Идеальность (СИ) - Матюхин Александр - Страница 12

В папке было еще пять коротких роликов (миллионер пьет, миллионер ругается с ментами, миллионер пересчитывает взятку). Если отключить фантазию, то смонтировать новый выпуск можно было минут за пятнадцать. Но Пашка всегда подходил к работе творчески. За это ему хорошо платили. Он выстраивал сюжет, от завязки до финала, с перипетиями и сюжетными поворотами, если хватало материала. В лучших традициях старых НТВшных передач. Народ не перестал любить программу «Максимум». Народ просто переместился на просторы интернета.

Всё утро Пашка продумывал сюжетную линию про миллионера-взяточника, и взялся за работу только после обеда. История выходила трагическая. Миллионер не зря сделался алкоголиком, у него была личная драма, которая медленно, но верно разрушала жизнь. Пашка вообще во всем видел только разрушение. Нельзя быть счастливым просто так. Счастье создается на руинах бед. Даже на химическом уровне: при малейшей опасности организм вбрасывает в кровь адреналин, заставляет сердце биться чаще, желудок сводит, легкие расширяются, а потом, когда опасность уходит, вырабатывается серотонин, тот самый пресловутый гормон счастья. Вуаля. Счастьем компенсируется пережитый стресс. Казалось бы, всё хорошо, но возникает резонный вопрос — если для того, чтобы испытать счастье, нужно обязательно сначала быть несчастливым, не превращается ли жизнь в замкнутый круг, где одно следует за другим? Несчастье — счастье — несчастье — счастье — несчастье. И как вырваться из этого круга, где следом за счастьем теперь обязательно нужно несчастье?..

Автомобиль вновь дернулся, водитель вновь выругался. Пашка вынырнул из глубин размышлений, сообразил, что всё еще не склеил даже пятиминутное вступление. Времени оставалось немного, а потом ему обязательно позвонит Вадик Шубин и будет сопеть в трубку, обозначая тем самым ужасное разочарование в жизни и в Пашке. Неизвестно, что было хуже — сорванные сроки или вот это сопение брата по редакции.

Следующие десять минут он монтировал без вдохновения, по записанному в блокноте сценарию. Такси, наконец, вырвалось из пробки, юркнуло в подворотни Митино. С обеих сторон потянулись старые панельные дома, прячущиеся за заборами заводики и частные коттеджи, забитые под завязку автомобилями тротуары, автозаправки и супермаркеты.

Еще через пять минут таксист остановился у знакомого подъезда.

− Извини, брат, − повтори он. − Слегка задержались. Сам видел, что на дорогах творится.

Пашка был не в обиде, даже накинул, по обыкновению, чаевые. Первым делом, выбравшись из такси, закурил. Прошел под козырек подъезда и докуривал неторопливо, поглядывая на деревья и на прохожих. Бесконечный дождь к вечеру слегка поутих. Тучи кое-где расползлись, обнажая кляксы неба, окрашенного в сочные алые тона.

Собрался с мыслями, нажал истертые и давно знакомые цифры домофона и вошел в подъезд.

Ностальгия, чтоб её. Отвратительное желание оказаться в хорошем, светлом и таком далёком прошлом. Ностальгия парадоксально позитивна. Она похожа на жизнерадостного щенка, которого подарили в детстве — щенок этот лижет щеки, тыкается мокрым носом в ладони, виляет хвостом и просто дарит радость. У ностальгии нет продолжения, кроме мига счастья. Ностальгия подбрасывает эмоции, от которых было хорошо. А самое ужасно: рано или поздно приходит понимание, что миг этот давно испарился, а за ним наступило нечто обыденное и уже не такое счастливое. Например, старость.

Пашка чертыхнулся сквозь зубы. Ностальгия рванула из подсознания, подмешала запахи, цвета, воспоминания. Как взрыв внутри головы, как выброс адреналина, после которого никакого гормона счастья не дождаться.

Квартирка на пятом этаже, где прошло детство. Тесная однушка с небольшой кухней и захламленным балконом. Из окна всё время торчали кончики папиных лыжных палок.

Раскладной диван, двухъярусная кровать (Пашка всегда спал снизу), горчичного цвета шкаф-стенка, зеленоватая люстра, красные бархатные шторы, защищающие от коротких белых ночей летом… Пашка мог перечислять детали бесконечно.

