Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 47

— Ладно, ладно, расхваливать свой темперамент, — не сердясь, упрекнула Вера. — Меня сегодня совсем заморозил.

— А станем думать, — не возражая ей, продолжал Думбадзе, — мороз по коже…

— Полковник всех нас приглашает обедать, прошу, — взял он обеих за руки.

— Забруцкий? Ни за что! — рассердилась Вера, настойчиво высвободив свою руку.

— Дался вам этот Забруцкий, — с досадой отмахнулся Думбадзе. — Мало у нас других полковников…

Выскочив за несколько минут до этого от Веры, Никола бросился к Жарову. Его штаб размещался в первом этаже виллы. Командир полка, только что возвратившийся из подразделений, сразу же потащил комбата в одну из соседних комнат, где уже накрыт стол. Там оказался Березин, а также и Самохин с Румянцевым. Но Думбадзе взмолился обождать и выслушать его сейчас же, так как дело не терпит никаких отлагательств. Вняв его мольбам, Андрей выслушал комбата, еще никак не понимая, чем же в конце концов он взволнован. Вера и Забруцкий? Ерунда. Ах, не в том дело. В чем же тогда? Что, комдив не вызывал Забруцкого, а Никола все выдумал? Ах, Отелло несчастный! С ума сошел.

— Ты знаешь, — загорячился Жаров, — Виногоров не терпит мальчишеских выходок и со стороны командира взвода. А ты что сгородил, чучело ревнивое?

Комбат молчал, потупив голову. «В самом деле чучело Отелло», — честил он самого себя. Жаров задумался и тоже молчал. Каждый из них слышал дыхание другого.

— Ладно, будь что будет, — заговорил, наконец, Андрей. — Возьму все на себя. Скажем, напутали, и генерал побушует, а поймет. Только смотри мне, горе-Отелло, станешь дурить — отберу Веру. До конца войны не увидишь.

«Не наказывать же в самом деле комбата после стольких дней разлуки».

Никола засмеялся.

— Клянусь, не буду.

— А теперь иди к ней. Стой, стой! — закричал Андрей, видя, как комбат сорвался с места. — Не к ней, а за ней: обедать будем вместе.

Думбадзе бросился к Жарову и стиснул его в своих объятиях. Потом все также молча кинулся к порогу и скрылся за дверью.

— Чем не Отелло! — улыбнулся Жаров, завидуя мальчишескому озорству, на которое, казалось ему, сам он не был способен ни сейчас, ни пять лет назад, когда ему было столько же сколько Николе теперь.

Полк ночевал в большом словацком селении у Высоких Татр. С утра предстоял большой марш, и Жаров тщательно обдумывал задачу. Один из его батальонов направится через Татры по горным тропам, два других пойдут дорогой через перевал. Изучая маршрут, Андрей и углубился в карту.

— Я прошу, доложите, — вдруг донесся до него голос за дверью.

— Командир полка занят, и здесь все забито, — уговаривал дежурный офицер. — А рядом село совсем свободно.

— Мне приказано здесь.

— Кто там? — крикнул Жаров через дверь дежурному. — Впустите.

Вошел невысокий офицер в форме чехословацкой армии.

— Поручик Гайный! — и полковник заспешил навстречу.

— Капитан… простите, полковник Жаров! — сорвалось у чеха радостное восклицание, и оба крепко жали друг другу руки. — Я с авангардом и имею приказ ночевать здесь, — объяснился поручик, — иначе меня не найдут утром.

Андрей залюбовался статной фигурой молодого офицера с энергичным лицом, которое еще не отошло с морозу. Чех приятно взволнован, но держится независимо и корректно, хотя черные, как уголь, проницательные глаза его полны мальчишеской влюбленности.

— Хорошо, поручик, ради таких соседей потеснимся, — и отдал распоряжение дежурному. — Разместитесь — ужинать к нам.

— Очень благодарен. Разрешите идти?

Поручик Гайный! Действительно встреча!

…Зимой сорок четвертого года Андрей верхом с двумя офицерами возвращался от Виногорова. Ночь была темной и погожей. Вдруг видит, лошадь в седле, а поодаль в кювете барахтаются трое. Окликнули. Двое бросились наутек, а третий встал и представился:

— Подпоручик Вилем Гайный!

