Сердце Стужи - Сурикова Марьяна - Страница 30

— Можно и на лавку. Разницы, как мышцы разминать, особой нет.

И почему в его устах простая речь звучала двояко? В интонации здесь дело или в выражении глаз? Ведь только с ним я краснела ярко и стремилась поскорее от взгляда такого скрыться. Вот и сейчас стала к двери пятиться, пока он насмешливо наблюдал, а в душе выговаривала себе: «Да разве зазорно ему помощь предложить?» Северина с радостью и без лишних разговоров плечи бы размяла, только не знает еще, что вернулся, а он вечно не попросит ни о чем.

Пока таким образом себя же отчитывала, сообразила, что на плечи уставилась, грудь вниманием не обошла, да и все, взору открытое, уже оглядела. Ладно бы мимолетно и украдкой полюбовалась на тугие связки мышц, на то, как пляшет в руках вновь взлетевший в воздух меч, и на все, что в идеально тренированном теле красиво, но я принялась разглядывать со всем вниманием. Позабыв про сапоги, в которые следовало обуться, стала еще и узоры белые изучать. Как проходят они, мерцая, под гладкой кожей, как исчерчивают крепкие мускулы, взбираясь по ним точно в гору, сбегают с другой стороны. А еще дернуло меня сменить направление, ведь почти дошла до двери.

Не возьмусь слов подходящих подобрать, чтобы отругать и себя, и собственную силу, так неудачно выбравшую момент, чтобы взметнуться и вновь завладеть моим разумом, направить заколовшие огнем пальцы к золотистой коже, покрытой белоснежной сетью. Как всегда, кошмарный дар проснулся в присутствии войда, а до того напрочь проигнорировал целый десяток красивых снежных магов с похожими рисунками.

Меня вперед потянуло необоримо. И кто бы встряхнул да напомнил в тот момент, что плохая идея давать выход магии. Вот заяви сторонний наблюдатель, мол: «Разум потеряла, чародейка, очнись!» — и я бы в себя пришла. Но не было никого, кроме меня и войда, а он молчал и зачем-то позволял моим рукам проводить вдоль белых линий. А снежные завитки таяли и трескались безо всяких нажатий и давления, и растопить их хотелось до последней морозной черты.

Сперва я, помнится, вела осторожно кончиком указательного пальца, испытывая в нем покалывание и жар, позволяя огню перебраться под кожу и растворить застывший снежный узор. А затем и вовсе накрыла мужские плечи ладонями, проводя по бугристым мышцам, спускаясь к груди.

О том, что Он стоит и не двигается, и даже не вдохнет лишнего раза, я сообразила к моменту, когда большая часть рисунков истаяла, а руки уже спустились к рельефному и твердому, точно у статуи воина, животу. Вот тут меня наконец встряхнуло, так что я ладони быстро отдернула. Просто когда виска вдруг касается дыхание ледяного лорда, и оно горячее и обжигает не хуже моего чародейского жара, тогда и сообразишь, что не статую гладишь.

Самое время теперь отступить и к двери, к двери, сапоги по дороге захватить да выскочить туда, на снег. Ступни, поди, не отморожу.

Рванулась. Ага. Куда там! Раньше надо было, да не бежать. Это ж как от Эрхана шарахаться, сразу волчий инстинкт просыпается. А тут… наверное, иной инстинкт, тот, который жаром спровоцированный.

На руку я налетела. Прежде на нее тоже падала, но она сразу отпускала, вокруг талии железным обручем не сжималась. И пальцы так крепко в волосах на затылке не запутывались. Первый раз, когда он меня целовал, иначе было. В оплату. Там маг чутко реагировал, тогда, помню, отстранился, когда я лишь покачнулась нечаянно. Остальные два раза тоже считать ли? Сначала огонь забрал, чтобы меня не мучил, второй раз в насмешку поцеловал, быстро и вскользь. А сейчас… сейчас словно гроза надвигалась, а я в ней деревце, неверно цеплявшееся тонкими корешками даже не за скалу, за мягкую рыхлую землю.

Страшно! Страшно и… не знаю, как остальное описать, но мысль в голове — догладилась.

Таких неумех-чародеек не то что обучать, на пушечный выстрел к магам снежным подпускать не следует. Им наш огонь… а впрочем, я про кусок пирога уж говорила.

