Сердце Стужи - Сурикова Марьяна - Страница 31

Помню, закрыла пылавшее лицо ладонями и спрятала у него на груди. Если бы еще могла смело заявить себе, что не хотела, тогда достало бы сил вновь посмотреть прямо в глаза, как он это сделал.

Широкая ладонь прошлась по спине, теперь уже ровно, не в ласке, но успокаивая. А я пробормотала все так же бессвязно: «Это все сила, она…»

Замолчала, затихла, затаилась.

— Это не сила, но когда сможешь понять, тогда и приходи растапливать чужой лед, чародейка.

Хоть бы раз Вессой назвал.

А пусть бы лучше и не называл, раз дурнею в его присутствии, раз спокойно даже последствия снежной силы убрать не могу. Готова или нет, хотела или нет, почему он не мог решить, зачем нужно, чтобы сама в этот пугающий снежный вихрь шагнула? Такой страх перед собой преодолеть почти невозможно, а он… Он отпускает, всегда отпускает. Ну и бездна пламени с ним, или как еще Сизар выражался? Пусть проклятый огонь, ледяной и огненный, что сжигает — обоих сжигает! — на тренировки идет. Глядишь, благодаря ему еще быстрее всему научусь.

Он снова меня понял без слов и сел, а я опять увидела нас со стороны. Что мои ноги поверх его бедер упираются коленями в лавку, а на нем и вовсе нет одежды. Потому, наверное, и запахнула на груди рубашку, крепко вцепившись пальцами в ворот и глядя, как изгибает красивые желанные губы привычная усмешка.

— Надо замок на дверь повесить.

— Ч-что? — Теперь все вернулось на круги своя, включая и мою непонятливость.

— Ходят сюда, как к себе домой, а мне потом разбирайся.

И вдруг протянул руку, убрал от лица прилипшую кудрявую прядь, то ли смягчая, то ли, напротив, подчеркивая теплым жестом горечь жесткой насмешки. Всей ладонью зацепил и за ухо заправил. А я с трудом удержалась и не наклонила головы, чтобы ощутить, как проводит по щеке сбитыми в бою костяшками пальцев.

— Еще так посидим или в комнату проводить?

— В комнату, — выдавила негромко, почти шепотом.

И ведь другая на моем месте затаилась бы тише мышки, но я не другая, а всегда сама по себе и отдельно от всех. Додумалась же до просьбы:

— Ссадить на пол можешь?

И он бы собой не был, кабы вот так сразу и молча подобную просьбу исполнил.

— Не спустишься? Высоко?

— Зацепиться боюсь.

А еще я глаза опускать боялась. Как только схлынуло немного, так и пришло понимание — где, на ком и как.

— Испытываешь мое терпение, чародейка. Ледяной ведь не железный.

Да разницу я и сама прочувствовала, потому и не смотрела выше подбородка, чтобы не на губы, не в глаза, но и не на грудь или же… Не дай мать-богиня ниже взором скользнуть!

Он подхватывать меня за талию и опускать на пол не стал. Ничего не сказал, а вновь завел руки за голову и откинулся назад, на лавку. Светлые прозрачные глаза закрыло от меня снежной дымкой, и колени вдруг погрузились в зыбкое дерево. Я провалилась всем телом в мягкий туман, а вынырнула уже в ином месте — у себя в комнате и на собственной кровати. На груди по-прежнему рубашку судорожно сжимала, посреди спальни груда вещей вместе с полушубком, штанами и сапогами лежала. И собственно, все. Никого и ничего больше, чем хозяйкой этой комнаты дозволено.

Вот тогда я разревелась. Просто так, безо всякой причины. Хотя нет, веская причина была, потому что если боги от рождения мозгами обделили, а ты уж в девицу превратилась и особой разницы не заметила, то наживать этот ум и наживать лет так… до самой старости.

Уткнулась лицом в подушку, реву дурным голосом, корю себя за трусость. Для меня весь снежный мир на ладошке лежал, пусть непонятный и загадочный, но я могла к нему прикоснуться, попасть в центр того, что укрыто за белым бураном, за вьюжными полями, за всем, через что так долго и непросто пробираться. А еще упустила шанс ледяную тайну изведать. Изведать, попробовать, ощутить.

Испугалась.

Урывками и обрывками фраз, искаженными картинами покрасневшего в гневе лица, презрительно и гневно сжатых губ, ошеломленных взглядов родных и незнакомых людей разметались неясными клочьями воспоминания о другом — о купце.