Юров с солдатами бросились за беглецами и, настигнув, привели их. Немцы. Отбившись от своих, они пытались обезоружить одинокого кавалериста и забрать его лошадь. Жаров уже слышал о чехословацких частях, действовавших в составе Советской Армии, и его нисколько не удивило ни имя, ни воинское звание спасенного офицера. За Белой Церковью дивизия Виногорова действовала рядом с чехословаками, и Гайный послан для увязки действий на флангах. Ехал он вдвоем, да лошадь его ординарца сломала ногу, так что он оставил его сзади. Андрей проводил офицера в штаб дивизии. Пока готовили схему, подпоручик поужинал с Жаровым и начал было рассказывать о себе, как доложили, что все документы готовы.

— До другого разу, — проговорил он поднимаясь.

— Вы ранены? — забеспокоился Андрей, увидев у стула кровь.

— Пустяки, — отмахнулся Вилем, — небольшая ножевая рана.

От перевязки было отказывался, но Жаров настоял и в обратную дорогу дал провожатых. С тех пор они не виделись.

На ужин Вилем Гайный заявился с двумя офицерами. С ним пришли ротмистр Вацлав Конта, плотный крепыш с широченными плечами и красным лицом, и подпоручик Евжен Траян, среднего роста, светловолосый, хрупкого сложения.

Жаров вызвал Березина с Юровым, и весь ужин прошел в оживленной дружеской беседе.

— Наш корпус, — рассказывал Гайный, — наступал через Дуклинский перевал. Немцы, как засели, не сдвинешь. Их опрокинули с гор. Русские и украинцы, как орлы бились. Это счастье, что мы шли с ними. Лишь видя их в бою, мы по-настоящему поняли, что такое стойкость, если нужно обороняться, и что такое напор, если дан приказ наступать.

— А как вышли на горный перевал, — подхватил Траян, и глаза его заискрились золотинками, — у каждого душа в огне. Посмотришь вперед — сердце гудит: родина перед тобой, земля, где родился и вырос, где впервые полюбил. А назад обернешься — сердце щемит: ведь покидаешь большую духовную родину. Она дала тебе силу, мужество, честь. Чем бы ты был без нее? Рабом Гитлера или пеплом в печи Майданека.

— То правда, — продолжил и Конта, — святая правда. Вышли на Дуклю — еще раз кровью скрепили свою дружбу с вами и вместе ринулись с перевала на освобождение Чехословакии.

— Дукля нам вдвойне памятна, — снова заговорил Вилем. — Еще в первую мировую войну наши отцы, служившие тогда в войсках австрийского императора, отказались воевать против русских, и целый чешский полк[30] перешел на их сторону.

Жаров и Березин невольно обменялись понимающими взглядами. Их радовало искреннее восхищение чехов всем советским, их вера в торжество справедливости, их дружеская преданность, даже их живой задор и какой-то пламенный азарт, беспрестанно требующий действий, борьбы.

— Настоящий дифирамб советской родине! — улыбнулся Березин.

— Она заслужила еще большего, — откликнулся Евжен Траян, — она возродила нашу армию, заживо загубленную мюнхенцами.

— Скорее помогла заново создать ее, — поправил Григорий, — создать новую армию, какой еще не знала Чехословакия, — и он подошел к столику, взяв томик Ленина. — Хоть чехословацкая армия и была более демократичной, по сравнению со многими из европейских, — продолжал Березин, листая книгу в красном переплете, — тем не менее она все же была буржуазной. А такая армия, говорит Ленин, есть «самый закостенелый инструмент поддержки старого строй, наиболее отвердевший оплот буржуазной дисциплины, поддержки господства капитала, сохранения и воспитания рабской покорности и подчинения ему трудящихся». — Так разве у вас сейчас такая армия!

— Ну, нет, нет, нет, нет! — даже привстал Гайный, — и духу нет той армии. Все заново. Теперь это родная сестра советскому войску. И мы хотим, чтоб она была достойной младшей сестрой.

— Успеха вам и победы! — засмеялся Березин.

Чехи стали упрашивать его хоть коротко рассказать о себе.

— Это нелегко, — начал Григорий, — жизнь так проста, что порою не знаешь, как рассказать о ней, и вместе с тем так сложна и значительна, что не всегда сможешь оценить ее по отрывочным событиям.