Дочь Белого Меча - Бахшиев Юсуп - Страница 13

Повозка остановилась перед домом. Вальда продолжала сидеть неподвижно, глядя перед собой. Ягмара из осторожности тоже не шевелилась. Ния вообще как будто не было здесь…

— Вот что, — сказала наконец Вальда. — Я решила. Ты поедешь.

— Что? — Ягмара не поверила своим ушам.

— Ты поедешь искать отца. И не вернёшься, пока не найдёшь.

— Мама… ты такая… такая…

— Я знаю. Потом всё обсудим. А сейчас живо в баню — от вас воняет.

Выяснилась смешная вещь — Ний в бане страшно стеснялся.

Колобок забавно ворочался в выстеленной мягким тряпьём корзине, вздыхал тоненьким голосом, гугукал. Ягмара погладила его, как котёнка, он прижался к ладони и замурлыкал. Тут же появился Шеру, встал на задние лапы, заглянул в корзину. Вопросительно посмотрел на Ягмару, насторожив уши.

— Вот такой у нас новый зверь, — сказала Ягмара. — Береги его.

Шеру мягко опустился на ковёр и лёг рядом с корзиной, прижавшись к ней полосатой спиной.

— Как ты думаешь, почему твоя мать взяла и так круто переменила решение? — осторожно спросил Ний.

— Я думаю, она на самом деле сразу поняла, что так и будет. Но я… сбила её с… с короткого прямого пути. Впрочем, всё к лучшему. Решение осталось за ней. Последнее слово.

— Но оно бы и так…

— Это было бы слишком просто. Так у нас в семье не делается.

— Почему?

— Да вот такие мы… На этот раз необыкновенно быстро решилось. Бывало… бывало всяко. Когда я помладше была. И поглупее. Ладно, всё позади… Тебе город понравился?

— Он совершенно необыкновенный. Как из сна. Полупрозрачный…

Ний помолчал.

— Мне тут другой город приснился. Каменный.

— Я слышала — на юге строят из камня. Но у нас зимой холодно, в камне было бы плохо. А на юге, наверное, в самый раз.

— Да, наверное… Это был странный город. Представляешь — глухие стены вот такие, — он показал себе по плечо, — а за ними дома без окон… и из цветных камней картины по стенам. Только не такие, как у вас, а… не знаю, как описать…

— А как же они без окон живут?

— Не знаю. Может, окна с другой стороны. Да, ещё фонтаны на площадях.

— Фонтаны в Цареграде есть, я видела.

— Цареград — большой город?

— Да, большой. Очень большой. Раз в пять больше Тикра. Или в десять, не знаю. И в нём нет стен. Город на холме, а на самой вершине — дворец. Он белый, с башнями. И к нему сходятся дороги…

— И тоже всё из дерева?

— Конечно. Хотя некоторые дороги мостят камнем. Но по ним плохо ездить — лошади скользят, а сани идут плохо. Поэтому там почти все повозки с колёсами, на санках почти не ездят. Только зимой.

— Да, с колёсами… мне они тоже снились. С громадными такими колёсами…

— Мой дядька Тумай, мамин брат — мастер-колёсник. Очень известный. Даже царь у него колёса заказывает. Он там, в Цареграде, и живёт, мы к нему ездили на свадьбу… ещё отец был… с нами…

Она замолчала. Ний подождал, потом тихонько кашлянул.

— Да, всё забываю спросить, — сказал он. — Вот окна у вас из чего? Полотно — это понятно, а вот это прозрачное?..

— То же самое полотно, только с илом. Не тот, которым дерево обрабатывают, но похожий. А у нас в доме вообще шёлк. Поэтому всё видно.

— Здорово. Я думал, что-то вроде слюды.

— Из слюды тоже есть, из цветной. Обычно в разных храмах её используют — ну, некоторые жрецы считают, что звать колдуна нехорошо. Когда видишь такую частую решётку — деревянную или свинцовую — вот там точно слюда. Ну что, скоро тебе к верховному магу?

Ний посмотрел за окно.

— Да, уже можно идти.

— Сходить с тобой?

Ний задумался. Потом покачал головой.

— Лучше я сам… один. Не знаю, почему, не спрашивай…

— Хорошо. Храм найти очень просто — идёшь по нашей улице прямо и никуда не сворачиваешь. И в самом конце он и будет стоять. Храм большой, чёрный. И без окон.