Зачем войд дал мне время? К чему прервал поцелуи, если они не позволяли задуматься, не давали прийти в себя. Сломила меня вовсе не боязнь Бренну отдаться, быть сметенной и смятой снежной грозой, а страх того, что вихрь подхватит, скрутит, а после выбросит… Как тот купец, что меня наутро увидел. Не оправдала ожиданий, не оказалась такой, какая любому мужчине по нраву придется.

Я всегда другой была, сама по себе и отдельно от всех.

Я бы на шумный и веселый пир не пошла. Да я бы никуда не пошла, но Белонега из комнаты силком вытащила. Благо к тому моменту я уже проревелась и одеться успела. Слышала, завозились снаружи, зашумели, но упорно продолжала на лавке сидеть, пока красавица в спальню не заглянула. Глаза у нее тоже покрасневшими были, но лицо уже не такое бледное, как в момент возвращения воинов.

— Адан в порядке? — подскочила я.

— Да, лучше уже, намного. Порывался на пир идти, но я ему запретила. Куда с повязками-то? Лежать на лавке и не шевелиться лишний раз, тогда быстрее срастется. А ты что здесь до сих пор и почему платье не надела?

— Выдумаешь тоже! Мне и наряжаться?

— Это ты, Весса, горазда на выдумки. У всей крепости праздник, а она тут сидит. Живо наряжайся! Где красота та белоснежная, в которой ты на солнечную принцессу похожа?

Я хмыкнула ее шутке.

— Почему на солнечную?

— Не на ледяную же! Ты огонек, потому даже в белом светишься иначе. И ведь красивая девка, а все мыслит себя заморышем каким. Не замечала, как вослед тебе мужи глядят? А Сизар вон и вовсе увивается, в кои-то веки не знает, на какой кобыле к тебе подъехать.

Умела наша красавица разговор поставить. Я уж вовсю смеялась ее речам, тут же представив Сизара верхом на кобыле. Причем в моих мыслях она оказалась отчего-то пегой и с куцым хвостом.

— Им огонь подавай, — отсмеялась наконец.

— Огонь — не огонь, а платье надевай.

Вот тут я снова растерялась и притихла, невольно опустив глаза в дощатый пол.

— Ты чего это? — мигом среагировала на мое смущение Белонега.

Хорошо, что она не видела, как мои щеки запылали. Глаза небось тоже разгорелись, а по телу снова волна жара прошла.

— Я его войду вернула, — совсем тихо пробормотала, боясь, как бы не выдать чего лишнего собственным смятением.

— Что? Подарок, и обратно отнесла?

— Так я все вернула, — сделала попытку вновь отвлечься на разговор. — И Сизару, и Севрену их вещи тоже отдала. А себе купила замену, не переживай.

Глядя на устилавшие пол доски, я лишь по недовольному хмыканью угадала, что Белонега сейчас качает головой и пожимает плечами.

— Чудачка, вот ты кто. Но показывай, что там купила.

Я поднялась и, радуясь, что смущение больше не сжигает так явно и перестало опалять кожу, прошла к сундуку и откинула крышку.

— Одежду теплую верхнюю, полушубку на замену, сапожки, еще костюм удобный для уроков. — Тут я закашлялась, поскольку оказалось, что он не только для уроков удобный, но и снимается гораздо проще платья, всего-то несколько застежек на рубашке, пара завязок на рукавах да пояс на штанах. У войда с костюмом быстро дело сладилось. — А платье, — немного осипшим голосом попыталась продолжить, — только одно.

Белонега вытащила из сундука синий шерстяной наряд длиной по щиколотку и придирчиво оглядела.

Я принялась рассматривать вместе с ней. Тогда у лоточника именно оно мне приглянулось, хотя хозяин пытался всучить товар подороже. Он хорошо разглядел мое белое платье, точно прикинул стоимость и сразу же начал показывать ткани, которые, по его словам, лишь немногим уступали такой чудесной и редкой материи. Но к чему мне всякие шелка, бархаты и иные изыски? В шерстяном теплее и не слишком жаль его, если вдруг испортишь ненароком.

— Надевай, — встряхнула наряд Белонега, а после помогла натянуть через голову, затянула шнуровку по бокам, подвязала красиво ленточки на рукавах и на вороте. Придирчиво оглядела меня и сказала: «Погоди, сейчас кое-что принесу».