Зря отсюда съехали. С переезда всё и началось. Отлично же жилось, радостно. Папа постоянно курил в кухне, разгадывал кроссворды и громыхал по клавишам пишущей машинки, заполняя очередные отчеты для начальства. Мама бесконечно наводила порядок, готовила, и очень редко сидела в кресле с вязанием в руках, когда смотрела старый ламповый телевизор. Еще черно-белый. По этому телевизору Пашка впервые увидел военные передачи и загорелся идеей пойти в армию. Первые впечатления всегда самые яркие.

А что потом? Кого из родителей какая муха укусила? Зачем нужен был этот переезд за город в поселок с населением полторы тысячи человек?

Другая школа, другие знакомства (не сказать, что хорошие), пугающий лес вокруг дома, туалет на улице, вода из бойлера, летняя кухня и даже печка на дровах; говоря современным языком — дауншифтинг. Как итог — смерть отца, самого близкого человека.

Глупо было бы сваливать болезнь отца на загородный дом. Болезнь могла подкараулить его и здесь, за курением на кухне, но Пашка почему-то был уверен, что виной всему переезд. С этой мыслью было легче жить.

Пашка скучал квартирке на пятом этаже. Мамин дом за городом его, наоборот, тяготил. Оттуда он сбежал в армию, чтобы затем не вернуться. Сразу после службы снял квартиру на другом конце города, подальше, чтобы реже навещать мать. С тех пор скитался по съемным квартирам, с ужасом размышляя о том, что мама рано или поздно умрет, и придется поехать в дом, жить в нём какое-то время (может быть даже долгое), а, значит, вновь разворошить старые кошмары, от которых с трудом избавлялся. Кошмары, ведущие к самоубийству.

Пашка усмехнулся собственным невеселым мыслям. На пятый этаж он поднимался без лифта. Остановился на пустом лестничном пролете, прислушиваясь. Где-то играла музыка. Где-то топали каблуки. Где-то бубнил телевизор.

Подошел к двери «146», постучал по металлу согнутым пальцем. Дверь приоткрылась почти бесшумно, дыхнуло горячим и вязким воздухом. Лера во время "приходов" неосознанно выкручивала батареи на максимум, закрывала окна и бродила по квартире в нижнем белье. Хоть что-то в жизни не меняется.

В образовавшуюся щель высунулось вспотевшее Лерино лицо. Волосы прилипли ко лбу, встопорщились вокруг ушей, а на затылке были скручены и перетянуты разноцветными резинками.

− Хорошо, хорошо, заходи, − буркнула Лера, пропустила брата в темный коридор, закрыла за ним дверь.

− Оденься, − сказал Пашка, неловко пряча взгляд. Лера стояла в одних трусиках. Между небольших аккуратных грудей катились капли пота.

Конечно, он видел её обнаженной во время старых «приходов». А в десятом году вытаскивал из окровавленной ванной (о, этот дурной флёр романтических фильмов о самоубийцах), обмывал холодной водой, одевал к приходу медиков.

− Ой, да. Блин. Прости.

Сестра метнулась из коридора в комнату. Пашка медленно разулся, снял куртку.

Квартиру плотно оккупировал сигаретный дым.

Первым делом — проветрить. Пошел на кухню, распахнул окно, впуская холодный ветер, дождь и шум вечерней улицы. Ностальгия намекнула: в кухне ничего не изменилось за много лет. Даже окна никто не заменил на стеклопакеты. Стол был усеян белым порошком. Пашка приложил палец, почувствовал лёгкое похрустывание, заметил смятую пачку из-под сахара-рафинада на подоконнике. Старый Лерин невроз. Кто-то рвет бумажки чтобы успокоиться, кто-то грызет ногти, а Лера крошит кубики сахара. Не самое страшное занятие, если разобраться.

И когда она успела рухнуть в нервное расстройство? Несколько дней назад на похоронах Дениса смотрелась вполне себе адекватно. Выдержала тягомотину с прощанием, постояла среди родственников у могилы, не плакала, когда гроб быстро забросали землей. Чуть позже, в роскошном и дорогом ресторане (за поминки отвечал Василий Ильич, а уж он-то постарался) Лера ничем не отличалась от своих двоюродных сестер. Держалась стойко. С Натой старалась не пересекаться даже взглядом. Это Пашка хорошо подметил. Впору было отдышаться, успокоиться и продолжить кое-как жить, зализывая очередные раны, поверх старых. Но нет. Что-то в её мозгах снова закоротило…