— Откуда-то я это знаю… И с башенками по углам?

— С небольшими.

— Да… с небольшими. Да.

Он замолчал, погрузившись в себя. Потом встряхнулся.

— Я пошёл.

— Магаш Шакир — очень хороший человек. Помни об этом. Он никогда не сделает зла.

— Да. Это я понимаю…

И Ний направился к двери, не оглядываясь.

Ягмара постояла около корзины Колобка (Шеру так и лежал, прижавшись) — и пошла на половину матери.

Вальда расшивала головную повязку речным жемчугом. Большую шкатулку просверленных жемчужин не так давно привезли ей с северных рек…

— Садись, дочь, — сказала она, откладывая рукоделие. — Я должна кое-что рассказать тебе… очень важное.

Ягмара осторожно присела на кожаные подушки.

— Мы никогда не обсуждали этого с отцом, но я уверена, что он и так всё знал… Вскоре после того, как я вышла за него замуж, Черномор разделил со мной ложе.

Ягмара ахнула. Внезапно стало холодно спине.

— Черномор умеет притворяться любым другим человеком — или заставлять других людей быть не собой, а кем-то другим… Ненадолго. Но обычно ему хватает. Я поняла, что со мной не Акболат, через четверть часа. Но ему этого хватило… Потом я страшно боялась, что понесла именно от него. Боялась настолько, что перед родами свалилась с горячкой. Тебя забрала Колушка, твоя восприимница, и месяц держала у себя… с ней одной я поделилась подозрениями… я не знаю, что она делала, какие чары применяла, но через месяц, когда я начала приходить в себя, мне тебя вернули, и Колушка сказала, что никаких сомнений нет — ты дочь Акболата…

Она замолчала. Ягмара тоже молчала, просто не зная, что сказать.

— Через год отец поехал на север и привёз мне оберег Лютобога. Он защищает от злых сил и тёмных богов. С тех пор я носила его, не снимая…

Она протянула руку к расстеленному на столе платку и подняла его.

Под ним лежал оправленный в тёмный металл кусок драконьего стекла. На стекле кругом шли мелкие серебряные буквы и какие-то знаки. Они почти сливались, и казалось, что это морозный узор. В центре было бородатое лицо из того же тёмного металла.

— Теперь, не снимая, его будешь носить ты. Я спрашивала у магаша Шакира, и он сказал, что отец сначала отнёс его в храм и освятил, и что Ахура Мазда принял подношение. Поэтому ты можешь носить его и на молитвах, и на омовениях. Поклянись, что не снимешь его ни при каких обстоятельствах…

— А… как же ты?

— У меня осталась память. Я сумею постоять за себя.

— Я… я клянусь, мама…

— Извини, — сказал Акболат, — я задумался и не услышал тебя.

— Мне показалось, что ты вспоминал о детстве, — сказал Гамлиэль.

— Не успел, — сказал Акболат. — И это хорошо. Давай думать, что делать с твоими детьми… Скажи мне, как могло случиться, что эти нечистые осмелились задрать хвост на такого человека, как ты? Ведь не только твоим чадолюбием объясняется твоя немочь?

Гамлиэль печально посмотрел на друга и вяло помахал рукой слуге, чтобы сменил вино.

— Указ покойного великого царя Короха связывает мои руки, — сказал он. — Любые насилия против машиахитов приведут только к тому, что резать начнут нас, начиная с младенцев… Иногда я думаю, что кровь, пролитая царицей Эстер, ещё не впиталась в землю, и что в Пурим нам надо не радоваться, а молить о прощении… Не говори никому этого, брат. Мне страшно.

Акболат взял новый кубок с вином, заглянул внутрь. Вино было чёрное, блестящее и густое. На языке тавров оно и звалось «бычьей кровью»…

— Жаль, ты не сказал мне раньше, — он пригубил кубок. — Я мог бы разбойным образом похитить десяток-другой молодых людей и увезти их за Уфалей[13], где до них не добрались бы ни машиахиты, ни люди царя… и были бы там твои сыновья, и никто бы не понял, что остальные похищены только ради них. Но сейчас это поздно, поздно. Нужно придумать что-то другое…

Он долго смотрел в чёрное зеркало вина. Потом поднял взгляд на Гамиэля и сказал:

— Да.

— Что?

— Машиахиты убьют египетского царевича. Или хотя бы попытаются. И тогда им будет не до твоих детей…