно прилип к позвоночнику: хоть сейчас в рекламе купальников сниматься можно без обработки фотошопом. Жаль, никто не зовет. Наверное, потому что не знают, что такая прессуха прозябает на Малой Бронной в тоске и обертках от сникерсов.

Мне нужно перестать деприть, но пока не получается. Вернее, я дала себе возможность последний день поныть и пострадать, а завтра решила вновь начать жить. Начать жить — это, наконец, причесаться, почистить зубы, выйти на улицу и купить себе кофе. Дальше мои планы пока не идут, но с чего-то ведь нужно начинать. Вряд ли чистые волосы и триста миллилитров капучино зарубцуют дырищу в моем глупом сердце, но я буду стараться каждый день. У меня ведь, помимо свалившейся любви к изменщику-Максиму, есть так много всего, ради чего стоит жить: мама, отец, Леся, танцы по субботам, учеба в университете, любимая пицца с грушей и горгонзолой, да и Акунин книжку новую выпустить обещал. А еще сериал «Эйфория» вышел: там главный герой — тоже редкий красавчик. В общем, то что Максим уезжает, еще не конец света. Когда-нибудь я смогу его забыть.

Телефон на прикроватной тумбочке начинает надрываться песней «Мама Люба», а это значит, что мне звонит мама Люба. Уже в третий раз за день. Я не говорила ей о том, что произошло между мной и Максимом, но материнское сердце, кажется, и правда не обманешь.

— Да, мамуль, — стараюсь звучать бодро, чтобы не выдать своего поношенного состояния и ненароком не обрушить гнев львиной дрессировщицы на нерадивого кошатника. Не хочу, чтобы случившийся между мной и Максимом кавардак как-то затронул семью Ждановых-Ивлеевых.

— Просто так звоню, Никуш. Как твои дела?

— Ты сегодня уже спрашивала, мам. С обеда ничего не изменилось. У меня все хорошо.

— Да я уж так поболтать. Может, хочешь чего-нибудь? Я могу тебе пирогов привезти. Или сама в гости приезжай, а? Игорь баню затопит, а потом мы с тобой кино посмотрим, как раньше.

В носу и в глазах начинает зудеть от трогательной маминой заботы, и я, смахнув сентиментальную слезу, с улыбкой говорю в трубку:

— Спасибо, мамуль, но поздно уже ехать. Я на выходные у вас заночую, хорошо?

— Конечно, Никуш, как знаешь, — отзывается мама даже слишком ласково. — Но ты мне звони, если что в любое время, ладно?

— Ладно, мам. Но имей в виду, с частотой твоих звонков, ты не даешь мне шансов.

— Просто я люблю тебя и беспокоюсь.

— Я знаю, мам. И я очень ценю. Со мной, правда, все хорошо.

Закончив вызов, я запихиваю телефон под подушку тычу кнопку «play» на экране ноутбука. Будучи в плохом настроении, я всегда пересматриваю старую мелодраму «Обещать не значит жениться». Мой любимый момент — когда отчаявшаяся получить предложение руки и сердца от своего возлюбленного, Дженнифер Энистон(не везет все-таки этой тете с мужиками) находит обручальное кольцо в штанах Бена Аффлека. Она в шоке и в слезах, он на одном колене, и у меня тоже слезы. От того, как красиво все Бенни обстряпал и что ради любимой женщины даже поступился своими дурацкими мужскими принципами не вступать в брак. Все-таки в душе я такой романтик.

От души всплакнув, закрываю ноутбук, продолжительно сморкаюсь в салфетку и зарываюсь с головой в одеяло. Последний день на жалость к себе, Ника. Завтра все будет по-другому.

Однако, долго полежать в луже жалости к себе мне не удается, потому что в дверь звонят. В груди екает, и слипшаяся каша мыслей начинает экстренно взбухать вместе с сердцем. Кто это? Леся? Она бы позвонила. Мама? Она бы тоже позвонила. Доставка еды? Я ничего не заказывала. Проверка колонки? Ее у меня нет.

Я встаю с кровати и шлепаю в двери так осторожно, словно иду по минному полю. Подкрадываюсь к глазку и при взгляде на посетителя пытаюсь продавить пол пальцами ног: облокотившись рукой на косяк, по сторону стоит Максим.

Я отшатываюсь от двери и в панике оборачиваюсь к зеркалу. Боже, я чудовище. Лицо бледное, под глазами круги, прическе на голове позавидовал бы солист группы Kiss, а на старой домашней футболке желтеет пятно от соуса. Мой первый порыв — рвануть в душ, но вряд ли у меня на это есть время. Поэтому лучше вообще не открывать.

Я пячусь назад, и прижавшись, спиной к стене, гипнотизирую глазами дверь. «Пусть валит, — рявкают мозги. — Не хотим тебя видеть, блядский Куклачев».

«Максим, останься, пожалуйста, — всхлипывает мое тупое ноющее сердце. — Хочу грейпфрут и обнимашки»

Звонок повторяется вновь, более продолжительный и настойчивый, и до моих ушей долетает приглушенный дверью баритон.

— Бэмби, питекантроп сказала, что ты дома. Я не уйду, пока не откроешь.

«Вот и пусть сидит, — подсказывает моя оскорбленная гордость. — а ты отлипай давай от стенки и дуй спать».

К гордости я решаю прислушаться. На цыпочках возвращаюсь в спальню и, сев на кровать, глазею на цветастую ширинку Джареда. Сердце работает на износ, учащая пульс до ста двадцати ударов в минуту, руки дрожат. Для чего он пришел? О чем хочет поговорить? И как сделать, чтобы перестало крутить желудок?

Я сижу так пятнадцать минут, ежесекундно напоминая себе о том, как и за что я презираю Максима, и для пущего эффекта воспроизвожу в памяти эпизод во дворе его дома, растоптавший мои достоинство и сердце. Но то ли я плохо напрягаюсь, то ли у моей гордости память как козы, меня тянет к входной двери магнитом. Я высиживаю еще пять минут и, в конце концов, сдаюсь: встаю и иду в прихожую. По пути страстно мечтаю, чтобы Максим ушел и еще страстнее страшусь его ухода. Противоречивая я, этого не отнять.

Вновь заглядываю в глазок и выдыхаю из легких прерывистый звук облегчения. Максим все еще здесь: комфортно обосновался на полу лестничной клетки, прислонившись головой к стене. Это он зря, потому что дня три назад на его месте пропахший мочой бомж спал. Ну а, впрочем, поделом ему, кошатнику.