Налетел. Снес слабое деревце темный снежный вихрь. Смялась под жесткими пальцами ткань тренировочной рубахи, слишком тонкой, намного тоньше плотной безрукавки, тоже оставленной у двери. Босые ноги уже не касались холодного пола ступнями, на кончиках пальцев балансировала, словно в последней попытке удержаться на тверди.

Даже не помню, что пыталась шептать то ли в мольбе, то ли в просьбе какой. Бессмысленной, ненужной. Пока не закрыл мои губы, не запечатал своими, не заставил надолго замолчать. И стыдно, и жарко о таком вспоминать, держать в памяти, перед глазами яркие картинки тех самых губ, то твердых, настойчивых, заглушающих мои бессвязные невнятные слова, то нежных, ласковых, чутких, от которых, как в лихорадке, дрожала, от которых жар то вновь взметался внутри, то утекал из тела. Я сбилась на четвертой, когда пыталась считать расстегнутые его пальцами застежки тренировочной рубахи. Старалась хоть так удержаться здесь, в светлой комнате, а не нырнуть во влекущую и пугающую тьму.

А как я решилась ответить, вовсе не знаю. Но у меня напрочь пропал из памяти купец и его грубые нежеланные ласки. Я все-таки нырнула туда, куда влекло, куда уволок беспощадный, непосильный для меня снежный вихрь. И в нем смешались прикосновения, поглаживания рук, касания губ. Качала в надежных крепких руках нежная холодная сила, чужая, но оттого притягивающая. Она искушала, манила меня, а моя — жаркая, чувственная — отзывалась охотно.

И когда руки на лавку бережно уложили, а лопатки коснулись твердой постели, я помнила только, что тоже хочу касаться в ответ. Просто потому что… не смогу объяснить. Требовала так она, моя взбунтовавшаяся непокорная сила, помрачившая разум. Она требовала, я подчинялась, и последний морозный завиток растаял уже от моего неровного прерывистого дыхания. И если бы только сумела сейчас взглянуть на себя со стороны, не поверила бы, что могу вот так податливо тянуться вслед за коснувшейся обнаженного живота рукой, могу выгибаться навстречу, открываясь откровенному поцелую, накрывшему, согревшему грудь мужскими жесткими губами. В талии, резко щелкнув, перестал давить широкий пояс. И захолодило бедра, а после вдруг согрело таким жаром, таким томлением, какого никогда в жизни не ведала.

И помню момент, когда его ладони накрыли мои, завели над головой, прижав крепко к лавке, помню, как покорно приняла тяжесть его тела, не испугавшись даже того, что оно слишком велико для меня, что я целиком укрываюсь под ним, сплетенным из одних жил и мускулов. Не забуду, как согнула колени, скрестив ноги в лодыжках на мужской пояснице, и взгляд прозрачных глаз, прямой, смотрящий в самую душу. Он видел мой огонь и видел что-то еще, и чувствовал не только жар, но и плескавшуюся щедро силу. Откуда ему было дано понимать причину, постигать мои истинные мысли и чувства? Почему он все знал и в этот миг почувствовал, что я растеряна, смущена и полностью подвластна взбунтовавшемуся огню? Зачем он это понял и почему подался вдруг назад?

Неужели отпустит?

Краткий момент свободы, и оказалось, что я, полуобнаженная, потому что рубашка расстегнута, но все еще держится на плечах, сижу поверх него, упершись ладонями в мужскую грудь, а он завел свои руки за голову и закрыл глаза. Кожа под пальцами гладкая, без снежных рисунков, но с росчерками давно заживших шрамов, ходит под ладонями неровно, точно так же, как моя, а зубы сжаты столь крепко, что слишком резко очертились скулы.

Он дает мне выбор. Я как-то сразу это уяснила, несмотря на туман в голове и жар в крови. Что-то он увидел в моих глазах, что позволило вдруг замереть и перевернуть меня, устроив сверху, разрешив отдышаться и перевести дух после отнимающих разум поцелуев. Он дал мне выбрать, податься ли сейчас вверх и вперед, придвигаясь вплотную, впуская в себя иную силу, чужую страсть, или отклониться назад.

А я медлила. Смотрела на него, касалась ладонями груди, дышала хрипло и рвано, ловила такой же ритм его дыхания и медлила, потому что… Не знаю! Ничего не знаю и не умею объяснить.